ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА

(Повести и рассказы)

ЛЕТЕЛ ЖУРАВЕЛЬ...

Оставить комментарий

ЛЕТЕЛ ЖУРАВЕЛЬ...

(Повесть)

Глава 1

Глупее и нелепее не придумаешь. Как вообще можно было оказаться в таком положении?

Женя сидела на земле, среди цветущих трав, и смотрела на высокие растения с ярко-жёлтыми цветами; они безмятежно и величаво колыхались под ветром и на голубом небесном фоне как бы горели собственным светом. Отцветая, жёлтые лепестки превращались в густой белый пух. Наверное, что-то очень известное — какой-нибудь осот. Если бы просто с лёгким сердцем смотреть на эти цветы, а потом встать и идти, идти, что-то вспоминая или лениво думая о чём-то прочном и обыкновенном, любя травы, облака, себя среди них и своё спокойствие… Но Женя сидела в траве не просто так, а в качестве корреспондента районной газеты.

Это был её журналистский дебют. Задание ей дали неконкретное и непривлекательное: нужно было написать короткую заметку о каких-нибудь людях, которые хорошо делают какую-нибудь работу. Женя понимала, что особой — пожалуй, даже никакой — необходимости в этой заметке нет. Ещё яснее ненужность задания выступала перед этими жёлтыми цветами на фоне неба. И главное, зачем это нужно ей самой?

Женя пробовала писать ещё в школе, но тогда дальше набросков дело не пошло. Сейчас у неё было два почти дописанных рассказа, которые ей не нравились, и несколько едва намеченных замыслов. Писалось туго, и Женя надеялась на газету — на то, что работа в газете даст ей лёгкость, свободу письма и знание жизни.

И вот — извольте радоваться. В нескольких метрах от неё пять женщин собирают арбузы. Их не видно за травой. А если видно? Что можно об этом написать? Женя уже задала им все вопросы, какие могла. Никаких цифр нет, никто работу не учитывает: сколько собрали, столько и хорошо. Женщины лёгкие, весёлые; слетели на бахчу, как стая птиц, и щебечут. Только где же здесь газетный материал? Ни динамики, ни сюжета, ни драматизма.

Женя поняла глупость ситуации, когда было уже поздно. Поговорив с женщинами, надо было сразу уйти, но она осталась, невнятно надеясь на какое-то продолжение. Да ещё её угораздило усесться на траву, — могла бы посидеть на траве и в другом месте. Лучше уж было собирать с ними арбузы; может быть, завязался бы непринуждённый разговор, из которого что-то могло проясниться. Но теперь… Как прекратить этот позор?

Она решила попытаться незаметно, — а если не получится, всё равно как, — встать и уйти. Но тут женщины запели. Пели они хорошо — чисто и слаженно; чувствовалось, что они часто поют вместе. «Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю?» — выводили они чётко, с удовольствием. Особенно выделялся один голос, глубокий и округлый; он задавал темп, ритм, настроение, и другие голоса выстраивались по нему. Пение — само звучание голосов — полностью сочеталось со знойным вкусным воздухом, чуть подсушенной травой, ярким небом и пухлыми мягкими облаками. Наверное, оно сочеталось и с арбузами — с их звонкой зеленью и празднично-красным нутром. Женя вдруг ощутила себя пугающе чужеродной всему этому, случайным пятном на яркой весёлой картине. Она вытянула перед собой худую загорелую руку и посмотрела на неё, как на что-то незнакомое. «Сижу здесь, как саранча», — подумалось ей.

Кто-то направлялся к ней. Вера, бригадир. Или звеньевая. Надо спросить. Хотя зачем? Всё равно ведь она писать не будет. Ну почему было не уйти сразу?

— Идёмте к нам, — позвала Вера, — мы арбуз разрезали. Красный.

— Спасибо, я не хочу.

— Почему? Арбуз хороший.

— Я их с детства не люблю, — соврала Женя. — Спасибо.

