НЕ ЭТО, НЕ ТО, А НЕВЕДОМО ЧТО

Лет сто назад, а может и больше, жила девушка Дуня: коса пшеничная ниже пояса, на носу веснушки, на щеках ямочки, стан тонкий, голос звонкий. Как будто и не красавица, а посмотришь — глаз не отведёшь. Да ещё кружевница отменная: никто в деревне не умел так кружева плести, даже из соседних сёл и деревень ей заказывали. И плела она их каждый раз по-новому, всё что-то придумывала.

От женихов отбоя не было. Но Дуня замуж не спешила. Жила себе поживала, песни распевала, кружева плела да суженого поджидала.

А в соседней деревне жил плотник Степан. Молодой — а уже мастер. Избу построит — не изба, а картинка: вся резьбой изукрашена. Стол сделает — хоть царя и царицей приглашай. А ложки-плошки всякие, игрушки для детворы — залюбуешься. Это уж у него вроде баловства было.

И тоже не женился: ждал, чтобы невеста ему приглянулась.

Приехала как-то Дуня к старшей сестре на именины, скатерть со своими кружевами в подарок привезла. А жила сестра замужем в той же деревне, что и Степан. Собрались гости: едят, пьют, беседу ведут.

Загляделась Дуня на стулья: уж такие красивые! Вырезаны на них цветы, листья, жар-птицы — как живые.

— Ну и стулья у вас, Настенька! — говорит она сестре. — Должно быть, добрый человек их делал.

— А вот он и делал, — показывает Настасья на Степана. — Василия моего друг-приятель.

Посмотрел на Дуню Степан, улыбнулся, а она глаза опустила.

Идёт дальше беседа. Теперь Степан говорит:

— Что за кружева у тебя на скатерти, хозяйка! Светлая, видать, душа у мастерицы.

— Да вот она, мастерица, — отвечает Настя и на Дуню кивает.

Дуня заалелась, глаз не поднимает. А Степан всё глядит на неё и улыбается. Взглянула и Дуня на него, и словно теплее ей стало.

Что тут долго рассказывать — через неделю Степан к Дуне посватался, стали они женихом и невестой. Дело было поздней осенью, и свадьбу назначили в середине зимы, после Рождества.

Степан как раз летом избу себе выстроил — никаких дворцов не надо: деревянная, а вся как кружевная. А у Дуни приданое было готово. Она не только кружева плести умела — и вязать, и шить, и вышивать. Только платья свадебного не было. А как жених появился, сразу взялась за шитьё. И сшила такое платье, что любая принцесса позавидует. Но главное то, что любовь у них была большая: когда врозь — только друг о друге и думают, а встретятся — не насмотрятся, не наговорятся.

Зима в тот год долго не приходила. Но однажды утром взглянула Дуня в окно — а всё белым-бело: за ночь снег выпал. Выскочила она во двор, закружилась, засмеялась и кричит:

— Здравствуй, зимушка-зима!

А ей кто-то отвечает:

— Здравствуй, Дунюшка!

Видит Дуня — стоит перед ней женщина. Не молоденькая уже, но писаная красавица: статная, белая да румяная, шуба на ней белая, пушистая и вся в искорках — словно снегом посыпана.

— Откуда ты, тётенька? — спрашивает Дуня. — Как тебя звать-величать?

— Какая я тебе тётенька? — смеётся красавица. — А ты меня уже назвала, Зимой меня зовут. Пойдёшь ко мне в кружевницы?

Дуня испугалась, но виду не подала:

— Зачем мне к тебе идти? Я и здесь кружевница.

Улыбнулась Зима:

— Ты ещё не знаешь, что такое настоящая кружевница. Пойдёшь со мной — узнаешь.

— Не могу я, Зимушка, с тобой идти, — говорит Дуня. — У меня скоро свадьба. Как я своего суженого оставлю?

— А ты только погляди, что мои мастерицы делают. Не захочешь остаться — держать не буду.

Посмотрела Зима на Дуню ласково, и нашла на неё сладкая дрёма. Зима тройку коней своих белых подозвала, белую шубу на Дуню набросила, и понеслись кони…

Привезла её Зима в свой дворец. А он весь из снега и льда, как из камней драгоценных; сосульки на крыше и окнах висят, радугой светятся.

Вошли они в высокие двери. А внутри лестницы, столы, стулья, зеркала — всё тоже снежное и ледяное. И везде белые скатерти, занавески, кружевные накидки красоты необыкновенной. Начала их Дуня рассматривать: удивляется, понять хочет, как они сделаны. А Зима не торопит, только один раз сказала:

— Пойдём дальше, Дунюшка; будет у тебя время и посмотреть, и научиться, если у меня останешься.

Дуня шла-шла и как будто оттаивала. Вспомнила Степана и слезами залилась.

— Не плачь, — говорит Зима. — Как я тебя такую с подружками познакомлю?

Обошли они дворец. Дуня всё ахала да охала: красоты такой никогда не видела.

— Ну как, хорошо у меня? — спрашивает Зима.

