НЕ ЭТО, НЕ ТО, А НЕВЕДОМО ЧТО

Не в наши времена, не в нашей стране, а где и когда, точно не известно, был большой город, а внутри города — крепость, окружённая высокой стеной. Крепость была неприступная: её ни разу никто не мог взять. Но всем, кто воевал с этой страной, казалось, что они-то как раз и возьмут неприступную крепость. Поэтому её часто штурмовали, а жителям города приходилось обороняться.

Однажды на страну напал воинственный народ. Эти люди не любили работать: они не сеяли хлеб, не занимались ремёслами, а только воевали. Покорённые страны платили им дань, на них работали пленники, и они получали всё, не прилагая труда. А война была для них удовольствием.

Уже полстраны прошли завоеватели. Люди сопротивлялись, но устоять перед нашествием не могли. Кони у врагов были быстрые, мечи крепкие, стрелы острые, глаза зоркие, руки твёрдые, а сердца безжалостные. И войско было огромное — тьма-тьмущая, туча чёрная. Вёл их опытный и умный полководец, не проигравший ни одного сражения.

Подошли враги к городу, к неприступной крепости. А к тому времени все, кто жил снаружи крепостной стены, перебрались в крепость, чтобы спастись.

Много дней шло сражение, много людей полегло. Но никак не могло вражеское войско взять крепость. И тогда решил предводитель войска испробовать свою силу. С незапамятных времён в их роду эта сила передавалась от отца к старшему сыну: они могли превращать людей во что угодно. Но всего три раза.

Ночью, когда все в крепости спали и только дозорные стояли, всматриваясь в темноту и прислушиваясь к каждому шороху, мимо них с жалобными криками пролетела огромная стая маленьких птиц и одна большая, стонавшая почти человеческим голосом. Дозорные удивились, что птицы летели из крепости: все птицы оттуда улетели, когда началось сражение. И сердца их сжались от недоброго предчувствия.

А произошло всё так.

Предводитель вражеского войска превратил всех мальчиков от трёх до семи лет в птиц. Таких мальчиков в крепости оказалась ровно тысяча. Никто из жителей города не видел этого превращения — все, уставшие, спали. И только одна женщина проснулась оттого, что её трёхлетний сын закричал во сне:

— Мама, не отдавай меня!

Мать схватила его и прижала к себе. И вдруг он превратился в маленькую птичку и стал рваться у неё из рук.

— Не отдам! — воскликнула мать.

Она тоже превратилась в птицу и с печальным протяжным криком полетела вместе с сыном и другими мальчиками-птицами за крепостную стену.

Недалеко от крепости, но и не совсем близко, перед лесом, стаю ждал предводитель войска. Он читал заклинание, и все птицы, касаясь земли, становились детьми.

Предводитель увидел, что среди маленьких птиц летит одна большая. Но в темноте он не смог разглядеть, где она опустилась. Он понял, что это мать кого-то из мальчиков.

— Найдите эту женщину! — приказал он громовым голосом своим воинам. — Она может разрушить мой замысел и принести несчастье всей нашей стране. Она в лесу. Найдите её и убейте!

Воины схватили факелы и бросились в лес.

А мать-птица летела в это время по лесу из последних сил: крылья уже не держали её. Она опустилась на землю и приняла человеческий облик. В лесу мелькали огни факелов.

— Ищите её, она здесь! — раздавался голос предводителя. — А если не найдёте, поджигайте лес!

И по лесу пошёл огонь. Быстро бежала мать, а огонь шёл ещё быстрее. И всё-таки он не догнал её: пока огонь добирался до неё через весь лес, она успела выйти к реке.

Всех мальчиков усадили в повозки, в которых возили награбленное добро, и повезли. Следом за ними погнали пленников, захваченных в других городах и сёлах. Мать незаметно присоединилась к пленникам и прошла с ними долгий тяжёлый путь до чужой страны.

И в тот день, когда этот путь кончился, она увидела своего сына. Он бежал к ней и кричал:

— Мама! Мама!

Вокруг стояли люди и смотрели.

У матери чуть сердце не разорвалось. Но она сказала твёрдым голосом:

— Нет, я не твоя мама.

Мальчик заплакал, и тогда она взяла его на руки, поцеловала и шепнула на ушко:

— Я твоя мама. Но если об этом узнают, нас с тобой убьют. Никогда и никому об этом не говори.

Она поставила его на землю и сказала громко, чтобы все слышали:

— Ты ошибся, малыш. Я не твоя мама.

К мальчикам предводитель войска приставил лучших воинов. Они должны были воспитать их такими, какими были сами: сильными, выносливыми, умелыми, не ведающими страха и жалости к врагу. Целыми днями их учили всевозможным военным искусствам, чтобы они изучили их в совершенстве и чтобы с малолетства ничего другого не знали и не хотели.

Но вначале детям трудно было так жить, особенно самым маленьким: они стали худеть, болеть, а по ночам их мучили страшные сны. Они тосковали по дому, а больше всего — по материнской ласке.

И правитель страны стал искать человека, который вернул бы мальчикам здоровье, сон и радость. Мать услышала об этом, пришла к правителю и сказала:

— Я могу сделать так, что мальчики перестанут болеть и тосковать, а спать будут спокойно с вечера до утра.

— Если ты это сделаешь, я тебя награжу, — пообещал правитель.

И, хотя она была работницей в богатом доме, хозяева отпустили её, потому что привыкли повиноваться своему повелителю.

Вечером женщину отвели к мальчикам, которые заболели от тоски по дому. Как только она вошла к ним, сразу же увидела своего сына. У него заблестели глаза от радости, но он не бросился к ней: понимал уже, что нельзя.

А мать подошла к каждому: кому одеяло поправила, кого по голове погладила, кому два слова шепнула. Своему сыну она сказала:

— Не бойся, я с тобой.

И спела мальчикам колыбельную песню, которую матери пели своим детям в их родном городе. Когда она допела песню, все уже спали. И проспали спокойно до утра.

В следующий раз она рассказала сказку, и все опять сладко спали всю ночь. Через неделю мальчики стали здоровыми и весёлыми.

Правитель позвал к себе женщину и сказал:

— Ты сделала то, что обещала. Теперь я выполню своё обещание. Какую награду ты хочешь? Может быть, отпустить тебя на свободу, чтобы ты вернулась к себе домой, к своим детям?

— У меня нет детей, — ответила женщина. — Позволь мне остаться здесь, с этими мальчиками. Они мне как сыновья. Никакой другой награды мне не нужно.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — согласился правитель.

Он удивился такому ответу: не знал он случая, чтобы человек отказался от свободы. И вспомнил, что рассказывал ему предводитель войска о женщине-птице. В сердце правителя закралось подозрение, и он приказал следить за этой пленницей.

Вскоре ему донесли, что она разговаривала с одним из мальчиков и он называл её мамой. И правитель решил проверить, та ли это женщина, которая прекращалась в птицу, и узнать, кто её сын. А сделал он это так.

Вечером, когда она рассказывала детям сказку, в спальню вошли стражники и сказали ей:

— Идём с нами. Мы отведём тебя в тюрьму.

Тут все мальчики вскочили, загородили её собой от стражников. И все как один закричали:

— Мама, не уходи!

— Не уводите нашу маму!

И правитель подумал, что его подозрения напрасны.

Старшие мальчики, узнав о том, что есть женщина, которая рассказывает сказки и поёт, тоже затосковали и захотели материнского тепла. Мать стала приходить перед сном и к ним. Со всеми она была нежна и ласкова, как с родными сыновьями. Все полюбили её как мать и называли мамой.

Но через год, когда мальчики окрепли и привыкли жить в чужой стране, правитель и предводитель войска решили, что им больше не нужны всякие нежности: это может помешать сделать из них суровых воинов. И мать отправили работать на кухню, где готовили еду для мальчиков, а приходить к ним по вечерам запретили. Она стала готовить им то, чем кормили их матери в родном городе, в родной стране. И еда казалась им вкуснее оттого, что они думали: «Это мама нам приготовила».

А раз в год её допускали к мальчикам, и она пела им песни, рассказывала старинные предания, которые не успели им спеть и рассказать их матери.

Прошло пятнадцать лет с тех пор, как мальчики оказались в чужой стране. Они выросли, стали сильными и отважными. Они изучили все воинские искусства, владели всеми видами оружия, умели сражаться и верхом, и в пешем строю, и брать крепости. Несколько раз они участвовали в битвах, и некоторые там погибли. Но очень немногие, потому что их берегли. Только одного не удалось добиться их учителям: сердца молодых воинов не ожесточились. А было так потому, что они помнили песни и сказки своей общей матери, её любовь и доброту.

Однажды предводитель войска приказал собрать их всех и вышел к ним. Он был уже старый и хромой от полученной когда-то раны, но его глаза блестели молодо, а в голосе звучала сила:

— Мы оказываем вам честь, молодые воины! Завтра на рассвете вы должны выступить в поход. Я сам поведу вас. Я покорил много городов, взял много крепостей, слава обо мне идёт по многим странам, при звуке моего имени трепещут самые храбрые воины и мудрые полководцы. За всю свою жизнь я пережил только одно поражение: не смог взять крепость, в которую ни разу не вошёл неприятель. Мы с вами возьмём эту крепость, потому что вы — лучшие воины на свете. Пятнадцать лет вас учили и воспитывали для этой битвы. Готовы ли вы сражаться насмерть и победить?

— Да! Готовы! — ответили воины.

— Но пусть к нам придёт наша мать, — сказал один из них. — Мы должны с ней проститься.

— Мама! — крикнул другой юноша.

И все повернулись в одну сторону: к ним приближалась мать.

— Зачем ты пришла сюда? — спросил, гневно сверкнув глазами, предводитель войска.

— Я пришла просить тебя, чтобы ты разрешил мне проститься с моими детьми, — ответила она, — спеть им перед сном песню и рассказать сказку.

Предводитель рассмеялся:

— Посмотри, какие они большие. Зачем им твои детские сказки и колыбельные песни?

Но воины наперебой кричали:

— Мама, приходи к нам!

— Мама, расскажи сказку!

— Мама, спой!

И предводитель войска понял, что надо выполнить их желание.

— Хорошо, — сказал он, — я разрешаю. — Но как ты сделаешь, чтобы тебя услышали все сразу? Ведь их целая тысяча… почти тысяча, — вспомнил он о погибших, — и они спят в разных помещениях.

— Мы можем спать в степи, на траве, — предложил сын женщины. — Так мы услышим нашу маму.

Предводитель сказал матери тихо, чтобы никто не слышал:

— Если после твоего прощания мои воины утратят боевой дух, я превращу всех вас в камни: и тебя, и твоих детей. Ты согласна?

— Да, — ответила мать.

Вечером, когда зашло солнце, все улеглись на траве. Тишина стояла такая, что было слышно каждое слово матери.

И она начала рассказывать:

— Был когда-то, да и сейчас, наверное, есть, большой город с неприступной крепостью. И однажды напало на этот город сильное войско, не знавшее поражений. Много дней шло сражение, но крепость не сдавалась, и тогда враги превратили мальчиков, сыновей защитников крепости, в птиц.

Она замолчала. А все воины вспомнили то, что они накрепко забыли. Они вспомнили, как давно, когда ещё были маленькими детьми, они вдруг стали птицами и полетели в темноту; им было страшно, они не хотели лететь, но их увлекала какая-то сила.

А мать продолжала:

— Все в крепости спали; только мать одного мальчика видела, как её сын превратился в птицу. Но она не отпустила его одного и птицей полетела вместе с ним.

— Мама! — воскликнули все разом.

— Тише! — сказала мать. — Вы всё поняли?

— Да, — ответили все шёпотом.

— Вы пойдёте войной на свой родной город?

— Нет! — ответили все с негодованием.

— Но если вы не пойдёте, предводитель войска всех нас превратит в камни.

Наступила мёртвая тишина.

— Ну как, пойдёте вы воевать в свой город? — снова спросила мать.

В тишине прозвучало тихо, но решительно:

— Нет.

Никто не сказал «да».

— Я так и думала, дети мои. Я вам спою песню, а вы спите.

Её сын сел с ней рядом и положил голову ей на колени. И она, перебирая рукой его волосы, запела старую длинную песню, которую знали все матери в их городе и пели на ночь своим детям. И все вспомнили себя, свой город, свой дом и родных так, как это было пятнадцать лет назад. И заснули с улыбкой, как маленькие дети.

А когда они заснули, к матери подошёл предводитель войска.

— Я всё слышал, — сказал он. — Это ты виновата в том, что мой замысел не удался. Пятнадцать лет я воспитывал из глупых детей искусных и храбрых воинов, пятнадцать лет я ждал того дня, когда смогу отомстить страшной местью и заставить их сражаться с отцами и братьями. Ты погубила все мои надежды. Мне дана способность превращать. Но я могу сделать это только трижды. Один раз я превратил ваших детей и тебя в птиц. Тебя я превращать не собирался; от этого всё зло, которое ты мне сделала. Вторым разом было обратное превращение, когда вы все снова стали людьми. Мне остался третий раз, и сейчас я превращу их и тебя в камни.

— Превращай, только скорей, — сказала мать, — пока дети спят.

Предводитель войска начал произносить заклинание, но вдруг остановился.

— Ты победила меня, — сказал он, — ты, женщина, которая даже не умеет держать оружие. Напрасно я пытался воспитать покорителей неприступной крепости. Ты воспитала их по-своему. И даже если я превращу вас всех в камни, всё равно победили вы, а не я.

Он произнёс заклинание и превратился в камень.

На рассвете юноши проснулись и обрадовались, что они живые, а не каменные. Мать показала им большой камень на том месте, где ночью стоял предводитель, и они склонили перед ним головы.

Все сели на своих коней, а матери подвели коня предводителя войска со словами:

— Теперь ты наш вождь. Веди нас домой.

И они поскакали навстречу восходящему солнцу. Были в пути и проливные дожди, и буйные ветры, и жестокий зной; была жажда, голод и усталость.

Но через месяц на горизонте показались крыши родного города.

Было одно село — Земляничным называлось, — где люди умели летать. Не так высоко и далеко, как птицы, и не целыми днями, а когда уж очень захочется. Летали все: и взрослые, и дети, и старики. Крыльев у них не было, руками не махали, а как и почему летали — никто не знал.

Больше всех, конечно, летали дети. Когда умеешь летать, хорошо всякие игры придумывать. Так, бывало, налетаются, что чуть не падают. Придут домой, а мамы и бабушки их кормить бросаются. То-то им радость смотреть, как их ненаглядные уплетают всё подряд и добавки просят.

Летать дети начинали тогда, когда уже хорошо умели ходить и бегать. Первый полёт для всей семьи был настоящим праздником. А потом родители, бабушки и дедушки, братья и сёстры говорили всем встречным: «Наш-то вчера полетел», «А наша уже давно летает». Село было маленькое, поэтому все встречные были знакомыми, а некоторые даже родственниками или добрыми приятелями, и все радовались, что чей-то малыш полетел.

И вот ещё чем отличалось Земляничное от других сёл и городов: там никто никого не бил. Как бы родители ни сердились на детей, они и подумать не могли, что их можно ударить. Даже мальчишки не дрались. А всё потому, что от этого люди переставали летать. И те, кто бил, и те, кого били.

В соседних сёлах и деревнях им все завидовали. Но по-разному. Одни завидовали по-доброму: просто они тоже хотели летать, а летающим людям никакого зла не желали. А вот другие завидовали нехорошо: они старались сделать так, чтобы их соседи разучились летать. Подкарауливали их на улице, в лесу — где угодно, чтобы побить или хотя бы один раз ударить.