— Ну, как хотите.

Вера посмотрела на Женю, как ей показалось, с презрительной жалостью и отошла. Жене захотелось очутиться где-нибудь далеко отсюда, чтобы её никто не знал и чтобы эти женщины сейчас же и навсегда забыли о ней. Но она продолжала сидеть, проникаясь той самой презрительной жалостью к себе, которую увидела в глазах Веры.

После истфака Женя честно отработала в школе три года и поняла, что больше не выдержит. В библиотеке было совсем неинтересно. Когда она пришла в городскую газету, толстый молодой человек, неприятно улыбаясь, спросил:

— А что вы умеете делать в газете?

Тон был откровенно издевательский, но Женя, стараясь не замечать этого, сказала, что может работать и корректором, но хотела бы писать.

— Хотят многие, — изрёк другой сотрудник, с квадратной бородой. — Ну что, попробуем грамотность? — обратился он к товарищу.

Толстый мотнул головой:

— Не будем.

— Оставьте на всякий случай свои координаты, — сказал бородатый.

Не ответив и не попрощавшись, Женя вышла, запоздало подумав, что надо было идти к редактору, а не обсуждать такие важные вещи с кем попало. Хотя, пожалуй, всё правильно: работать с этими двоими ей не хотелось бы.

Дома очень удивились, когда Женя объявила, что будет работать в газете, да ещё в районной: ездить каждый день из города в село.

— Да ты же разговаривать не умеешь, ты же вся в себе, — безжалостно сказала мама.

Отец пытался вразумить:

— Там надо писать о всяких укосах и опоросах. Ты в этом что-нибудь смыслишь?

А на её возражения, что можно писать не только об этом, ответил почти грустно:

— Хорошо, не пиши об опоросах, если надеешься этого избежать. Но ты понимаешь, что иногда придётся писать о таком, о чём даже читать противно? Будешь выдавать примерно такие тексты: «С энтузиазмом откликнувшись на призыв партии и правительства, коллектив колхоза встал на трудовую вахту». Ещё слава богу, что это районка: может быть, обойдёшься без упоминания «нашего дорогого» Леонида Ильича Брежнева. Или наоборот — в партию вступишь.

Но всё это уже не имело отношения к Жене и её решению. Она уже любила тугие колосья, душистые травы, простых добрых людей и их труд, о котором хотелось писать самые тёплые и высокие слова. Женя понимала, что на самом деле всё будет несколько иначе, но пока разрешила себе думать так.

А пение продолжалось. Тот голос, звучный, ведущий, был Верин — теперь Женя отличала его; он был такой же полный и сочный, как сама Вера. Может быть, её из-за голоса и выбрали главной. Или назначили. Человек с таким голосом должен хотя бы чем-то руководить. Старинных народных песен здесь, видимо, не знали, но и то, что поют с эстрады, почётом не пользовалось: песни были незнакомые, «чувствительные» — про любовь, разлуку, измену. «Виновата ли я?» спели ещё раз.

Вот он, материал! Можно написать небольшую заметку — острую, хлёсткую, ироничную — и так и назвать её: «Виновата ли я?» И всё будет на своих местах: ведь эти милые женщины не виноваты, что они больше поют, чем работают. Можно как бы шутя поставить важные вопросы. «Виновата ли я?» — почти то же самое, что «кто виноват?». Никаких фамилий не называть. Вставить и разрезанный арбуз, и песни, и цветы… Но тут Женя представила хитроватую улыбку и скрипучий голос Николая Ивановича, редактора: «А где же это происходило — в тридевятом царстве? А что это за птички певчие — у них и фамилий нет?» Конечно, на работе надо петь поменьше, — хотя кому от этого плохо? Но если она их назовёт, это будет чем-то вроде предательства: они пели при ней, считая её своим человеком (или просто не считались с ней?), и арбузом угощали…




Комментарии — 0

Добавить комментарий



Тексты автора


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.