ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

Один раз, когда девочки играли вдвоём, Вика вышла и сделала им замечание. Они притихли, но потом снова подняли шум. Тогда Вика резко распахнула дверь и заговорила громко и обиженно:

— Сколько можно вас просить?! Почему вы играете здесь, а не у себя дома или на улице?

Зина поняла, что надо вмешаться. Но она стирала, и руки у неё были в мыльной пене. Пока она её смывала, Катя успела ответить:

— Это моя квартира. Я здесь живу давно, а вы только что въехали.

— Кто тебя научил так отвечать? — взлетел Викин голос. — Твоя квартира вот за этой дверью, а это общее помещение, здесь шуметь нельзя!

Зина вышла в тот момент, когда Катя, с ненавистью глядя на Вику, выпалила:

— Вы детей не любите! Вы… вы некрасивая женщина!

Вика тут же исчезла. Зина отправила Катину подружку домой, а её хорошенько отчитала. Потом позвонила к Вике. Она открыла не сразу, и глаза у неё были заплаканные.

Объяснялись они долго. И о том, что Вика красивая, и о Катином ужасном характере, и о том, что на общей территории шуметь нельзя… Вика несколько раз принималась плакать.

— Сегодня у меня ужасный день, — сказала Вика, когда они уже всё обговорили и Зина встала, чтобы уйти. Вика тоже встала, нервно сжав руки на уровне груди. — Ещё с вечера у меня поднялась температура, а утром я выглянула в окно… И зачем я выглянула именно тогда! Из дома, что напротив, вышел парень; он нёс котёнка. Большой котёнок, почти взрослый. Чёрно-белый, красивый, ухоженный. Он нёс его как-то не по-доброму, без любви, и держал за шкурку. К нему подошёл его знакомый и что-то сказал, я не расслышала. А этот отвечает: «Он меня уже достал». Это про котёнка. И понёс его куда-то, я не стала смотреть. Примерно через час слышу — собака рычит; тихо, но страшно, как зверь. И я была почти уверена, что это связано с тем котёнком. Я представила, какой он домашний, доверчивый… Я включила телевизор, чтобы не слышать. Потом было тихо, и я успокоилась. А недавно под самым окном — опять это страшное рычанье. Смотрю — собака волочит того самого котёнка по земле, а он как мёртвый… или мёртвый. Тут подошёл хозяин собаки, взял котёнка за ухо и положил на забор перед домом.

Зина слушала и не понимала. Вике котёнка жаль, она расстроена. Тогда почему?..

— Надо было тебе выйти, когда ты услышала собаку первый раз, — сказала она. — Или в самом начале, когда котёнка вынесли.

Вика взглянула на неё удивлённо:

— А что я могла сделать? Отнять его у собаки? Взять домой? — Лицо у неё было детское, глаза перепуганные.

Зина вышла на улицу. На заборе лежал чёрно-белый котёнок. Она дотронулась до него: котёнок был тёплый. Взяла его, мягкого и неподвижного, послушала: сердце слабо билось. Принесла в дом, уложила в тамбуре, устроив ему постель из тряпок.

Выглянула Вика, боязливо посмотрела на котёнка:

— Он так и будет здесь лежать? Ты его к себе не возьмёшь?

— Я бы взяла, — сказала Зина, стараясь понять выражение её лица. — Но Катя… она жестокая. Вдруг не услежу… У нас был щенок…

— Ой, не надо! — Вика зажала уши и захлопнула дверь.

Того щенка Зина отвезла к старшему брату в деревню. Пёс вырос хоть беспородный, но красивый и умный. У брата двое детей: мальчик на два года старше Кати и девочка — на год моложе. Дети как дети. А какой он воспитатель? Или его дети такими и родились, а Катька — вот такой? Или всё-таки она, Зина, во всём виновата?

Утром котёнок был уже холодный и вытянувшийся.

* * *

После этого у них с Викой наступило охлаждение, но постепенно Зина склонилась к мысли, что просто Вика не такая, как она, но это не значит, что хуже. Очень кстати нашёлся предлог, чтобы восстановить отношения: Зине вдруг понадобились стихи, просто голод какой-то нашёл.

Не успев нажать на кнопку звонка, она услышала, что Вика играет на пианино. В музыке Зина не разбиралась, но поняла, что Вика играет плохо: спотыкается, останавливается, и музыка не льётся, а неуверенно пробирается среди препятствий. Выждав паузу, Зина позвонила. В разных местах комнаты стали возникать звуки: наверное, Вика пыталась навести хоть приблизительный порядок. Дверь открыла тихо и отошла в сторону, пропуская Зину, — бледная, сжавшаяся как от холода.

— Ты что такая несчастная? — спросила Зина. — Что-то случилось?

— Нет. — У Вики начали вздрагивать губы. — Да, случилось… Я вчера аборт сделала.

— Ты плохо подумала, а теперь жалеешь?

— Нет, я всё продумала. И не жалею.

Опять в Вике проявилось что-то такое, чего Зина не понимала.

— А оставить нельзя было? — спросила она осторожно.

— Нет. Мне же учиться надо. И ещё… Знаешь, Зина, я не представляю, как это: у меня будет ребёнок, я должна буду постоянно о нём думать, бояться за него, днём и ночью что-то для него делать… Нет, это не главное. Я не знаю, как воспитывать ребёнка. Я не умею, я боюсь. Если бы у меня была такая Катя, как у тебя, я бы с ней не справилась. Ой, прости, пожалуйста!

Зина попробовала представить Вику с ребёнком, но не смогла.

— Ты ещё очень молодая, — сказала она. — Не по годам, а просто ещё не выросла. Чуть-чуть подрастёшь — и захочешь ребёночка.

— Как это стыдно, как ужасно! Это был бы человек — особый, неповторимый. А теперь этого человека не будет. — Вика заплакала. — Но всё равно я не жалею. И очень страшно рожать; когда я об этом читаю или смотрю в кино, мне кажется, что я этого не вынесу.

— А ты не бойся. — Зина улыбнулась, думая о ребёнке, который будет когда-нибудь у неё. — Все рожают — и ничего. И воспитать сумеешь: ты умненькая. Это я, дурёха, за Катьку не с того конца взялась, а теперь не знаю как быть. Викуля, я к тебе по делу пришла, — вспомнила она. — То есть не по делу, а попросить. Хотелось бы стихи почитать. Хорошие, желательно про любовь. И чтобы женщина писала.

Видно было, что Вика удивилась; даже лицо стало глуповатым. Но только на мгновение.

— У меня стихов мало, — сказала Вика, — я их не очень люблю. Есть Ахматова, но это тебе, наверное, не подойдёт. Цветаева… Ахмадулина… Нет, она уж никак… Может быть, всё-таки Цветаева.

Дома Зина сразу открыла книгу. С начала она книги почти никогда не читала, а открывала где-нибудь в середине — в одном месте, в другом, — и потом уже читала подряд.

Справа вверху страницы возникли слова:

А человек идёт за плугом

И строит гнёзда.

Одна пред господом заслуга:

Глядеть на звёзды.

И защемило, поманило, повело… Всё, что касалось звёзд, теперь она связывала с Толиком и решила, что книга открылась на этом месте не случайно.

В начале книги был портрет. Только лицо. Густые волосы и глаза… Да, такими глазами — глядеть на звёзды. Или на море, на парусный корабль у линии горизонта. Или на огонь. Зине представилось, что такие глаза были у Жанны д’Арк. Снова открыла наугад:

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.