Почти всегда жители Земляничного успевали улететь. Но иногда не успевали…

Пришлось им построить вокруг села высокий забор, чтобы чужих к себе не пускать. И никто никуда не ходил по одному. Если шли в лес или на речку, кому-нибудь поручали следить, не приближаются ли завистливые соседи. А так уже и грибы собирать, и купаться неинтересно.

Однажды царь страны, где находилось Земляничное, поехал путешествовать. И, проезжая мимо села, заметил забор. Царь никогда не видел, чтобы вокруг села забор стоял. Он очень удивился и вышел из кареты. А тут как раз проходили несколько человек из тех, кто завидовал летающим людям не по-доброму.

— Скажите-ка мне, почему вокруг этого села забор построен? — спросил царь.

— Здесь живут наглецы и зазнайки, — ответил один из завистников. — Думают, что они лучше всех. Вот от всех и отгородились.

— Они летают! — сказал другой. — И сверху смеются над всеми, кто не умеет летать.

— И камнями в нас бросают, — добавил третий.

— И воруют, — придумал четвёртый. — Прилетят, украдут что-нибудь — и улетают; попробуй их потом догони.

— И дерутся, — вставил пятый. — Налетят сверху, изобьют — и ищи ветра в поле.

— Житья от них нет, — пожаловался шестой. — Заступился бы кто-нибудь за нас, несчастных.

Ничего такого люди из Земляничного не делали. Но как не поверить, когда все в один голос говорят! Только усомнился царь, как это они летать могут.

Как вдруг из-за забора выпорхнула стайка мальчишек. Летят, смеются, кувыркаются в воздухе, орехи щёлкают. Прямо у царя над головой пролетели, а один ореховыми скорлупками нечаянно царю по носу угодил.

Ох и рассердился царь! Подпрыгнул, изловчился и легонько стукнул этого мальчишку.

Вся стайка метнулась в сторону, и живо, как воробьи, — обратно за забор. А тот, которого царь ударил, пролетел немного и вдруг упал. Невысоко было, не ушибся. Сразу вскочил и к забору пошёл, а сам плачет-заливается.

Странно это показалось царю:

— Что это он плачет?

А завистники обрадовались:

— Он теперь летать не сможет. Если этих летунов хоть раз ударить, они уже не летуны.

— Эх, каждому бы из них по шлепку, по тычку, по оплеухе или по затрещине — и стали бы люди как люди.

— И мы бы пожили спокойно, а то разве это жизнь, когда над тобой кто-то летает!

Царь послушал, послушал и сказал:

— Да, вы правы: никто ни над кем летать не должен. Это непорядок. Больше над вами никто, кроме птиц, летать не будет. Я, ваш царь, вам это обещаю.

Тут завистники упали на колени, лбами в дорожную пыль уткнулись. Не знали они, что с царём разговаривают.

А царь сел в карету и поехал дальше.

И в ту же ночь послал он в Земляничное большой отряд. Пока люди спали, солдаты вошли в каждый дом и всех побили: кого-то немного; тех, кто сопротивлялся, сильнее, а детей и стариков всего-то по одному разу ударили, и то слегка. Но дело было сделано: теперь никто летать уже не мог. И забор сломали. А царь издал указ, чтобы в его государстве никто никогда летать не смел.

Как будто ничего страшного не случилось: живут же люди без этого. А у жителей Земляничного было большое горе. Понять их может только тот, кто хоть однажды летал.

Соседи, которые раньше завидовали им по-хорошему, теперь относились к ним ещё лучше, ведь завидовать-то больше не надо. А те, кто завидовал нехорошо, так и не успокоились: дразнили, насмехались, проходу не давали.

И тогда бывшие летуны стали драться. Да так здорово, что завистники от них отстали.

Жили они теперь так же, как все. Но во сне летали почти каждую ночь.

Так прошло десять лет. В Земляничном рождались дети. Сначала все ждали: полетят или не полетят? Но дети не летали, и люди смирились с тем, что летать больше никто не будет.

И только один человек не смирился: он всё время пытался летать. То с крыши, то с дерева, то просто разгонялся и подпрыгивал. Ударялся, расшибался, но отступать не хотел.

Всё было напрасно: не удавалось ему пролететь даже чуть-чуть. Хотя, подпрыгивая, он как будто задерживался в воздухе немного дольше, а падал не так быстро, как вначале. Может быть, просто научился прыгать и падать, а может быть…

В Земляничном одни подсмеивались над ним, другие понимали, но все говорили ему: «Да брось ты это, всё равно ничего не получится. Глядишь, ещё и насмерть расшибёшься. Семью свою пожалей».

Жена плакала, когда он разбивался, ругала его, умоляла бросить это глупое занятие. А дети, взрослая девушка и семилетний мальчик, тоже плакали, но гордились отцом.

А он учился и учился летать.

Стояли они как-то с сыном над рекой, над высоким обрывом. Смотрели на закат: облака были розовые, малиновые, фиолетовые и в реке отражались. Залюбовались они этой красотой, и мальчик не заметил, как шагнул с обрыва прямо в воздух. Отец тут же прыгнул за ним — и оба камнем вниз.

И вдруг, почти у самой земли, отец поймал сына и вместе с ним взлетел вверх — совсем невысоко и пролетел вдоль реки — совсем недалеко. Но пролетел!

Радостно крича и распевая песни, отец с сыном прибежали в село, рассказали всё у себя дома и соседям, а те — своим соседят и друзьям… В тот же день всё Земляничное знало, что в селе есть человек, умеющий летать.

А на другой день полсела было в синяках, ссадинах и ушибах: люди попробовали летать.

Но шли недели и месяцы, а летать по-прежнему мог только один человек. С каждым днём он летал всё выше и дальше и в конце концов стал летать так же, как раньше.

И вот в город, что был неподалёку от Земляничного, приехал цирк.

Жители ближних сёл, и взрослые и дети, ходили на представления, некоторые по нескольку раз. Кому-то нравились львы и тигры, кому-то красивые наездницы, кому-то бесстрашные акробаты, кому-то фокусник. А дети больше всех любили клоуна. Дети и жители Земляничного. Он умел всё: и пройти по канату под куполом цирка, и показать фокус, и со зверями выступал, и жонглировал. Всё у него получалось так же хорошо, как у других артистов, но ещё и смешно. И много он делал такого, что в цирке никто не умел и что умеют только клоуны. Он смешил людей так, что они уставали от смеха.

И был у клоуна один номер, за который и любили его жители Земляничного. Он срывался и падал с самого верха, цепляясь за лестницы, трапеции, руки и ноги акробатов, которые как бы старались удержать его, и когда всем казалось, что он сейчас упадёт, делал в воздухе тройное сальто и приземлялся. Падал он так красиво и медленно, что это было больше похоже на полёт.

Однажды после выступления к нему подошёл человек из Земляничного, который снова научился летать, вместе с дочерью и сыном и сказал:

— Ты умеешь летать.

— Нет, — возразил клоун, — тебе показалось.

— А откуда ты родом? Не из наших ли краёв?

— Нет, я родился далеко отсюда, — ответил клоун.

— А твой отец?

— Мой отец родился в селе Земляничном, но я никогда там не был.

— Папа, давай пригласим его в гости, — предложил мальчик.

— А мы как раз для этого и подошли к нему, — сказал отец.

Они привели клоуна к себе домой, вкусно угостили и рассказали ему обо всём, что произошло в селе: как их побили и они перестали летать и как отец полетел, спасая сына.

А клоун рассказал о себе.

Давно, когда взрослые жители Земляничного ещё были детьми, пропал один мальчик. Его долго искали, но так и не нашли. И вот теперь оказалось, что мальчик не пропал, а ушёл вместе с цирком, который приезжал в город. Он стал акробатом. Это и был отец клоуна.

— Значит, ты летаешь с детства? — спросил отец девушки и мальчика.

— Я летал, когда был совсем маленьким, — сказал клоун. — А потом мне пришлось драться и я летать перестал.

— Как же ты снова стал летать?

— Я очень сильно хотел.

— Я тоже. Но у меня ничего не получалось. А когда было нужно поймать моего сорванца — сразу полетел.

— Ха-ха-ха! — засмеялся мальчик. — Сорванец — потому что с обрыва сорвался!

— И вовсе не поэтому. Не мешай! — остановил его отец. — А тебе тоже было очень нужно? — обратился он к клоуну.

— Да, мне нужно было сделать свой главный номер в цирке. И я полетел, когда всей душой поверил, что могу летать.

— А если тебя опять побьют, ты полетишь? — спросил мальчик.

— Не знаю, — ответил клоун. — Наверное, нет.

Клоун стал приходить к ним как к себе домой. Его родителей уже не было на свете, а здесь его полюбили как сына и брата. И в этой семье он нашёл себе невесту — сестру мальчика.

Вся детвора Земляничного ходила за клоуном по пятам. Он рассказывал смешные и грустные сказки, показывал то, что делал в цирке, и летал. Вокруг то хохот стоял, то тишина.

Но настало время, когда цирк должен был переезжать в другой город.

На последнем представлении клоун задумался и забыл, что, падая из-под купола вниз, нужно хвататься за трапеции, лестницы, руки и ноги. Он летел медленно и свободно, и все поняли, что он не падает, а летит.

Как только представление закончилось и люди вышли из цирка, его схватили, связали и заключили в тюрьму. В городе и окрестных сёлах объявили, что завтра в полдень его будут бить на городской площади за нарушение царского указа и для того, чтобы он больше не летал.

Жители Земляничного хотели идти в город, чтобы освободить клоуна, но село оцепил вооружённый отряд.

— Сидите спокойно, летуны, — сказали им. — Завтра вам устроят весёленькое представление.

Что они могли сделать?

К полудню на городской площади собралось множество народа. Одних привели силой, другие пришли сами: кто из любопытства, кто позлорадствовать, а кто — поддержать клоуна или помочь. Хотя никто не знал, как можно ему помочь. Пришли и все жители Земляничного.

Ровно в полдень из тюрьмы вывели клоуна со связанными руками. За ним шёл человек с плёткой.

— Что же ты не летишь? — крикнул кто-то из толпы.

— А ты развяжи меня, тогда полечу, — ответил клоун.

И тут сверху, как большая птица, слетел его названый отец из Земляничного. В один момент он разрезал ножом верёвку, которой были связаны руки клоуна, и оба взвились вверх.

Никто и опомниться не успел, а они уже кричали с крыши высокого дома:

— Летите к нам! Не бойтесь!

Все стояли не шевелясь.

И вдруг мальчик взлетел. Он летел с круглыми от удивления глазами и смеялся от радости. Отец обнял его, а потом подбросил высоко вверх. Ловить его не понадобилось: мальчик сам опустился на крышу.

А его сестра не сводила глаз с клоуна.

— Лети сюда, ко мне! — позвал он её.

Она поднялась и полетела.

— Ох, страх-то какой! — на лету воскликнула их мать.

Они немного постояли рядом на крыше и поднялись в воздух.

— Летите с нами! — донеслось сверху.

И стали взлетать один за другим: мать за детьми, муж за женой, невеста за женихом, бабушка за внуком. Самых маленьких детей держали на руках.

— Хватайте их! — закричали завистники, бросаясь вперёд. — Бейте, а то улетят!

Но люди встали стеной, сцепили руки и не пустили их.

Больше половины жителей Земляничного поднялись над площадью и медленно полетели вдаль. Не все смогли взлететь, потому что поверить, что ты можешь летать, ох как трудно! Не всем это под силу. Зато взлетела целая семья из другого села. Чего не бывает, когда очень хочется!

Улетели они далеко, за реки и леса. И поселились у тихого голубого озера. Своё новое село они тоже назвали Земляничным. С соседями стали жить мирно. Но летали теперь только по ночам, чтобы никто не видел. Мало ли что…

Жила в небольшом городе, в доме, окружённом садом, девочка. Мама и папа звали её Леной, Леночкой или Алёнкой, а бабушка иногда называла внучку Ёлочкой, и ей это очень нравилось.

Когда началась эта история, Лена училась в первом классе. Была зима, приближался Новый год. За окном уже стемнело, шёл снег и жалобно подвывал ветер. А дома было тепло и пахло бабушкиным пирогом с яблоками. Лена стояла у окна и смотрела на снег и на красивые морозные узоры на стёклах.

Хлопнула дверь, и Лена выбежала в коридор. Румяный весёлый папа, весь в снегу, ставил в угол маленькую ёлку. Она была связана верёвкой, но всё равно Лена разглядела, что деревце очень стройное и пушистое.

— Ой! — обрадовалась девочка. — Настоящая ёлочка!

— Зачем ты её принёс? — спросила бабушка, выходя из кухни.

Бабашка спросила спокойно, но было похоже, что она недовольна.

— Как это зачем? — удивился папа. — Новый год скоро. Я вообще не понимаю, почему Алёнка до семи лет без ёлки дожила.

— Довольно того, что у меня ёлки никогда не было, — поддержала папу мама. — Пусть хоть дочка порадуется.

Бабушка ничего не ответила и пошла на кухню допекать пирог.

Ёлку поставили на веранду, и Лена, надев шубку, постояла немного с ней. Она погладила её веточки: иголки были длинные, сочные и мягкие.

— Спокойной ночи, — сказала Лена. — Я приду к тебе утром.

На другой день было воскресенье. Лена с мамой и папой пошли в магазин покупать ёлочные игрушки. Они купили гирлянду разноцветных лампочек, блестящий дождь и много всяких шариков, фонариков, зверушек и разных разностей. Особенно Лене понравился большой шар, с одной стороны нежно-розовый, а с другой — нежно-голубой, весь как бы затуманенный и покрытый серебристыми узорами, — очень зимний шар.

Пришли домой весёлые, сложили коробки с игрушками на диван и стали ждать праздника.

Ёлочка стояла на веранде ещё два дня, и Лена часто подходила к ней, брала в руки её зелёные лапки, гладила их, разговаривала с деревцем. Ей казалось, что ёлочка её слушает и понимает.

А тридцать первого декабря, перед Новым годом, ёлочку внесли в комнату, развязали и поставили в ведро с мокрым песком, чтобы она дольше не осыпалась. Когда ёлочка расправила свои ветки, все ахнули: такая она была красивая.

Наряжала ёлочку вся семья, кроме бабушки. Но и она, когда всё содержимое коробок было уже на ёлочке, принесла игрушку: это был маленький, хорошенький ярко-жёлтый чайник с тоненьким изогнутым носиком и тоненькой ручкой, а на нём был нарисовал красный цветок и зелёный листок.

— Это очень старый чайник, — сказала бабушка. — Его мне подарили, когда я была маленькой девочкой.

Бабушка повесила чайник на веточку, и Лена увидела, что она чуть-чуть сжалась и снова распрямилась.

Когда нарядили ёлочку, начали готовить на стол. Готовили, конечно, больше бабушка и мама, а папа с Леной им помогали.

Вечером пришли гости: папины, мамины и бабушкины друзья с детьми и внуками. Все, и дети и взрослые, веселились вовсю: пели, танцевали, читали стихи и рассказывали сказки. Было так весело, что даже самым маленьким не хотелось спать. Часы пробили двенадцать, и все поздравили друг друга с Новым годом. А потом папа принёс фотоаппарат, и хозяева и гости стали сниматься под ёлочкой: по одному, по двое, по трое и все вместе.

— Какая красивая ёлка! — сказала одна девочка. — Жалко такую выбрасывать.