— Хорошо, Зимушка! — отвечает Дуня. — Ой как хорошо!

Будешь по праздникам с подружками сюда приходить: плясать, песни петь, веселиться и меня радовать.

Вышли они во двор. Недалеко от дворца стоит высокий дом из белого камня. Привела Зима Дуню в большую горницу — мастерскую. А там девушки работают: кто за прялкой, кто за станком ткацким, кто за пяльцами. И такие у них ковры узорные, холсты тонкие, вышивки затейливые… Всё белым по белому, только иногда чуть розовым или голубым отливает — как снег на зорьке или когда на него тень падает.

А у окна, морозными узорами расписанного, кружевницы сидят. Посмотрела Дуня, что они делают, — ей такое и во сне не снилось.

А Зима ей:

— Ну что, нравится? Хочешь такие кружева плести?

У Дуни сердце разрывается. Хочется ей до высоты своего мастерства дойти. Но подумает о Степане — и никакие кружева не нужны. Поглядит на кружева — опять руки к работе просятся. И спрашивает у Зимы:

— Долго ли учиться, Зимушка?

— Годок-другой; может, ещё и третий. Если смышлёной окажешься — и к весне многого достигнешь.

— А потом отпустишь?

— Отпущу. Если уж очень захочешь, даже недоучкой выпущу.

Заплакала Дуня и говорит:

— Отпусти сейчас, пока я в работу не втянулась. Степан мне дороже.

— Подумай до весны, — отвечает Зима. — Не останешься — пожалеешь потом, да поздно будет. Вот тебе всё, что для работы нужно, а вот узор. Что не поймёшь, у девушек спрашивай. Если и они не помогут — я расскажу.

Ушла Зима. А Дуня утёрла слёзы и за кружево взялась. И такая лёгкость у неё в руках появилась, такая ясность в голове, что узор невиданный сам собой выходил. Даже запела она за работой, как дома певала. И мастерицы подхватили. Только песня печальная получилась: все прослезились, а Дуня в голос заплакала.

Вечером закончили девушки работу и по светёлкам разошлись — у каждой своя светёлка. Легла Дуня в постель: всё мягкое, чистое и белое как снег. А заснуть не может: то о Степане думает, то о кружевах. Всё ей узоры видятся, да такие, что день и ночь их плести — ничего больше не надо. Но всё-таки решила Дуня: нельзя ей здесь оставаться. Встала, из дома вышла — и за ворота.

А там снежное поле бескрайнее. И куда идти — неведомо. Вдруг снег пошёл, замело, завьюжило, и у самого Дуниного уха женский голос послышался:

— Возвращайся, Дуня, пропадёшь! Снегом засыплю, ветром исхлещу, заморожу!

— Кто ты такая? — спрашивает Дуня.

— Я Метелица, — отвечает голос. — Мне велено никого не пускать. Возвращайся по-хорошему.

— Пусти меня, Метелица, — просит Дуня. — Меня жених ждёт, тревожится, отец-мать беспокоятся.

— Ох, Дуня! — говорит Метелица. — Если б и пустила я тебя, всё равно тебе не дойти: вёрсты здесь немереные, дороги неторёные, морозы лютые. А жениху весточку пошли, чтоб не тревожился. Пока ты здесь, три весточки послать можно.

— С кем же я весточку пошлю?

— Да хоть со мной. Ступай в свою светёлку, посмотри на окошко и в мыслях напиши или нарисуй на нём что хочешь. А я твоему жениху передам.

— А не обманешь?

— Не обману, Дуняша. Я сама когда-то у Зимы в мастерицах жила, и я невестой была, да так невестой и осталась…

Удивилась Дуня:

— А как же ты метелицей стала?

— Случается и так, — отвечает Метелица. — Кто-то выучится и домой возвращается, только редко такое бывает. Другие остывают и по доброй воле у Зимы остаются. А есть и такие, что вид свой человеческий теряют и становятся кто ветром, кто тучей, а кто вьюгой: снежинки делаем, туманы ткём, землю снегом застилаем.

— Скучно небось метелицей-то быть? — спрашивает Дуня.

— Да нет, только сначала скучно. А потом весело: закружишь, заметёшь, разгуляешься…

Пошла Дуня назад, в дом белокаменный. Только ступила во двор — а тут Зима стоит, на неё смотрит.

— Ты что, — говорит, — убежать от меня хотела?

Делать нечего, созналась Дуня. И просит:

— Отпусти меня, матушка Зима.

— Отпустила бы я тебя, — говорит Зима, — если бы ты бежать не надумала. А теперь на три года у меня останешься.

Пришла Дуня в светёлку сама не своя от горя. Спать не ложится, огня не зажигает, на тёмное окно смотрит. И говорит про себя: «Милый друг мой Стёпушка! Оставляет меня Зима у себя в кружевницах на три года. Поступай как сердце прикажет. Твоя Дуня». И видит — эти слова на стекле пишутся. Постояли так немного, и как будто их кто стёр. Потом представила кружево, и оно на стекле нарисовалось.