— Зачем выбрасывать? — вскрикнула Лена. — Я не хочу!

Услышала это девочкина мама и говорит:

— Ну, это ещё не скоро. Сейчас она красивая, а потом, когда засохнет и начнёт осыпаться, ты сама захочешь её выбросить.

— Не захочу! — закричала Лена, расплакалась и убежала на кухню.

Еле успокоила её бабушка.

Гости стали собираться по домам. Хозяева пошли их провожать. Чистый снег искрился и скрипел под ногами, деревья стояли все в снегу, а звёзд на небе было видимо-невидимо…

Проводили гостей, вернулись домой и легли спать.

Но Лене не спалось. Она тихо встала и на цыпочках пробралась к ёлочке. Только она подошла к ней, как скрипнула дверь и на пороге появилась бабушка. В руках у неё была банка с какой-то жидкостью.

— Что это такое? — спросила Лена шёпотом.

— Это удобрения, — тихо ответила бабушка. — Я тебе потом скажу, для чего.

Бабушка вылила удобрения в ведро с песком, в котором стояла ёлочка, ласково погладила деревце и сказала внучке:

— Ложись спать, скоро утро.

Бабушка вышла.

— Ёлочка, ты их не слушай, — сказала Лена. — Я тебя люблю, ты моя подружка. Или сестричка.

Она протянула руку к ёлочке, и ей показалось, что та тоже протянула веточку и слегка коснулась её.

Поговорив с ёлочкой, Лена забралась под тёплое одеяло и сразу заснула.

Ей приснилось, что она идёт по улице, да не одна, а ведёт за руку маленькую девочку, и это не просто девочка, а её сестра. Лена радовалась, что у неё есть сестричка, и удивлялась: когда она успела вырасти, ведь только что её не было? Они ели мороженое, катались на каруселях, гуляли по парку — и всё время маленькая сестрёнка была рядом, смеялась и разговаривала.

Лена проснулась и увидела маму.

— Долго же ты спала, — сказала мама. — Уже давно день.

— Мама, а почему у меня нет сестрички? — спросила Лена. — Или братика? Мне сейчас снилась такая хорошая сестричка…

Мама посмотрела на неё очень грустно:

— Наверное, Леночка, у тебя не будет ни братика, ни сестрички.

— А ты хочешь, чтобы они были?

— Хочу, — ответила мама всё так же грустно.

— И папа хочет?

— И папа.

— Тогда я ничего не понимаю, — сказала Лена.

А мама рассмеялась и сказала уже почти весело:

— Иди-ка лучше умываться, а то день прозеваешь.

Лена встала и побежала к бабушке. Рассказала свой сон и спросила:

— Бабушка, у меня правда не будет братика или сестрички?

— Не знаю, — ответила бабушка. — Поживём — увидим.

И тут Лена вспомнила про банку с удобрениями:

— А зачем ты поливала ёлочку?

— Я не хотела тебе говорить, — сказала бабушка, — вдруг не получится… Но раз ты увидела, скажу. Мне кажется, у этой ёлочки могут вырасти корешки: уж очень у неё живые иголочки. Вот я и поливаю её удобрениями, чтобы ей легче было их отрастить. А если корешки вырастут, мы её посадим в саду, и пусть ёлочка растёт.

— А когда мы её посадим?

— Весной, когда растает снег и земля оживёт. Но только если будут корешки.

Лена запрыгала от радости и бросилась к ёлочке.

— Ёлочка, — прошептала она, — у тебя могут вырасти корешки. Ты постарайся! Тогда ты будешь расти у нас в саду и мы всегда будем вместе. И ты будешь моей сестричкой.

Кончились каникулы, и Лена стала ходить в школу. Но она по-прежнему часто подходила к ёлочке т разговаривала с ней. Она уже не сомневалась, что ёлочка понимает всё, что она говорит, только отвечать словами не может. Когда в комнате никого не было, девочка открывала дверь на веранду, чтобы ёлочке легче было дышать.

Один раз Лена случайно услышала, как мама говорила бабушке:

— Ну зачем ты придумала эти корешки? Что будет с Леночкой, если они не вырастут? У неё и так какая-то ненормальная привязанность к этой ёлке.

— Я уж и сама не рада, — отвечала бабушка. — Но я очень хочу спасти эту ёлочку. У неё могут вырасти корешки.

— Но могут и не вырасти?

— Могут и не вырасти, — сказала бабушка.

Лена неслышно отошла и задумалась. Она открыла дверь и долго смотрела, как идёт снег.

А к утру Лена заболела. Она лежала целый день. Бабушка поила её малиновым чаем и молоком с мёдом, вечером мама ставила горчичники, а папа читал сказки.

На следующее утро Лена проснулась почти совсем здоровая и прежде всего пошла к ёлочке.

Но ёлочки не было. Комната показалась ей огромной и пустой. Ёлочки не было!

— Бабушка! — закричала Лена таким отчаянным голосом, что бабушка тут же пришла. — Бабушка, где ёлочка?

— Мама и папа её выбросили, — сказала бабушка, отводя глаза, — потому что ты из-за неё заболела. Это я виновата: не надо было говорить тебе о корешках.

— Бабушка, как же ты разрешила им выбросить ёлочку? — спросила Лена, и по её щекам покатились слёзы.

— Я их уговаривала, — сказала бабушка, — мы даже поссорились. Но они говорят, что дочка для них важнее. В этом они правы.

Лена заплакала во весь голос и начала одеваться. Бабушка тоже оделась, и они пошли искать ёлочку.

Нашли они её скоро: она лежала недалеко от дома, и рядом с ней лежали ещё две выброшенные ёлки. Только они уже сильно осыпались, а их ёлочка была свежая и зелёная. Лена осторожно подняла ёлочку, обняла её и стала ей что-то шептать. А бабушка коснулась ствола в том месте, где она была срезана.

— Посмотри-ка, внученька, — сказала бабушка.

Лена посмотрела и увидела, что у ёлочки начали пробиваться маленькие, чуть заметные корешки.

— Ой, бабушка! — воскликнула она. — Теперь ёлочка будет расти. Давай скорее посадим её в землю!

— Нет, Леночка, ещё рано, — сказала бабушка. — Корешки совсем маленькие, да и земля ещё не готова. Посадим её пока дома, пусть корешки подрастут.

— А маму я больше не буду слушаться! — сказала Лена. — И папу! Пусть они знают, как ёлочки выбрасывать! Вот!

— Нельзя так, деточка, — возразила бабушка. — Они тебя любят и заботятся о тебе. А ёлочкины корешки они, наверное, не заметили: слишком они маленькие.

Посадили они ёлочку опять в ведро, но к песку добавили земли, полили водой и удобрениями. Наряжать ёлочку не стали: теперь это была не новогодняя ёлка, и живое деревце.

А Лена вдруг почувствовала, что она очень устала. Бабушка попробовала рукой её лоб — голова была горячая. И бабушка уложила её в постель, накрыла двумя одеялами и опять напоила горячим молоком. С мёдом, конечно.

Вечером пришли с работы папа и мама, пожалели дочку и сказали, что ёлочку больше не выбросят. А корешки они и правда не заметили.

Лена успокоилась и заснула. А через несколько дней совсем выздоровела.

До самой весны они с бабушкой поливали ёлочку. Лена с ней разговаривала и каждый день смотрела, не сыплются ли иголки. Но они были зелёные и крепко держались на ветках.

А весной, когда сошёл снег, запели жаворонки и расцвели первые цветы, бабушка выкопала в саду яму. Принесли ёлочку и посадили в землю. Корешки у неё уже были большие, и бабушка сказала, что теперь она сможет расти сама, но в первое время нужно будет её поливать, чтобы она окрепла.

Прошло лето, а потом и осень. Началась зима. Ёлочка росла, и Леночка росла, ума набиралась. Она уже давно сама читала книжки, но всё равно любила, чтобы перед сном бабушка рассказывала ей сказки. Не каждый день, а иногда.

И вот однажды вечером, когда на улице шёл снег, бабушка села в кресло рядом с кроватью, на которой лежала Лена под тёплым одеялом, и сказала:

— Хочешь, Ёлочка, я расскажу тебе одну историю?

— Конечно, хочу, — обрадовалась Лена. — Это сказка?

— Я расскажу, а ты сама увидишь, — ответила бабушка. — Но только скажи: ты по-прежнему хочешь, чтобы у тебя была сестрёнка?

— Ещё как хочу! — ответила Лена.

— Может быть, ёлочка сможет стать твоей сестричкой.

— А она и так моя сестричка, — сказала Лена. — Я с ней всё время разговариваю. Она меня узнаёт и понимает. Я её люблю.

— Я говорю не о том, — остановила её бабушка. — Она может стать твоей настоящей сестричкой.

— Бабушка, ты волшебница?

— Да нет, — засмеялась бабушка. — Слушай. Жил когда-то один маленький мальчик. Такой же, как ты, даже ещё меньше. Каждый Новый год родители покупали ему ёлку. Мальчик радовался, когда ёлку приносили в дом. Но потом, когда она осыпалась и её приходилось выбрасывать, он жалел ёлку и плакал. Но один раз попалась такая ёлочка, которая стояла и не осыпалась. Он стал поливать её простой водой, без всяких удобрений. А весной, когда её всё-таки решили выбросить — не может же ёлка всегда стоять в доме, — увидели, что у неё выросли корешки. Мальчик с мамой пошли в лес и посадили ёлку. А мимо проходила незнакомая женщина, и она сказала, что если прийти в лес в новогоднюю ночь и произнести специальные слова, то ёлочка может превратиться в девочку и стать сестрой этому мальчику. Мама не поверила, но мальчик до самой зимы только об этом и думал. А в новогоднюю ночь он так просил родителей, что они, хотя и не верили, всё-таки поехали с ним в лес. Там он произнёс слова, которые запомнил, и ёлочка стала маленькой девочкой, его сестричкой.

Лена слушала внимательно, не перебивая. Когда бабушка замолчала, она спросила:

— Бабушка, а где сейчас эта ёлочка?

— Это я, — сказала бабушка.

Лена даже не удивилась.

— А мальчик — это дядя Лёша?

— Да, дядя Лёша, мой брат.

Лена немного подумала.

— А мама — она тоже ёлка или твоя настоящая дочка?

— Мама — моя настоящая дочка, — засмеялась бабушка. — А ты — настоящая внучка.

— Значит, мы с мамой тоже немножко ёлки?

— Немножко.

— А маме ты всё это рассказывала?

— Нет, — сказала бабушка. — Просто я ей никогда не покупала ёлки, потому и рассказывать было незачем. Я бы и тебе не рассказала, если бы не эта ёлочка.

— Как это не рассказала бы? — возмутилась Лена. — Это же интересно, а всё интересное надо рассказывать.

— Да уж теперь придётся и маме рассказать, и папе, — согласилась бабушка.

— А ёлочка обязательно превратится в девочку?

— Нет, не обязательно. Если не превратится — значит, хочет остаться ёлкой.

— А если наша ёлочка превратится, какая она будет — большая?

— Нет, — сказала бабушка. — Сейчас она выше тебя, но если превратится, она будет маленькой девочкой: такой, как будто ей три года или чуть больше.

— Ой, бабушка! — Лена даже привстала. — Помнишь, мне в прошлом году снилась сестричка? Наверное, она будет точно такая же.

— Посмотрим. — Бабушка встала, поправила одеяло на внучке и поцеловала её в щёку. — Спи.

— А та женщина, которая проходила мимо, — она волшебница? — спросила Лена, уже засыпая.

— Может быть, — ответила бабушка.

Лена заснула и опять увидела во сне маленькую девочку — свою сестричку.

Наступил Новый год. Маму и папу пригласили в гости. Они не хотели идти: им было жалко оставлять бабушку и Лену одних.

Но бабушка сказала:

— Идите, повеселитесь. А мы и сами Новый год встретим. Правда, Ёлочка?

— Ага, — подтвердила девочка. — Мы с бабушкой тоже будем веселиться.

Бабушка испекла торт с кремом и наготовила кучу всяких лакомств. Когда до Нового года остался всего один час, бабушка улеглась на диван с книгой и сказала внучке:

Если я зачитаюсь или засну, подними меня через полчаса. К празднику мы должны пригласить сестричку.

Бабашка немного почитала и заснула. А Лена решила её не будить. «Вот приведу домой сестричку, тогда и разбужу», — подумала она. Лена знала, что надо делать: бабушка ей рассказала. Нужно было зажечь свечку и сказать:

Будь мне, ёлочка, сестрёнкой —

Милой маленькой девчонкой.

Как зажгу я свечку спичкой,

Станешь ты моей сестричкой.

Она взяла свечку и коробок спичек, оделась и вышла в сад. Ёлочка как будто ждала её. Лена погладила её ветки, засыпанные снегом, и сказала:

— Ёлочка, ты ведь хочешь стать моей сестричкой? Тебе будет хорошо, соглашайся. Мы с тобой будем жить очень дружно. И мама будет рада, и папа. А бабушка сама ёлочка. Ты будешь у нас родная-родная — и дочка, и внучка, и сестричка. Ты согласна, ёлочка?

Деревце наклонилось к ней и кивнуло верхушкой. Тогда она произнесла слова, которым её научила бабушка. Но Лена так волновалась, что немного перепутала: вместо «станешь ты моей сестричкой» сказала «стану я твоей сестричкой». Зажжённая свечка упала в снег и погасла. А Леночка была уже не девочка, а ёлочка. Теперь две ёлочки стояли рядышком и касались друг друга ветками, словно держась за руки.

Лена как бы заснула. Она ничего не видела, но знала, что рядом её сестричка-ёлочка, а дальше — ещё деревья, и они молча посылали ей приветствия, знакомились с ней. Она чувствовала, что вокруг морозный воздух, что идёт снег и укрывает её мягким одеялом.

Поднялся ветер, началась метель. Сначала было очень страшно, но ёлочка и другие деревья успокоили Лену. Ей уже казалось, что девочка, которой она только что была, мама, папа и бабушка — всё это ей приснилось, а она была ёлкой всегда.

Бабушка проснулась и первым делом посмотрела на часы. Было уже три часа ночи.

— Леночка! — позвала бабушка. — Пойдём скорее за сестричкой!

Она обошла весь дом, но Леночки нигде не было. И тогда бабушка испугалась. Она схватила одеяло и выбежала в сад. Всё ещё мела метель и свистел ветер. Бабушка увидела, что рядом с их ёлочкой стоит ещё одна, немного побольше.

— Так я и знала! — запричитала бабушка. — Ах я, старая, заснула! А ты, внученька, что же не разбудила меня? Эх, ёлочки, ёлочки!..

Бабушка знала, что надо делать. Она сама была когда-то ёлкой, и поэтому никакие свечки и слова ей не были нужны. Она взяла за веточку старшую ёлочку и сказала:

— Ёлочка Леночка, проснись!

И тут же ёлочка стала Леночкой — такой же девочкой, какой была, даже в шубке и шапочке.

— Ёлочка Олечка, проснись! — Бабушка прикоснулась к меньшей ёлочке и набросила на неё одеяло.

И вместо ёлочки появилась маленькая девочка, совсем голенькая. Бабушка закутала её в одеяло и понесла в дом.

— Бабушка! — сказала Олечка и улыбнулась.

Лена шла рядом тихо-тихо. Она никак не могла поверить, что она опять девочка и что у неё есть настоящая сестричка.

Дома бабушка одела Оленьку: она приготовила для неё и платье, и тапочки, и всё что надо. Всё подошло, только платье оказалось чуть-чуть велико.

— Ничего, скоро подрастёшь, — сказала бабушка. — А завтра мы тебе купим и платьице, и шубку, и шапочку, и сапожки.

Сестрёнка была почти такая же, какую Лена видела во сне: маленькая, стройненькая, с весёлыми карими глазками и длинными ресничками, чем-то похожая на ёлочку. И на Леночку, только поменьше.

Лена обняла сестричку и шепнула ей на ушко:

— Это ты, ёлочка? Ты меня узнаёшь?

Оленька кивнула.

— Садитесь-ка за стол, сестрички, — сказала бабушка. — Небось проголодались.

Девочки ели с таким аппетитом, что бабушка налюбоваться не могла. Она смотрела на них, улыбалась и иногда смахивала слезу — наверное, от радости.

Потом бабушка уложила внучек спать, поцеловала их и сказала:

— Спите, мои ёлочки. Спите, милые.

Девочки так устали от всех волнений, что сразу же заснули.

Когда пришли папа и мама, бабушка им всё рассказала: и о том, что у них есть новая дочка, и о том, что Леночка превращалась в ёлку, и о том, что она сама сначала была ёлкой. Мама и папа не верили ей, говорили, что такого не бывает.

— Если не верите, идите в сад и посмотрите на ёлочку, — сказала бабушка.

Папа и мама вышли в сад и увидели, что там, где стояла ёлочка, пусто. Нет ни пенька, ни ямы, а просто снег, как будто ёлочки и не было.

— Где ёлочка? — удивились они.

— Так я же вам объясняю. Ёлочка дома, спит, только это уже не ёлочка, а девочка Оля, ваша дочка.

— Всё равно не верю, — сказал папа.

— И я не верю, — сказала мама.

Мама и папа вошли в комнату, где спали девочки, и увидели Олю. Пришлось им поверить. Стали они её обнимать, целовать, доченькой называть.

— Ну что, хорошая у меня сестричка? — спросила Лена.

Мама с папой кинулись обнимать и её. А тут бабушка подошла. Они её поблагодарили и за новую дочку, и за Леночку, что бабушка её вызволила, не дала ёлкой остаться.

Хорошо бы, если б так всё и кончилось. Но это ещё не конец.

К вечеру бабушка расхворалась. Сестрички заглянули в её комнату, а она лежит и вставать не собирается.

Девочки к ней:

— Бабушка, что с тобой?

— Бабушка, не надо болеть!

Улыбнулась бабушка:

— Ах вы мои ёлочки! Земля меня зовёт, придётся опять ёлкой становиться.

Лена посмотрела на неё с испугом:

— Это из-за меня? Из-за того, что я слова перепутала?

— Я сама виновата, — вздохнула бабушка. — Не надо было мне тогда спать, ничего бы и не случилось. Всё-таки я была ёлкой. Если бы не это, и ты бы в ёлку не превратилась. А на две ёлочки сразу, чтобы их в девочек превратить, у меня силы не хватило.

Лена задумалась.

— Бабушка, а тебе в ёлку превращаться обязательно?

— Если не превращусь — умру, — ответила бабушка. — Лучше уж ёлкой буду.

Оля заплакала:

— Бабушка, я хочу с тобой. Я ёлочка!

Бабушка погладила её по голове:

— Нет, Оленька, ты теперь девочка, привыкай. У тебя есть мама, папа и сестричка. Живи и радуйся.

Лена тихо спросила:

— Бабушка, а как же мы без тебя?

— А я останусь с вами, — сказала бабушка. — Буду стоять в саду, вас охранять. Когда вам будет плохо, приходите — я вас утешу, успокою, силу дам.

— Мы будем к тебе приходить не только когда плохо, — сказала Лена. — Когда хорошо — тоже. И вообще всегда. А когда у нас вырастут дети, и они будут к тебе приходить. И внуки…

Бабушка засмеялась:

— Ну вот и хорошо. Только сначала сами вырастите. А теперь идите спать. Я тоже спать буду: устала…

Утром, едва проснувшись, девочки побежали к бабушке. Но в комнате её не было. Не было и на кухне.

— Мы опоздали! — закричала Лена. — Бежим скорее в сад!

Там, где ещё вчера стояли они сами, две маленькие ёлочки, девочки увидели большую красивую ёлку и бросились к ней:

— Бабушка!

Ёлка обняла девочек своими ветками, и они были совсем не колючие, а мягкие и ласковые, как бабушкины руки.

Вышли мама и папа. Мама заплакала, а папа сбегал в дом и принёс любимую ёлочную игрушку бабушки — маленький жёлтый чайник с красным цветком и зелёным листком. Он повесил чайник на ветку так, чтобы дождь, снег и ветер его не достали.

Бабушка обняла их всех: веток у неё было много. И все постепенно успокоились, потому что она говорила им что-то доброе и утешительное. Говорила не словами, а по-своему: у деревьев свой язык. Кто слушает внимательно, тот понимает.

То ли давно, то ли недавно в одном большом городе, на главной площади, был дом с высокой башней, а на башне, на самом верху, петушок стоял. Не живой, конечно, — деревянный. Куда ветер дул, туда и петушок поворачивался.

Стоял он так триста лет. А поставил его в первый день осени молодой весёлый человек; одни говорят, что он был волшебником, другие — просто хорошим мастером. Поставил он петушка во время страшного наводнения, когда весь город был залит водой. Как только петушок появился на башне, вода сразу сходить начала. И пошло среди жителей поверье, что, пока петушок на месте, никакие бедствия городу не грозят.

Правда это или нет — никто не знал, но петушка все любили и берегли. Каждый год в первый осенний день его красили яркими красками и устраивали праздник в его честь. Праздновали весь день, с утра до вечера, а ночью, когда люди расходились по домам, петушок оживал, слетал с башни и исчезал до самого утра. И ни разу никто не заметил, что город на целую ночь оставался без петушка.

Но о петушке речь ещё впереди. Сначала о Рыжике. Так звали одного мальчика, а почему — понятно: он был рыжим. Его звали так все: и родители, и бабушка, и сестра, и все взрослые и дети. А Рыжик не обижался, потому что этим прозвищем никто не собирался его обижать.

Жил Рыжик в селе, рядом с лесом. Было ему тогда лет семь; может быть, даже восемь.

И вот первого сентября, после школы, пошли дети в лес за грибами. В тот год много грибов уродилось: куда ни глянешь — то боровик стоит красуется, то маслята коричневыми шляпками блестят, то розовые волнушки в траве прячутся.

Набрали грибов, домой направились. А Рыжик в сторону свернул.

Вышел на поляну. Большая поляна, вся в цветах. Прямо перед ним мухомор стоит. Огромный мухоморище, а красивый какой! Красный, в белую крапинку, весь как в бархате и в кружевах. Рыжик очень хорошо знал, что мухомор — гриб ядовитый. Посмотрел он на мухомор, полюбовался и назад пошёл.

Только вдруг голос услышал, тихий шёпот:

— Ты возьми меня с собой, принеси меня домой!

Огляделся Рыжик — нет никого. Подумал, что послышалось ему.

Тронулся с места, а голос опять:

— Слышишь, тебе говорю: надоело мне тут стоять.

Рыжик испугался, потому что кругом ни души, а голос прямо от мухомора идёт.

— Что ж ты такой недогадливый? Я это, мухомор. Возьми, говорю, меня с собой, принеси домой! Да не бойся, ничего плохого тебе не сделаю — наоборот, отблагодарю.

Срезал Рыжик мухомор. Лукошко у него в руке было полное, да хоть бы и пустое — такой гриб ни в какое лукошко не уместится. Взял его в другую руку и понёс.

А сам спрашивает:

— Мухомор, а почему ты разговаривать умеешь? Ты кто такой?

— Отдохну да полежу — вот тогда и расскажу, — отвечает мухомор. — А пока не тревожь меня, дай поспать.

Тут Рыжика звать стали: забеспокоились, как бы не потерялся. Отозвался он, вышел на голоса, а все в хохот:

— Зачем это ты мухомор тащишь? Да ещё большой такой, чуть не с тебя ростом!

— А он особенный, — похвастался Рыжик, — говорящий. — И к мухомору: — Скажи им, мухомор, ведь это правда, что ты говорить умеешь?

Мухомор молчит.

— Ты же попросил меня, чтобы я тебя домой взял?

А мухомор — ни слова, будто и не говорил никогда.

Засмеяли Рыжика. И всю дорогу шутки отпускали, советовали: брось, мол, гриб. А Рыжик молчит, чуть не плачет, но мухомор не бросает.

Так и принёс домой. Припрятал его под смородиновым кустом, лукошко с грибами маме отдал. А потом уже незаметно мухомор в дом пронёс. Сколько ни пытался с ним поговорить — молчит мухомор. Так и промолчал до вечера. Уже и грибов жареных поели, и чаю с вареньем напились, уже и солнце зашло…

Стали все спать укладываться. И Рыжик лёг. Перед сном опять к мухомору подошёл, только и на этот раз ничего не услышал. Лежит себе — гриб грибом.

Начал было Рыжик засыпать, как вдруг в углу шорох послышался. Открыл он глаза — а у кровати старичок сидит. В темноте много не разглядишь, хоть и месяц в окно светит. Но видно, что старичок как старичок — седой, с бородой. Только борода большущая и как будто зелёным отливает.

— _Погоди спать-то, — говорит тихим голосом. Старичок чужой, а голос знакомый. — Давай побеседуем.

Рыжик сразу понял, кто это. Но спросил, чтобы уж точно знать:

— Ты мухомор?

— Мухомор я. Спасибо, что просьбу мою выполнил, а то бы ещё неизвестно сколько стоять мне пришлось. Мухомором я только в это лето стал, а по-настоящему я — Лесной Дед.

— Что это за дед? Леший, что ли?

Старичок засмеялся — тоже очень тихо.

— Ну, ты скажешь! Леший не будет просить, чтоб ты его домой взял. Он пугает, в лес заводит, с пути сбивает, а я на тропинки вывожу, грибы-ягоды поближе подсовываю, по-птичьи свищу, а то просто по лесу брожу, смотрю и радуюсь: красота-то какая!

— А как ты мухомором стал?

Лесной Дед вздохнул:

— Да по глупости. Шли мы как-то с Лешим, а на опушке мухоморов полно — один другого краше. Вот я с Лешим и поспорил, что в мухомор превращусь, а он с третьего раза не угадает, какой из мухоморов я. Леший отвернулся, а я превратился в мухомор и стою. Он к одному мухомору, самому большому, — не я. К другому, самому маленькому, — не я. К третьему, самому красивому, — опять не я. Рассердился да и говорит: «Ну и стой так, пока тебя кто-нибудь домой не принесёт». Так я и стоял. Тех мухоморов давно уже нет, а я расту и расту. Видал, какой вымахал?

Рыжик выслушал деда и спросил:

— Почему ты молчал? Разве не слышал, как ребята надо мной насмехались, когда я сказал, что ты говорящий?

— Ничего я не слыхал: всю дорогу крепко спал, — ответил Лесной Дед. — А про меня ты лучше никому не говори: ещё приставать начнут, шуметь, кричать… Я тишину люблю.

Лесной Дед встал.

— Ну, спи. А я подумаю, что бы тебе хорошего сделать.

Рыжик тут же заснул. А Лесной Дед выбрался из дома и по дороге пошёл. Шёл-шёл, а потом подумал: зачем идти, если и так можно очутиться где угодно? И в тот же миг он уже стоял на главной площади города, перед башней с петушком.

А в городе только что кончился праздник первого дня осени, и на улицах никого не было. И вдруг сверху прямо на Лесного Деда слетела большая птица. Дед схватил её и очень удивился: это был петух. Самый настоящий, с гребешком и пышным хвостом. Затаился и косит на деда хитрым глазом.

— Ну и ну! — воскликнул Лесной Дед. — Я думал, что это орёл, а оказывается, петух. Никогда не видел, чтобы петухи так хорошо летали.

А петух взял и заговорил, важно так:

— Я не обыкновенный петух. Я петушок с башни. Всех, кто близко от меня, я делаю счастливыми. Пока мне хорошо, и всем кругом хорошо.

— Ты приносишь счастье? — спросил Лесной Дед.

— Нет, зато я оберегаю от несчастья.

— Ты-то мне и нужен, — обрадовался дед.

Петушок и ответить не успел, а уже оказался вместе с Лесным Дедом в доме, где жил Рыжик. Тут как раз время первых петухов подошло, и запели они по всему селу. Петушок с башни прямо у деда за пазухой голос подал, да так, что весь дом разбудил.

Сбежались все на петушиный крик, а дед вытащил петушка из-за пазухи, на пол поставил и говорит Рыжику:

— Вот тебе петушок. Не простой, счастливый. И говорить умеет. Да смотри, из дома не выпускай, а то улетит. Пока он у вас, цел да невредим, будет он вас от всяких несчастий оберегать.

А петушок беспокоится, мечется, крыльями машет… К деду подошёл; видно, хотел ему что-то сказать, а не может: ку-ка-ре-ку — и больше ничего.

— Ну что ты маешься? Скажи! — просит Лесной Дед.

Сколько ни старался петушок по-человечьи сказать — ничего не получается, только по-петушиному выходит.

Стал петушок жить у Рыжика в доме. Сначала был как в воду опущенный, ни есть, ни пить не хотел. А потом ничего — привык. Ходит важно, зёрнышки клюёт, голосисто распевает. Весь золотистый, а в хвосте перья разноцветные — не хуже, чем у павлина. И как будто всё понимал. Когда разговор какой-нибудь начинался, подойдёт, бывало, послушает; не нравится — уйдёт, а если нравится — до конца дослушает. Рыжик всё ждал: может, заговорит? Но время шло, а петушок — ни словечка.

Днём петушок по дому расхаживал, а на ночь Рыжик его в сарай уносил, чтоб спать не мешал.

А вот правда ли, что петушок оберегает от несчастий, — Рыжик никак не мог понять. Да и как поймёшь? Ведь если несчастье не случилось, как ты узнаешь, что тебя от него спасли? Но что при петушке ничего плохого ни в доме, ни во всём селе не случилось — это точно.

Рыжик и Лесной Дед подружились. К Рыжику в дом дед не ходил. Пришёл как-то раз, так петушок разбежался, взлетел да в темечко его клюнул. И решили они, что лучше Рыжику в лес ходить. Встречались на той поляне, где Лесной Дед был мухомором. Придёт Рыжик, позовёт Лесного Деда — и дед тут как тут. Много рассказал он Рыжику о деревьях да травах, о зверях да птицах; много показал такого, чего без него Рыжик нипочём бы не увидел и не узнал.

А в городе, где раньше петушок на башне стоял, неладное началось… Как увидели люди утром, что петушка нет, сразу стали несчастий ждать. И пришли несчастья. То мост рухнет, то театр сгорит, то болезнь чуть ли не полгорода свалит, а футбольная команда теперь всегда проигрывала. Осенью дождём заливало, зимой снегом засыпало — ни проехать ни пройти.

Так и весна подошла.

Однажды вечером в доме Рыжика все занимались своими делами: мама на кухне возилась, бабушка носок вязала, Рыжик с сестрой играли, петушок по комнате ходил, а папа читал газету.

— О чём пишут? — спрашивает бабушка.

— О всяких глупостях, — отвечает папа. — Пишут, что как пропал петушок с городской башни, так на город несчастья обрушились. Быть этого не может. А теперь, пишут, наводнение ожидается. Как триста лет назад. Но тогда оно было осенью, а теперь вот весной. Может весь город затопить. Сегодня должно начаться. Одного не понимаю: при чём здесь какой-то петушок?

Только папа это сказал, как петушок вдруг упал, забился, захрипел… Все испугались, к нему кинулись. А Рыжик сразу смекнул, в чём дело: это и есть тот петушок, что должен на башне стоять, город от несчастий оберегать.

Как же быть? Наверное, Лесной Дед знает, раз он петушка принёс.

Глянул в окно — а там темнота, дождь, ветер. Но идти надо. Пока вся семья над петушком стояла, надел Рыжик плащ и капюшоном, сапоги — и в лес.

Никогда он ночью в лесу не был, да ещё в такую непогоду. Темно, страшно. Не поймёшь: то ли дождь шумит, то ли подкрадывается кто; то ли ветер воет, то ли волки. Да ещё филин ухать начал, — может, и не филин, а Леший или ещё кто. Мало ли какая нечисть в лесу водится.

А это и впрямь Леший оказался. Ухает он филином, ухает, а Рыжик весь похолодел от страха, но идёт.

Надоело Лешему ухать — пнём прикинулся и на дороге встал. Хотел Рыжик его обойти, а пень вытащил из земли корень и подножку ему подставил. Рыжик упал, а Леший — хохотать. Пня уже нет, а в лесу хохот разносится, эхом со всех сторон отдаётся. Так страшно, что хоть из лесу беги. А нельзя: надо петушка на башню вернуть.

Встал Рыжик и побежал дальше сломя голову.

Вот и поляна, где он всегда Лесного Деда звал. Словно бы и та поляна, да не та: какой-то куст посреди торчит. Подошёл Рыжик к нему, а куст вдруг протянул ветку и дорогу ему преградил. И снова хохот лешачий.

Рыжик так и обмер. Но подумал о петушке — и откуда только смелость взялась! Закричал он на Лешего:

— Что ты играешь, как маленький! Я к Лесному Деду пришёл!

Леший тут же смеяться перестал.

— Ты что, меня не боишься?

— Боюсь, — отвечает Рыжик. — Но мне Лесной Дед очень нужен.

— Иди-ка ты лучше домой! Завтра приходи.

— А мне сейчас надо! И не мне — целому городу.

Леший по всему лесу смехом раскатился:

— Знать не знаю никаких городов! Леший я, а не городовой! Сейчас выставлю тебя из леса — и дело с концом.

Так бы он и сделал, да тут Лесной Дед сам явился. И напустился на Лешего:

— Ты что это Рыжика обижаешь? Мой это гость — не твой.

Леший засмеялся, но уже потише:

— Ишь ты, уж и пошутить нельзя! Я ещё не так шутить могу. Или забыл, как мухомором стоял?

— Если надо — ещё постою, — говорит Лесной Дед. — А Рыжика не тронь.

— Да не трону я твоего Рыжика. Только пусть по ночам в лес не ходит, а то застращаю!..

И тут же исчез. У самой поляны филином ухнул, а вскоре издалека волком завыл.

Рыжик Лесному Деду всё про петушка рассказал.

Послушал дед и ахнул:

— Ах ты грех какой! А я и не знал ничего. Сказал мне петушок, что от несчастий оберегает, вот я и принёс его тебе. Отблагодарить хотел. Думал счастье принести, ты уж старого прости!

— Да ведь он на башне был для всех, не для меня его поставили!

— Что уж рассуждать теперь, — сказал Лесной Дед. — Поспешать надо.

Дед взял Рыжика за руку, и не успел тот вздохнуть, как они очутились в доме. А там всё по-прежнему: лежит петушок чуть живой, а вокруг него вся семья столпилась. Подхватил дед петушка, а Рыжика так за руку и держит.

И вот уже они все в городе, у дома с высокой башней. Перед самым домом река течёт: бурлит, вот-вот из берегов выйдет. А над рекой стоят музыканты с трубами и на воду смотрят.

Дед у одного спросил:

— Зачем вы тут стоите?

И музыкант ответил:

— Если река выйдет из берегов, мы заиграем страшно и печально, чтобы люди бежали из города. А если вода станет ниже, наша музыка будет красивой и радостной. Только не может этого быть, потому что вода поднимается.

Дед отошёл от них. Гладит петушка и жалобно приговаривает:

— Как бы его на башню поставить? Придётся, видно, пожарных искать или ещё кого, чтоб наверх влезли. Только где их сейчас найдёшь?

Рыжик удивился:

— А сам ты разве не можешь? Вон как у тебя получается: только что в лесу — уже дома, только что дома — уже здесь.

— А вверх не могу.

Тут петушок у него в руках встрепенулся и заговорил:

— Поставь меня на землю, я сам взлечу.

Дед от неожиданности петушка чуть не выронил.

— Что ж ты молчал всё время?

— А я говорю только здесь, на этом месте. Лучше бы ты, Лесной Дед, тогда меня выслушал. А то придумал: хватать, тащить… Тут я должен стоять, на этой башне.

Поставил дед петушка на землю. Он крылья расправил и взлетел. Поднялся, уселся на верхушку и замер. Из-за тучи выглянула луна, и на башне осветился неподвижный деревянный петушок. А сверху упало петушиное перо. Рыжик его поймал и в карман положил.

Лесной Дед с Рыжиком подошли к реке и увидели, что вода спадает. Не будет, значит, наводнения. Музыканты подняли свои трубы и заиграли так, что люди тотчас же на улицы высыпали. Все кричат, смеются, радуются… А как петушка на башне увидели — тут фейерверк начался, танцы, песни!

До самого утра веселились, только Рыжик и дед всего этого не увидели. Полюбовались немного на фейерверк и перенеслись обратно, в Рыжиково село. Ведь утром Рыжику в школу идти.

Ну вот почти и всё. В городе с тех пор жизнь наладилась, и снова его жители стали праздновать первый день осени в честь своего петушка с башни. А на село, где жил Рыжик, напасти всякие посыпались. Все сады град побил. Ветер налетел такой, что крыши с домов слетали. Пожар в доме Рыжика едва успели потушить. Но после осеннего праздника в городе напасти в селе кончились.

Когда Рыжик вырос, он стал знаменитым футболистом и объездил весь мир. Его команда почти всегда выигрывала. Может быть, петушиное перо помогало, а может быть, оно тут совсем ни при чём.

А когда Рыжику случалось приезжать в своё село, он приходил всё на ту же поляну и звал Лесного Деда.

Вот теперь всё.

На высоком берегу моря стоял дом. Не большой, но и не маленький, а такой, чтобы в нём удобно было жить семьёй. Но жил в нём всего один человек — молодой учитель Ян, и ему было очень грустно жить одному в этом хорошем доме. В школе он учил детей астрономии, а иногда они приходили к нему домой, чтобы посмотреть в телескоп на солнце, звёзды и луну. Тогда в доме становилось так шумно и весело, что грустить было совершенно невозможно. Но он грустил. А ещё к нему приходили друзья. Они тоже смотрели в телескоп, катались на лодке и веселились до утра. Ян веселился вместе с ними, но, когда они уходили, его снова одолевала печаль. А всё потому, то он никак не мог выбрать себе жену. Ни одна девушка не нравилась ему так, чтобы он захотел на ней жениться.

Однажды ночью Ян выглянул в окно. Над морем стояла полная луна, и от неё по воде тянулась серебристая дорожка; она искрилась, колыхалась, переливалась от берега до самого горизонта. Идти по ней, конечно, было нельзя, но она поманила Яна, как иногда манит человека настоящая дорога.

Ян вышел из дома, отвязал лодку и поплыл навстречу луне. Долго он плыл или нет, но вдруг ему показалось, что по морю движется человеческая фигура. Он посмотрел внимательно и увидел, что по лунной дорожке идёт девушка в светящемся платье до самой воды. Ян так удивился, что даже грести перестал.

А девушка подошла и остановилась рядом с лодкой. Сама вся серебристо-голубая, как лунный свет, и прозрачная, а глаза сияют, как звёзды.

— Покатай, — говорит, — меня на лодке. — А голос — как лёгкий ветерок.

Ян подал ей руку, она вошла в лодку и села. Он начал грести, и сразу налетел сильный ветер, чуть лодку не перевернул. Девушка из лодки выпрыгнула — и ветер сразу стих.

Только она и сказала, грустно так:

— Не судьба, значит. — И заскользила по воде.

— Постой, не уходи! — крикнул Ян ей вслед.

— Нельзя! — донеслось уже издали. — Ты утонешь.

— Как тебя опять увидеть?

— Через месяц, в полнолуние…

Весь месяц Ян ходил сам не свой — всё о серебристой девушке думал. А когда полная луна встала над морем, он сел в лодку и поплыл. И снова, как в прошлый раз, увидел девушку. Только теперь она не шла, а бежала по воде. Вскочила в лодку и сказала:

— Греби быстрее. Может быть, мы хоть немного успеем походить по земле, пока Лунная Фея спит.

— А ты разве не фея? — спросил Ян.

— Нет, ответила она, — я подруга Лунной Феи. Когда-то я была простой девушкой Марией и любила смотреть на луну. Как-то раз я увидела лунную дорожку на море и воскликнула: «Вот бы побежать по воде!» И вдруг побежала. Это Лунная Фея меня позвала. Теперь я стала невидимой для людей, только в полнолуние появляюсь и хожу по лунным дорожкам.

— А ты можешь стать человеком? — спросил Ян, выслушав её.

— Могу, — сказал девушка, — но для этого нужно одно условие.

— Какое?

— О нём нельзя говорить, пока оно не исполнится.

Они доплыли уже почти до самого берега, но снова поднялся ветер, и девушка бросилась бежать.

— Мария, ты придёшь в полнолуние? — закричал ей Ян.

— Приду-у-у! Последний ра-а-аз! — отозвался её голос.

Еле дождался Ян следующего полнолуния. За это время он навёл порядок в доме, украсил его цветами, а самую лучшую комнату отделал прозрачными серебристыми тканями. Он твёрдо решил, что на этот раз не даст Марии убежать.

И вот спустился Ян к морю и поплыл по лунной дорожке. Как только девушка вошла в лодку, он сказал:

— Ты всё время убегаешь, и я не успеваю поговорить с тобой о главном. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой. Не уходи, когда поднимется ветер. Пусть лучше я утону: без тебя мне всё равно не жить.

А она весело улыбнулась:

— Сегодня ветра не будет.

— Почему?

— Потому что исполнилось условие, о котором я говорила. Ты меня полюбил, и теперь я снова стану человеком.

И Мария стала не прозрачной, а самой настоящей девушкой, только глаза остались те же — сияющие, как звёзды. Такой она понравилась Яну ещё больше.

И тут в воздухе что-то засветилось, и из свечения возникла Лунная Фея. Она была такая же прозрачная, как только что — Мария, а её серебристый наряд отливал всеми цветами радуги.

— Так это ты отнимаешь у меня подругу? — сказала она, взглянув на Яна. — Ну что же, будьте счастливы! — И подала Марии маленький светящийся камешек. — Вот лунный камень. Когда захочешь меня увидеть, подуй на него и скажи: «Приди ко мне, Лунная Фея!»

И она исчезла так же, как появилась.

Ян и Мария поженились, и у них родился сын. Они навестили родителей Марии, которые жили неподалёку с двумя её братьями. Сколько было радости! Ведь никто уже не надеялся увидеть её.

Семь лет они прожили так счастливо, что лучше и не надо. Наверное, поэтому Мария не звала Лунную Фею.

Однажды в полнолуние Ян, Мария и их сын катались на лодке и любовались луной, морем и лунной дорожкой.

— А помнишь, как я ходила по такой дорожке? — обратилась Мария к мужу. — Хотя раз бы ещё пробежать!

Только она это проговорила, как вдруг ахнула — и побежала. Ян, забыв обо всём, хотел бежать за ней, но сразу ушёл под воду. Плавать он умел хорошо, поэтому не утонул. Выплыл, забрался в лодку, и стали они с сыном смотреть на лунную дорожку — нет ли там Марии. И увидели: стоит она далеко-далеко, вся серебристая, и машет им рукой — то ли прощается, то ли что-то сказать хочет.

— Она зовёт меня, — догадался мальчик. — Я боюсь!

Он зажмурился, ступил на воду, сделал шаг, другой — стал серебристым и побежал по дорожке к маме. Она взяла его за руку, они помахали Яну и ушли за горизонт.

Целый месяц прожил Ян в глубокой печали. А в следующее полнолуние взял лунный камень и поплыл на лодке. Заплыл далеко в море, подул на камень и сказал:

— Приди ко мне, Лунная Фея!

Появилось слабое свечение, а из него — Лунная Фея.

— Твоя жена за семь лет ни разу не позвала меня, — сказала она. — И ты вспомнил обо мне только потому, что тебе плохо. Но не беспокойся: жена и сын вернутся к тебе. Просто они были у меня в гостях.

И Ян увидел, что по лунной дорожке бегут серебристая женщина и серебристый мальчик. Как только они очутились в лодке, сразу же стали обычными людьми.

И зажили они втроём счастливее прежнего. А скоро их стало четверо: девочка родилась. Каждое полнолуние они вынимали из шкатулки лунный камень и приглашали Лунную Фею. Она рассказывала им волшебные истории, вместе с ними гуляла и каталась на лодке и удивляла их чудесами. Но больше всего любила смотреть на луну в телескоп.

Было это в старину, в Японии. В одном селении жил вдвоём с матерью человек по имени Таро.

Однажды осенью шёл Таро по тропинке среди зелёной травы и под горой, где начинался лес, увидел цветущую вишню. Остановился и залюбовался издали: белая, пушистая, как лёгкое облако. Хотел подойти, да раздумал.

А ночью приснился ему сон, будто идёт он по той же тропинке и видит ту же вишню. Но во сне он к ней подошёл. И такая она была красивая, что смотреть бы и смотреть на неё.

И вдруг вишня заговорила нежным девичьим голосом:

— Помоги мне, Таро! Я не вишня, а заколдованная волшебница. Если ты мне не поможешь, я так и останусь вишней. А сделаешь то, что скажу, — приму опять человеческий облик и отблагодарю тебя.

— Как я смогу тебе помочь? — спрашивает Таро.

— Возьми топор, приди ко мне ночью и сруби меня.

Проснулся Таро, а вишня так и стоит у него перед глазами. Целый день он только и думал о своём сне, а ночью взял топор и пошёл вишню рубить.

Подошёл к ней, а от вишни аромат идёт, и вся она стройная, белая, как девушка в свадебном наряде. Замахнулся он топором — и опустил его: не смог рубить такое красивое дерево.

Вернулся домой, лёг спать. И снова сон видит: стоит он на том же месте перед цветущей вишней.

— Что же ты меня не срубил? — спрашивает вишня. — Ведь я тебя просила.

— Уж очень ты красивая. Жалко мне тебя рубить.

— А если ты меня жалеешь — сруби, — говорит вишня. — Не хочу я деревом быть.

Весь день промаялся Таро, а ночью снова пошёл. Собрался с духом, ударил по стволу, а вишня словно вздохнула. Испугался он, бросил топор и домой побежал.

Заснул под утро, а перед ним опять вишня стоит. И говорит печально:

— Если ты и на этот раз меня не срубишь, оставаться мне деревом навсегда. Ни о чём не думай и ничего не бойся. Только ты можешь меня спасти.

Проснулся Таро как больной. Есть не может, за что ни возьмётся — всё из рук валится.

— Что с тобой? — спрашивает мать. — Может, тяжесть какая на сердце лежит?

Рассказал ей Таро обо всём.

— С волшебниками лучше дела не иметь, — сказала мать. — Но судьба тебя выбрала, а от неё не уйдёшь. Не выполнишь то, о чём вишня просит, — всю жизнь себя казнить будешь.

И пошёл Таро с тяжёлым сердцем к вишне. Подобрал топор, что прошлой ночью оставил, и срубил-таки её. Только упала она на землю — сразу в девушку превратилась. Встала, белое платье расправила и стала благодарить:

— Вот спасибо тебе, Таро, что послушал меня. Это последняя ночь, когда можно было меня спасти. Завтра луна начнёт убывать, и злая волшебница, которая меня заколдовала, будет становиться всё сильнее. Зато сегодня сила моя. Чего ты хочешь? Говори, исполню.

Таро не знает, что и придумать. Смотрит на девушку — и ничего ему больше не надо. Никогда он такой красавицы не видел: стройная, белолицая, а глаза и губы — как спелые вишни.

— Как мне тебя называть? — спрашивает Таро.

— Вишенкой зови.

— Не знаю я, Вишенка, чего у тебя просить. Оставь мне что-нибудь на память, чтобы я посмотрел — и тебя вспомнил.

— Вишенка подумала и говорит:

— Подставляй ладони.

Подставил он ладони, и на них появился прозрачный сундучок. Вишенка взмахнула рукой — и посыпались лепестки, листья и ягоды, а когда они падали в сундучок — становились алмазами, рубинами и изумрудами. Луна светила так ярко, что всё было видно. Набрался полный сундучок и сам закрылся.

Таро растерялся:

— Что мне с таким богатством делать?

А Вишенка смеётся:

— Было бы богатство, а что с ним делать — придумаешь.

И тут же Вишенка исчезла. Покружились белые лепестки и на землю легли.

А когда день настал, Таро вместе с матерью открыли сундучок. Засветились камни, заиграли на солнце, по стенам и потолку цветные огоньки запрыгали. Вынул Таро из сундучка белый камешек, а он в лепесток превратился. Мать взяла зелёный — а он стал листом, взяла красный — вишнёвая ягода по полу покатилась. Положили их обратно в сундучок — опять драгоценные камни. Сколько ни брали они камней, только камень из сундучка — листок, лепесток, вишня.

— Обманщица твоя Вишенка, — говорит мать. — Только ты не жалей, что ей помог: доброе дело всегда лучше злого.

«Жаль, что каменки ненастоящие, — думает Таро. — Но так тоже хорошо: посмотрю на них — и Вишенку вспомню».

А Вишенка сама появилась. Покраснела от стыда, глаза опустила:

— Не обманщица я. Раньше у меня такие камни всегда настоящими получались.

— Ничего, дочка, — говорит мать. — Что есть, то и ладно.

— А хотите, я вам золота дам?

— Из чего ты золото делаешь? — спрашивает Таро.

— Из жёлтых листьев.

— А потом оно опять в листья превращается?

— Нет, всегда золотом оставалось. Подставляй ладони.

Появился такой же сундучок. Вишенка взмахнула рукой — и посыпались жёлтые листья. Падают в сундучок и золотыми монетами становятся.

Взяли Таро и мать по монетке — а в руках у них жёлтые листья.

Вишенка закрыла лицо рукавом и тихо сказала:

— Я не виновата. Сама не понимаю, что со мной случилось. Но я всё равно как-нибудь тебя отблагодарю, Таро. Хочешь, вишнёвый сад посажу? Поднимется сад за один день, и как только ты соберёшь вишни — новые вырастут.

Таро засмеялся:

— Так мне что, только и делать, что вишни собирать? Нет уж, Вишенка, хватит твоих чудес. Вот если бы ты за меня замуж вышла…

— Я бы, может быть, и вышла за тебя, — отвечает Вишенка. — Только зачем тебе такая жена? Я ведь с людьми не жила, — ни ткать, ни прясть, ни варить, ни жарить не умею.

— Ничего, научишься, — говорит Таро. — А ты мне милее всех, никакой другой невесты не хочу. — Сказал и на мать взглянул.

Мать улыбнулась ласково:

— Оставайся, дочка. У меня тоже к тебе душа лежит.

Скоро научилась Вишенка всему, чему надо было. Таро смотрит на неё — не нарадуется, не налюбуется. Но к осени загрустила она, затосковала. Попробует какое-нибудь чудо сотворить — а получается то же, что с камнями и монетами. И лицо уже не такое белое стало, а с желтизной. То её в сон клонит, то целыми днями по лесу бродит.

А однажды сказала Таро:

— Что-то неладное со мной творится. Всё больше мне кажется, что я вишня. Сегодня ночью пойду в лес, спрошу у деревьев, как мне быть: их язык я понимаю.

— И я с тобой, — говорит Таро.

— Нельзя, — отвечает Вишенка. — Если ты будешь рядом, я не услышу, что скажут деревья.

И вот, когда Таро заснул, Вишенка пошла в лес. Она остановилась возле своего пенька и тихим голосом заговорила:

— Скажите мне, все деревья, что растут в этом лесу, — что мне делать, как быть? Лицо моё пожелтело, и радость ушла. И волшебница я не волшебница, и человек не человек, и дерево не дерево.

Замолчала она, а деревья заговорили. Сначала все разом: каждое дерево — своё. Поговорили — и затихли. И тогда сказала своё слово старая лиственница:

— Это всё из-за твоего пня. Если его оставить, ты заснёшь и будешь спать всю зиму, а весной проснёшься. И так будет каждый год. А если пень выкорчевать, станешь такой же, как все люди, но с чудесами придётся распрощаться.

Вишенка опечалилась:

— А разве нельзя мне снова стать волшебницей?

— Можно, — прошелестела высокая сосна. — Встань на пенёк, перезимуй деревом, а весной, когда зацветёшь, приснись кому-нибудь. Но когда он тебя срубит, пусть пень из земли сразу вытащит. Тогда ты награди его — и ступай куда хочешь.

— А как же Таро?

— Выбирай, — сказала сосна. — Или будешь волшебницей, или женой своего Таро.

— Спасибо тебе, высокая сосна! — сказала Вишенка. — И тебе, старая лиственница. Прощайте, деревья!

Постояла, поплакала, пенёк рукой тронула и вернулась домой.

Утром всё Таро рассказала. Он пошёл в лес, выкорчевал пень. А пришёл домой — Вишенка такая же, как весной и летом была: белая, весёлая, шёлком вышивает и поёт. А мать на неё смотрит, улыбается.

Сундучки с камешками и монетами они сохранили. Потом их дети любили с ними играть. А ещё больше любили слушать рассказы Вишенки о том, как она была волшебницей, как её превратили в вишню и как Таро её освободил. Она не говорила, что всё это было с ней самой, и дети думали, что она рассказывает им сказки.

Под небом, под солнцем и звёздами, в бескрайней степи жили простые свободные люди — кочевники. Чтобы их лошадям и овцам всегда хватало свежей травы, время от времени они переселялись: собирали свои шатры, складывали их вместе со всем имуществом в повозки и отправлялись в путь, а потом останавливались у незнакомой реки или озера и снова ставили там шатры. Эти люди любили лошадей и все были хорошими наездниками: детей, и мальчиков и девочек, сажали в седло, когда они только начинали ходить. А ещё они любили степь, которая вся была их родной землёй, ветер, всегда летящий куда-то, и облака, кочующие по небу.

Однажды случилось так, что пути двух человеческих потоков пересеклись на берегу большого озера. Вожди поговорили и решили между собой, что их сородичи могут пожить вместе.

Раскинули они шатры над озером и стали жить так, как привыкли. Но всё-таки жизнь потекла по-новому: изо дня в день люди учились у соседей тому, чего сами не знали и не умели. А по вечерам собирались у костров: пели песни, танцевали, рассказывали древние предания. Мудрее становились люди, искуснее, и мир открывался им шире.

Они встретились у костра — Рахим и Фарида. Ему исполнилось четырнадцать лет, но силой и ростом он был как восемнадцатилетний, а если пел или созывал овец, его громкий голос разносился далеко по степи. А ей было десять лет, и она была похожа на нераскрывшийся цветок, который сам ещё не знает, какой у него цвет и аромат.

Люди сидели, смотрели на огонь и слушали старика.

— Есть такая птица, — рассказывал старик, — она живёт в небе одна и наблюдает за людьми. У неё нет ни имени, ни облика, поэтому её никто не видел, и никто не знает, где она. Но иногда, когда птица почувствует в ком-нибудь сильное желание, она спускается с неба, и тогда человек, сильно пожелавший чего-то, слышит шорох её крыльев и голос. Звать её не надо, она прилетает сама. И если птица договорится с человеком, она может исполнить его желание.

— Как она может договориться с человеком? — усомнился один из слушавших.

— Говорят, что она владеет речью, — ответил старик. — Она предлагает условие, и если человек согласен — то, чего он хочет, исполнится. А если нет — птица улетает.

— Какое это условие? — подал голос ещё кто-то.

— Оно для каждого своё. Но всегда это тяжёлое условие. Лучше с этой птицей не встречаться.

— А ты встречался? — спросили с другой стороны.

— Нет, но о ней известно с давних времён, — ответил старик. — И она слетела к моему деду, когда он был молодым. Птица исполнила его желание, но это принесло беду его семье.

— Вот бы увидеть эту птицу или хотя бы поговорить с ней! — воскликнул Рахим. — Она приходит ко всем, кто сильно желает?

— Нет. Она выбирает, к кому прийти. А как она выбирает, я не знаю. — Старик взглянул на девочку, слушавшую его затаив дыхание. — Станцуй, Фарида! Это лучше, чем разговоры о птице, которую никто не видел.

Ударили бубны, зазвенели струны, и Фарида начала свой танец. Все смотрели на неё, и радость наполняла их сердца. Она была в платье цвета огня и сама напоминала огонь — лёгкая и стремительная. И ещё Рахим подумал, что она похожа на тюльпан, растущий в весенней степи. Он не заметил, как ноги вынесли его, и они с Фаридой стали танцевать уже вдвоём. И оба были так счастливы, что им хотелось танцевать вместе всю жизнь.

Потом Рахима попросили спеть, и он запел голосом, который заполнил собой весь воздух вокруг. А в конце Фарида подхватила его песню — как будто птица, пролетавшая высоко над землёй, изливала свою радость.

Утром Рахим и Фарида встретились так, словно знали друг друга давно.

Теперь они каждый день садились на коней и мчались в степь, всю в красных и жёлтых тюльпанах. Солнце огнём пылало в вышине, по земле бродили тени облаков и ласковые ветерки. Дети то скакали на конях, то ходили по траве, то сидели под деревом и разговаривали.

Отцвели тюльпаны, на смены весенней прохладе пришёл летний зной. А Фарида и Рахим по-прежнему все дни проводили вместе.

И не знали они, что в один из их счастливых дней встретились два вождя.

— Нашим овцам и лошадям не хватает травы, — сказал один, — их приходится гонять на пастбища всё дальше. Нам нужно разделиться и, как прежде, идти своим путём.

— Но вместе нам лучше, — возразил другой. — Люди узнали много нового, приобрели друзей. Так мы сильнее. А овец и лошадей можно пасти и подальше.

— Не только в этом дело, — продолжал своё первый. — Если мы объединимся, кто из нас с тобой будет главным?

— Как получится, — ответил первый. — Можно бросить плоский камень, пометив его: если он ляжет твоей меткой вверх, главным будешь ты, а если моей — я. Или пусть люди сами скажут, кого они хотят. Может случиться, что это будешь не ты и не я, а кто-то третий.

— Нет, — ответил, подумав, первый вождь, — я на это не согласен. Через неделю я поведу своих людей туда, куда вёл их до встречи с тобой.

Вечером люди, собравшиеся у костра, узнали о решении вождей. Многим это пришлось не по душе. А Рахим и Фарида посмотрели друг на друга с ужасом.

Утром они, как всегда, ускакали в степь. Их молодые кони, тоже подружившиеся, паслись в густой траве, а они сидели в тени ивы у ручейка.

— Если бы мы были взрослыми, мы бы поженились, — сказал Рахим, — и тогда нам не нужно было бы расставаться.

— Да, — грустно отозвалась Фарида. — Много наших девушек уйдёт с вами, а ваших — с нами. Только нам нельзя быть вместе.

— Рахим улыбнулся, но лицо его было печальным.

— Ты ещё маленькая. Пройдёт время, и ты меня забудешь.

Фарида обиделась:

— Это ты маленький — ничего не понимаешь. — Взглянула на него и засмеялась: — Нет, ты большой, но ещё глупый.

— Неужели я никогда больше не услышу, как ты смеёшься? — проговорил Рахим.

— А может быть, я уже не буду смеяться, — сказала Фарида. — Сегодня ночью я придумала песню, но только начало. Конца пока нет. Слушай:

Свет без тебя не светел,

В небе умолкли птицы.

Сердце не хочет биться,

В горьких слезах ресницы.

Рахим слушал, и печаль в его сердце отзывалась на её печаль.

— Потанцуй, Фарида, — попросил он, — я хочу запомнить, как ты танцуешь.

И Фарида вложила в танец всё, что переполняло её душу, а Рахим смотрел на неё, и само собой складывалось продолжение песни.

Утомившись, она упала без сил, а он поднял её на руки и запел:

Где б меня день ни встретил,

Вспомню тебя я всюду.

Пусть я собой не буду,

Если тебя забуду.

— Но песня и на этом не кончается, — сказала Фарида.

— Может быть, мы допоём её, когда встретимся, — ответил Рахим.

— А мы встретимся? — прошептала Фарида. — Как мы найдём друг друга в такой большой степи?

Они сели на берегу ручья, и Рахим сказал:

— Через шесть лет, когда тебе будет шестнадцать лет, а мне двадцать, мы придём сюда, на это самое место. Запомни ручей, иву, вон тот курган и камень у его подножия.

— Как же мы найдём это место? — спросила Фарида.

— По солнцу, по звёздам. Я ещё успею научить тебя определять путь по расположению звёзд. Когда ваши и наши люди будут переселяться, ты и я всегда должны знать, в какую сторону надо идти, чтобы добраться сюда.

— А встретимся мы весной, когда расцветут тюльпаны, — сказала Фарида.

И вдруг на них повеяло холодом. Послышался звук — сначала высоко, а потом всё ниже и ниже и вот уже совсем близко, — словно махала крыльями огромная птица. Фарида задрожала от страха. Рахим тоже испугался, но поборол свой страх и позвал птицу:

— Лети сюда! Это ты та птица, которая исполняет желания? У нас очень большое и сильное желание, исполни его! Мы хотим быть вместе и никогда не разлучаться.

— Сделай так! — попросила и Фарида.

Но птица покружилась над ними, издала протяжный крик и стала удаляться.

Быстро пролетела последняя неделя. Вечером Рахим и Фарида распрощались, а на рассвете два людских потока устремились в разные стороны и скрылись за чертой, где земля сходится с небом.

Шесть лет Рахим и Фарида помнили друг о друге и о своём договоре. Кочуя с сородичами, они смотрели на солнце и звёзды и в любой час дня и ночи могли сказать, в какой стороне место их встречи.

Рахим стал высоким, сильным, с лицом цвета бронзы и смелыми глазами. У девушек при виде его розовели щёки и сильнее билось сердце. Но ему нужна была только Фарида.

И в назначенный год, когда сошёл снег, Рахим отправился в путь. Он обо всём рассказал родителям, и они отпустили его с добрыми напутствиями. Счастливый, он мчался на коне, распевая во весь голос, который гремел над степью, как весенний гром. Преодолев почти весь путь, Рахим оказался на берегу быстрой реки.

Он спрыгнул с коня, и они вместе подошли к воде, чтобы напиться. И тут Рахим увидел девушку с кувшином. Зачерпнув воды, она подняла лицо, нежное и белое, как луна. Он загляделся на это лицо и забыл обо всём на свете.

— Это ты сейчас пел? — спросила девушка.

— Я, — ответил Рахим, не сводя с неё глаз. — Тебе понравилось?

— Нет. Я не люблю, когда поют так громко, — сказала девушка. — Мне нравится всё нежное, изящное и тонкое.

Рахим огорчился:

— Значит, и я тебе не нравлюсь?

Девушка оглядела его с головы до ног.

— Нет. Мне нравятся юноши, похожие на меня. А ты на меня совсем не похож.

— Как тебя зовут? — спросил Рахим.

— По имени меня никто не называет, — ответила девушка. — Все зовут меня Луноликой.

Она подняла кувшин и пошла, едва касаясь земли, тонкая, как тростинка.

Всего за несколько мгновений Луноликая вошла в сердце Рахима, и там уже не осталось места для Фариды. «Какая она теперь? — думал он о своей маленькой подруге. — Уж наверное, не такая красивая, как эта Луноликая. А какая у неё душа — не изменилась ли она? Может быть, она тоже встретила кого-то и забыла меня? И разве можно ожидать, что через шесть лет она придёт к ручью у кургана?»

Рахим привык держать слово, и он продолжил свой путь. Но мечтал уже не о той, к которой приближался, а о той, которую оставил. Он бы всё отдал за любовь Луноликой.

Внезапно сверху сошёл холод, и у себя над головой, сначала далеко, а потом совсем близко, Рахим услышал взмахи мощных крыльев, и голос, похожий на человеческий и на птичий, произнёс:

— Куда ты спешишь, Рахим? Ведь не туда стремится твоё сердце.

Рахим остановил коня, отпустил его и стал смотреть вверх.

— Я здесь, на земле, — сказал голос, — но ты меня не увидишь.

— Ты птица, которая исполняет желания? — догадался Рахим.

— Да, это я. Если хочешь, я помогу тебе.

— А ты помнишь меня? — спросил Рахим. — Ты уже однажды пролетала надо мной. Я был не один, и мы оба просили тебя исполнить наше желание. Почему ты тогда улетела?

— Я помню тебя, — ответила птица. — Ты был с маленькой девочкой. А желание ваше я не исполнила потому, что пожалела вас. Тогда я узнала вашу судьбу. За исполнение желания вам пришлось бы отдать слишком много, и это не принесло бы вам счастья. Я подумала: «Дети обойдутся и без меня». И всё было бы хорошо, если бы не это второе желание. Сейчас линии судьбы ещё хуже.

— Ты его исполнишь? — спросил Рахим.

— Да, — сказала птица. — Первое желание я не всегда исполняю, но если желание одного человека заставляет меня спуститься второй раз, оно должно исполниться, чем бы это ему ни грозило, если он согласится на моё условие.

— Говори своё условие!

— Вот оно. Луноликая тебя полюбит, но для этого нужно, чтобы ты потерял свой облик и твой разум забыл то, что уже забыло сердце. Согласен ты на это?

Рахим задумался.

— А если потом я захочу вернуть всё обратно, ты исполнишь это желание?

— Нет, — ответила птица, — я исполняю только одно желание, а те, что будут потом, я не услышу. Так ты согласен?

— Согласен, — сказал Рахим.

Птица пропела что-то по птичьи, взмахнула крыльями и улетела.

Рахим позвал коня и не узнал свой голос: он стал не громким и звонким, а тихим и нежным. Конь не примчался на его зов: он тоже не узнал голос хозяина. Посмотрел Рахим на свои руки — и вместо сильных и загорелых увидел тонкие, слабые, бледные. Он понял, что птица его не обманула. Теперь для него во всём мире была только Луноликая.

В то время, когда Рахим выехал на встречу с Фаридой, покинула своих родных и она. Девушка открыла отцу и матери всю правду, но ей запретили ехать. Тогда она вскочила на коня и крикнула:

— Вы знаете, куда я еду! Пусть вам сопутствует удача! — И понеслась вместе с ветром.

К шестнадцати годам Фарида расцвела, как яркий степной тюльпан. Выросла она стройной и сильной, с горячим непокорным нравом. Она не была так прекрасна, как Луноликая, но многие парни теряли из-за неё голову. А она ни о ком не хотела думать, кроме Рахима. И вот теперь, хоть и страшно было ночью одной в степи, она смотрела на небо, и звёзды указывали ей путь к любимому.

Наконец она добралась до кургана, у подножия которого лежал большой камень, до ивы у ручья и стала ждать. Уже зацвели тюльпаны, птицы вернулись с юга, и их песни звенели в лучах весеннего солнца.

Сменялись дни и ночи, ходили над степью облака, гремели грозы. Уже и тюльпаны отцвели, а Рахима всё не было.

Как-то утром Фарида увидела коня под седлом. Она сразу узнала и коня и седло, и сердце её затрепетало.

— Рахим! — закричала она громким голосом. — Отзовись, Рахим!

Конь вздрогнул, услышав знакомое имя, и подошёл к ней. Весь день Фарида надеялась, что Рахим придёт, но когда наступила ночь, надежда покинула её. Девушка горько заплакала, а утром, дождавшись рассвета, положилась на волю коней.

К вечеру открылась перед ней долина с раскинутыми шатрами. Звучала музыка, на кострах варилась еда, а люди в пёстрых нарядных одеждах пировали у костров. На почётном месте сидели жених и невеста, оба нежные и прекрасные.

Фариду встретили приветливо, пригласили на свадебный пир и расспросили, кто она, откуда и куда держит путь. И она рассказала этим людям всё о себе и о Рахиме. Рассказывая, она всё время смотрела на жениха. Ей казалось, что она давно знает эти глаза. И он смотрел на неё, не понимая, почему эта сильная смуглая девушка так притягивает его взгляд и душу.

С тех пор как изменился его облик, Рахим забыл Фариду. Он помнил всё, что происходило с ним, своих родных и сородичей, но девочки, которая осветила его жизнь, как солнце освещает землю, словно никогда не было в его памяти. И вся его память и жизнь стали тусклыми и безрадостными, как земля без солнца. Ему светила Луноликая, и этот свет завораживал его. Но это была луна. А солнце померкло. Тоска заволокла сердце Рахима.

— Фарида… — медленно произнёс он. — Твоё имя говорит мне о счастье, и моё сердце отзывается на него, как будто я часто повторял его когда-то. И меня тоже зовут Рахимом, как твоего друга.

— Но ты совсем не похож на него, — ответила Фарида. — Может быть, просто моё имя шлёт привет твоему имени.

— Фарида, а ты можешь сейчас спеть или станцевать?

— Мне хочется плакать, — ответила Фарида, — но я буду петь и танцевать для тебя, потому что твоё сердце, как и моё, в печали.

— О какой печали ты говоришь, странная девушка? — вступила в разговор Луноликая. — Сегодня у него самый счастливый день в жизни.

— Ты права, моя радость, — ответил Рахим. — Но куда мне деться от печали? Пой, пляши, Фарида!

Рахим смотрел на танцующую Фариду, и ему виделась маленькая девочка в красном платье, похожая на огонь и на тюльпан. Но он не мог вспомнить, где, когда её видел и кто она. Он встал, и они закончили танец вместе.

Фарида хотела спеть свадебную песню, но, сама не зная почему, запела, глядя в глаза Рахима:

Свет без тебя не светел,

В небе умолкли птицы.

Сердце не хочет биться,

В горьких слезах ресницы.

И Рахим вспомнил! Когда Фарида замолчала, он запел нежно, почти как девушка:

Где б меня день ни встретил…

А дальше пел уже своим голосом, сильным и громким, поднявшимся высоко в небо:

…Вспомню тебя я всюду.

Пусть я собой не буду,

Если тебя забуду.

И когда он допел эти слова, снова стал таким, каким был, — рослым и могучим.

— Ах, это не он! — воскликнула Луноликая. — Это тот, который мне не понравился. Уходи с моих глаз!

А Рахим и Фарида стояли и любовались друг другом.

— У нашей песни нет конца, — сказала Фарида.

— У степи тоже нет конца, — ответил Рахим. — И у неба.

— И у любви?

— И у любви.

Они сели на коней и поехали туда, где шесть лет назад договорились встретиться. А что было дальше, неизвестно: их след затерялся во времени, как теряется в степи след промчавшегося скакуна.

Лет сто назад, а может и больше, жила девушка Дуня: коса пшеничная ниже пояса, на носу веснушки, на щеках ямочки, стан тонкий, голос звонкий. Как будто и не красавица, а посмотришь — глаз не отведёшь. Да ещё кружевница отменная: никто в деревне не умел так кружева плести, даже из соседних сёл и деревень ей заказывали. И плела она их каждый раз по-новому, всё что-то придумывала.

От женихов отбоя не было. Но Дуня замуж не спешила. Жила себе поживала, песни распевала, кружева плела да суженого поджидала.

А в соседней деревне жил плотник Степан. Молодой — а уже мастер. Избу построит — не изба, а картинка: вся резьбой изукрашена. Стол сделает — хоть царя и царицей приглашай. А ложки-плошки всякие, игрушки для детворы — залюбуешься. Это уж у него вроде баловства было.

И тоже не женился: ждал, чтобы невеста ему приглянулась.

Приехала как-то Дуня к старшей сестре на именины, скатерть со своими кружевами в подарок привезла. А жила сестра замужем в той же деревне, что и Степан. Собрались гости: едят, пьют, беседу ведут.

Загляделась Дуня на стулья: уж такие красивые! Вырезаны на них цветы, листья, жар-птицы — как живые.

— Ну и стулья у вас, Настенька! — говорит она сестре. — Должно быть, добрый человек их делал.

— А вот он и делал, — показывает Настасья на Степана. — Василия моего друг-приятель.

Посмотрел на Дуню Степан, улыбнулся, а она глаза опустила.

Идёт дальше беседа. Теперь Степан говорит:

— Что за кружева у тебя на скатерти, хозяйка! Светлая, видать, душа у мастерицы.

— Да вот она, мастерица, — отвечает Настя и на Дуню кивает.

Дуня заалелась, глаз не поднимает. А Степан всё глядит на неё и улыбается. Взглянула и Дуня на него, и словно теплее ей стало.

Что тут долго рассказывать — через неделю Степан к Дуне посватался, стали они женихом и невестой. Дело было поздней осенью, и свадьбу назначили в середине зимы, после Рождества.

Степан как раз летом избу себе выстроил — никаких дворцов не надо: деревянная, а вся как кружевная. А у Дуни приданое было готово. Она не только кружева плести умела — и вязать, и шить, и вышивать. Только платья свадебного не было. А как жених появился, сразу взялась за шитьё. И сшила такое платье, что любая принцесса позавидует. Но главное то, что любовь у них была большая: когда врозь — только друг о друге и думают, а встретятся — не насмотрятся, не наговорятся.

Зима в тот год долго не приходила. Но однажды утром взглянула Дуня в окно — а всё белым-бело: за ночь снег выпал. Выскочила она во двор, закружилась, засмеялась и кричит:

— Здравствуй, зимушка-зима!

А ей кто-то отвечает:

— Здравствуй, Дунюшка!

Видит Дуня — стоит перед ней женщина. Не молоденькая уже, но писаная красавица: статная, белая да румяная, шуба на ней белая, пушистая и вся в искорках — словно снегом посыпана.

— Откуда ты, тётенька? — спрашивает Дуня. — Как тебя звать-величать?

— Какая я тебе тётенька? — смеётся красавица. — А ты меня уже назвала, Зимой меня зовут. Пойдёшь ко мне в кружевницы?

Дуня испугалась, но виду не подала:

— Зачем мне к тебе идти? Я и здесь кружевница.

Улыбнулась Зима:

— Ты ещё не знаешь, что такое настоящая кружевница. Пойдёшь со мной — узнаешь.

— Не могу я, Зимушка, с тобой идти, — говорит Дуня. — У меня скоро свадьба. Как я своего суженого оставлю?

— А ты только погляди, что мои мастерицы делают. Не захочешь остаться — держать не буду.

Посмотрела Зима на Дуню ласково, и нашла на неё сладкая дрёма. Зима тройку коней своих белых подозвала, белую шубу на Дуню набросила, и понеслись кони…

Привезла её Зима в свой дворец. А он весь из снега и льда, как из камней драгоценных; сосульки на крыше и окнах висят, радугой светятся.

Вошли они в высокие двери. А внутри лестницы, столы, стулья, зеркала — всё тоже снежное и ледяное. И везде белые скатерти, занавески, кружевные накидки красоты необыкновенной. Начала их Дуня рассматривать: удивляется, понять хочет, как они сделаны. А Зима не торопит, только один раз сказала:

— Пойдём дальше, Дунюшка; будет у тебя время и посмотреть, и научиться, если у меня останешься.

Дуня шла-шла и как будто оттаивала. Вспомнила Степана и слезами залилась.

— Не плачь, — говорит Зима. — Как я тебя такую с подружками познакомлю?

Обошли они дворец. Дуня всё ахала да охала: красоты такой никогда не видела.

— Ну как, хорошо у меня? — спрашивает Зима.

— Хорошо, Зимушка! — отвечает Дуня. — Ой как хорошо!

Будешь по праздникам с подружками сюда приходить: плясать, песни петь, веселиться и меня радовать.

Вышли они во двор. Недалеко от дворца стоит высокий дом из белого камня. Привела Зима Дуню в большую горницу — мастерскую. А там девушки работают: кто за прялкой, кто за станком ткацким, кто за пяльцами. И такие у них ковры узорные, холсты тонкие, вышивки затейливые… Всё белым по белому, только иногда чуть розовым или голубым отливает — как снег на зорьке или когда на него тень падает.

А у окна, морозными узорами расписанного, кружевницы сидят. Посмотрела Дуня, что они делают, — ей такое и во сне не снилось.

А Зима ей:

— Ну что, нравится? Хочешь такие кружева плести?

У Дуни сердце разрывается. Хочется ей до высоты своего мастерства дойти. Но подумает о Степане — и никакие кружева не нужны. Поглядит на кружева — опять руки к работе просятся. И спрашивает у Зимы:

— Долго ли учиться, Зимушка?

— Годок-другой; может, ещё и третий. Если смышлёной окажешься — и к весне многого достигнешь.

— А потом отпустишь?

— Отпущу. Если уж очень захочешь, даже недоучкой выпущу.

Заплакала Дуня и говорит:

— Отпусти сейчас, пока я в работу не втянулась. Степан мне дороже.

— Подумай до весны, — отвечает Зима. — Не останешься — пожалеешь потом, да поздно будет. Вот тебе всё, что для работы нужно, а вот узор. Что не поймёшь, у девушек спрашивай. Если и они не помогут — я расскажу.

Ушла Зима. А Дуня утёрла слёзы и за кружево взялась. И такая лёгкость у неё в руках появилась, такая ясность в голове, что узор невиданный сам собой выходил. Даже запела она за работой, как дома певала. И мастерицы подхватили. Только песня печальная получилась: все прослезились, а Дуня в голос заплакала.

Вечером закончили девушки работу и по светёлкам разошлись — у каждой своя светёлка. Легла Дуня в постель: всё мягкое, чистое и белое как снег. А заснуть не может: то о Степане думает, то о кружевах. Всё ей узоры видятся, да такие, что день и ночь их плести — ничего больше не надо. Но всё-таки решила Дуня: нельзя ей здесь оставаться. Встала, из дома вышла — и за ворота.

А там снежное поле бескрайнее. И куда идти — неведомо. Вдруг снег пошёл, замело, завьюжило, и у самого Дуниного уха женский голос послышался:

— Возвращайся, Дуня, пропадёшь! Снегом засыплю, ветром исхлещу, заморожу!

— Кто ты такая? — спрашивает Дуня.

— Я Метелица, — отвечает голос. — Мне велено никого не пускать. Возвращайся по-хорошему.

— Пусти меня, Метелица, — просит Дуня. — Меня жених ждёт, тревожится, отец-мать беспокоятся.

— Ох, Дуня! — говорит Метелица. — Если б и пустила я тебя, всё равно тебе не дойти: вёрсты здесь немереные, дороги неторёные, морозы лютые. А жениху весточку пошли, чтоб не тревожился. Пока ты здесь, три весточки послать можно.

— С кем же я весточку пошлю?

— Да хоть со мной. Ступай в свою светёлку, посмотри на окошко и в мыслях напиши или нарисуй на нём что хочешь. А я твоему жениху передам.

— А не обманешь?

— Не обману, Дуняша. Я сама когда-то у Зимы в мастерицах жила, и я невестой была, да так невестой и осталась…

Удивилась Дуня:

— А как же ты метелицей стала?

— Случается и так, — отвечает Метелица. — Кто-то выучится и домой возвращается, только редко такое бывает. Другие остывают и по доброй воле у Зимы остаются. А есть и такие, что вид свой человеческий теряют и становятся кто ветром, кто тучей, а кто вьюгой: снежинки делаем, туманы ткём, землю снегом застилаем.

— Скучно небось метелицей-то быть? — спрашивает Дуня.

— Да нет, только сначала скучно. А потом весело: закружишь, заметёшь, разгуляешься…

Пошла Дуня назад, в дом белокаменный. Только ступила во двор — а тут Зима стоит, на неё смотрит.

— Ты что, — говорит, — убежать от меня хотела?

Делать нечего, созналась Дуня. И просит:

— Отпусти меня, матушка Зима.

— Отпустила бы я тебя, — говорит Зима, — если бы ты бежать не надумала. А теперь на три года у меня останешься.

Пришла Дуня в светёлку сама не своя от горя. Спать не ложится, огня не зажигает, на тёмное окно смотрит. И говорит про себя: «Милый друг мой Стёпушка! Оставляет меня Зима у себя в кружевницах на три года. Поступай как сердце прикажет. Твоя Дуня». И видит — эти слова на стекле пишутся. Постояли так немного, и как будто их кто стёр. Потом представила кружево, и оно на стекле нарисовалось.

А Степан в это время сидел один в новом доме, им самим для счастливой жизни построенном, и думал думу горькую. У кого он только не спрашивал про Дуню — никто ничего не знает. Исчезла девушка среди бела дня.

И вдруг в окно стукнул кто-то. Поглядел Степан — а по стеклу буквы пошли. Дунина весточка! Прочитал — и не знает, радоваться или печалиться: хорошо, что жива Дуня, но как три года вытерпеть? Когда её не видел, этот день и за день не считал. А тут три года! Ещё подумал: может, шутит кто? А когда Дунино кружево увидал, понял, что не шутки это.

Всего месяц проработала Дуня у Зимы, а многому научиться успела: на лету всё схватывала. Работа была ей в радость. И с мастерицами подружилась. Вечерами они в гости друг к дружке ходили, на санках катались, баб снежных лепили. И Зима Дуню хвалила. Жить бы да жить. Только тосковала Дуня по Степану, по отцу с матерью, по дому родному да по жизни вольной девичьей. И чудно ей казалось, что не было в доме ни одной печи: от солнца отапливалось. Хорошо ещё, свечи были, — всё веселее. Даже не кормила их Зима: тоже всё от солнца и от воздуха шло. А хотелось иногда Дуне то щей горячих, то чаю с кренделями. Не от голода, а для радости просто.

И вот ещё что. Начала Дуня мёрзнуть. И в мастерской, и в светёлке. Спросит то одну девушку, то другую: не холодно ли? Нет, отвечают, — тепло, хорошо. А сами всё тише становятся и лицом белее. Посмотрела Дуня на себя в зеркало — такая же, как была: кровь с молоком.

После работы часто выходила Дуня по снежку погулять. Только под небом да под ветром тепло ей было. А Метелица непременно её затронет или скажет что-нибудь. Как подружки они стали.

Вот и спрашивает раз Дуня:

— Скажи, Метелица, почему я зябну?

— Не остываешь ты, девонька: любовь у тебя горячая. А Зима потихоньку тепло убавляет.

— А другие все остывают?

— Остывают, Дуняша, вот им и не холодно.

Такая тоска Дуню взяла — хоть ещё раз беги. Да как убежишь-то?

— Давай, — говорит, — подружка Метелица, — ещё весточку Степану пошлём.

— Послать можно, — отвечает Метелица. — Только помни, что это будет вторая; в запасе у тебя одна останется.

— Одна так одна, — говорит Дуня. — А можешь ты мне от Степана весточку принести?

— Нет, Дуняша: с той стороны весточки не доходят.

Пошла Дуня в свою светёлку. Хотела позвать Степана на помощь, а куда звать? Только сердце ему надрывать понапрасну. Подумала так, и появилась на стекле надпись: «Не тревожься обо мне, Стёпушка. Жива-здорова. Твоя Дуня». И опять кружево нарисовала, ещё краше прежнего.

Прочитал Степан Дунины слова и задумался. Показалось ему, что не с радости это написано.

А утром запряг он в сани коня буланого и поехал Дуню искать. На север поехал: где холодней, там Зима ближе. День едет, другой, третий; неделя прошла, а он всё едет… Степан уже и дни считать перестал.

Вдруг метель началась. Снег валит, ветер воет, дорогу замело, света не видно. Степан уж подумал, что нет ему спасенья, а тут его голос окликнул:

— Не ты ли Степан?

— Я, — говорит. — А ты кто — человек или нечистая сила?

— Я Метелица, Дунина подружка, — отвечает голос. — Тебя-то я и ищу. Езжай за мной, провожу.

Сразу кругом посветлело, снег улёгся и дорога обозначилась. Поехал Степан, а Метелица впереди летит, посвистывает. Так и добрались они до дворца Зимы.

Въехал Степан во двор, а Зима на крыльцо выходит.

— Что за гость приехал? — спрашивает. — С чем пожаловал?

Степан отвечает:

— Я жених твоей мастерицы, Дуни-кружевницы. А приехал я за ней, за своей невестой.

Дуня услышала, что кто-то приехал, посмотрела в окно — а там Степан! Выбежала в чём была — и к нему. Плачет, смеётся и вся дрожит от холода. Степан с себя тулуп снял и на неё накинул. Глядят друг на друга, не наглядятся.

— А если я её тебе не отдам? — спрашивает Зима. — Что ты будешь делать?

— Украду, увезу. А не удастся — в снегах твоих сгину, но без Дуни отсюда не уйду, — говорит Степан. — Только лучше отпусти её, матушка Зима.

Зима к Дуне обратилась:

— А ты что скажешь?

— Отпусти меня, Зимушка, — просит Дуня. — Век тебя благодарить буду.

Взглянула Зима на Степана, и сразу ему холодно стало. А Зима смотрит, глаз не сводит. Потом улыбнулась и спрашивает:

— А дворец мне можешь построить?

Степан удивился:

— Зачем тебе второй дворец? У тебя вон какие хоромы.

— Так, значит, не можешь?

— Дворцов мне строить не приходилось, — отвечает Степан, — а снежных да ледяных и подавно. Но если надо — построю. Если Дуню отпустишь.

— Построишь лучше моего — отпущу.

Вздохнул Степан, посмотрел на Дуню и говорит Зиме:

— Показывай, где строить.

Кликнула Зима свою тройку, дала Степану белую шубу с блестящими искрами, взвились кони и полетели. Только и успел он крикнуть:

— Жди меня, Дунюшка!

А Дуня уже ему вдогонку:

— Удачи тебе, Стёпушка!

Целый месяц строил Степан дворец для Зимы, а она чуть не каждый день наведывалась, его работой любовалась да перед ним красовалась. А он работал себе и ничего не замечал. Сначала Зима весёлая была, а чем больше к концу дело близилось, тем всё печальнее становилась. А потом и вовсе не появлялась. Приехала, когда всё уже готово было.

Выстроил Степан дворец. Всё своё умение вложил, себя превзошёл. Смотрит — и самому не верится, что это его работа.

Долго молчала Зима. Наконец проговорила:

— Не для меня, Степан, ты этот дворец построил, — для Дуни. Только и думал, как бы поскорей от меня отвязаться да к ней прийти. Не смогу я тут жить: всё на меня тоску наводит. Но слово держать надо. Твоя взяла — этот дворец лучше моего. Посмотрим только, что Дуня скажет. Она за это время ещё искуснее стала, лучшая моя кружевница.

Вернулись они во дворец Зимы. А тут Степанов буланый конёк к нему подскочил; ржёт, радуется. И Степан обрадовался. Погладил он коня по шёлковой гриве и стал запрягать в сани. А Зима пошла Дуню звать.

— Погоди, Зимушка, — отвечает Дуня, — я сбиться боюсь: узор у меня трудный.

— Молодец, Дуня: работа прежде всего, — говорит Зима. — А Степан и подождать может.

— Степан?! — У Дуни даже кружево из рук выпало.

Вышли они с Зимой во двор. Степан и Дуня друг к другу кинулись.

Усмехнулась Зима:

— Не образумилась, значит? Хочешь коров доить, полы мыть, щи варить? Не по душе тебе тонкое ремесло?

— Ещё как по душе, Зимушка. Спасибо за науку. Только без Степана мне радости нет. Отпусти.

— А если отпущу, — говорит Зима, — ты всё, чему здесь научилась, забудешь. Тосковать будешь о мастерстве потерянном. Вот если три года у меня поработаешь, тогда всё твоё умение при тебе останется.

Горько заплакала Дуня: каково мастерице искусство своё потерять! Плачет-рыдает, сказать ничего не может. Только выдохнула:

— Отпусти.

Посмотрела на них Зима, и на лицо её словно тень набежала.

— Уезжайте, — говорит, — пока не передумала. Подарила бы я вам ларец с самоцветами, да знаю: не приносят людям добра мои подарки.

Повернулась и прочь пошла.

А Степан схватил Дуню в охапку, усадил в сани, сам сел рядом — и покатили они домой.

Скоро и свадьбу сыграли. Были на свадьбе и Дунины отец с матерью, и Василий с Настасьей, и дядья с тётками, и друзей-подружек десятка два. Заглянула и ещё одна гостья дорогая — Метелица. На радостях снегу насыпала по самые окошки, долго его потом разгребать пришлось.

Схоронил Никита отца с матерью и остался один. Ни братьев у него не было, ни сестёр — никакой родни. Горевал-горевал, да не век же горевать. Пришла весна, пахать-сеять надо.

Посмотрел на солнышко, а оно светит, будто улыбается. И Никита, глядя на него, улыбнулся, вздохнул и пошёл коня выводить.

А конь у него был добрый: серый в яблоках, гладкий, сильный да резвый — красавец-конь. На таком бы не пахать, а скакать по полям бескрайним, по дорогам неведомым — по всему белу свету. Только куда крестьянину скакать? Нельзя ему от своей земли отрываться. Вот и служил конь хозяевам: соху-борону таскал, в упряжке ходил. Случалось, правда, пускал его Никита на воле порезвиться. Ускачет конь далеко-далеко, а потом домой возвращается. А иногда оседлает его Никита — и летят они по холмам, по оврагам, по степи широкой, вольные как птицы.

Коня этого Никита с отцом на лугу нашли, ещё жеребёночком. Пошли они на зорьке косить и видят: пасётся жеребёнок один-одинёшенек, без матери, а сам ещё сосунок.

— Ты чей такой? — Никитин отец спрашивает, как будто жеребёнок понять его может.

А жеребёнок словно понял: глянул умными глазами и заржал весело.

Косят они, а жеребёнок вокруг увивается — прыгает, в глаза смотрит. Кончили косить, пошли домой. И жеребёнка с собой взяли. Пока он рос, Никита ему вместо матери был: молоком его поил, в речке купал — как с дитём малым возился. А вырос жеребёнок — стали они с Никитой как братья, водой не разольёшь.

Три года прожил у них конь, шла четвёртая весна.

Поработали Никита с конём на славу. Уже почти всё поле прошли, и вдруг конь упал. Лежит и на Никиту смотрит. Кинулся Никита поднимать его, а конь говорит:

— Не встать мне уже, Никитушка. Дай мне перед смертью хлеба с солью.

А у Никиты была в узелке краюха хлеба, вот только соли с собой не взял. Достал Никита хлеб, и так ему жаль коня стало, что из глаз у него слёзы солёные полились. Дал он хлеб коню, а сам его по морде гладит и ласковые слова приговаривает.

Конь съел хлеб и поднялся. Никита обрадовался, глазам своим не верит.

— Спасибо, Никита, — говорит конь, — за то, что хлеба не пожалел и своими слезами его посолил.

И только тут Никита понял, что конь-то говорит человеческим языком.

— Что ты за чудо такое? — спрашивает он у коня.

— Непростой я конь, — отвечает он. — Служил я тебе три года за то, что ты меня, жеребёнка несмышлёного, выкормил, за любовь твою и ласку. Только не могу я больше так жить. Не для того мне стать и сила дана, чтобы весь свой век землю пахать. Отпусти меня на волю.

Что было делать Никите? Силой такого коня не удержишь, а уговаривать грех.

— Что ж, — говорит, — прощай, мой верный друг! Я тебя не забуду; может, и ты когда меня вспомнишь.

— И я тебя не забуду, — отвечает конь. — Только погоди прощаться. Давай сначала дело доделаем.

Допахали они поле, бросил Никита в землю семена.

А наутро конь говорит:

— Хочешь, прокачу тебя последний раз?

Сел Никита на коня, и помчались они навстречу ветру. Такой сладкой свобода показалась, что сказал Никита коню:

— Нельзя ли и мне с тобой? Пока рожь взойдёт, вырастет да заколосится, пока колос нальётся — много времени пройдёт. А я с тобой свет посмотрю, вольным воздухом подышу.

— Хорошо ты, Никитушка, придумал, — говорит конь. — Да только хотел я тебя богатством наградить. Если останешься — богатым будешь, а поедешь со мной — всё богатство потеряешь.

Засмеялся Никита:

— Невелика беда терять то, чего не видел. Поедем, охота мне на мир поглядеть.

Много они повидали лесов дремучих, гор высоких, долин широких, озёр глубоких, городов прекрасных и людей разных. А конь с каждым днём всё краше становился.

Залюбовался им Никита и говорит:

— Слишком хорош ты для меня. Тебе бы нужен царевич или витязь, а не такой деревенщина, как я.

— Это я от воли хорошею, — отвечает конь. — А ты на себя посмотри.

Глянул Никита в речную воду и увидел себя: глаза блестят, кудри вьются, в плечах сажень косая — молодец молодцом.

Всё хорошо, только часто Никита стал вспоминать о доме, о поле своём оставленном. И тоска его взяла.

— Вижу, Никитушка, пора тебе домой возвращаться, — говорит конь. — Отвезу тебя завтра.

Как ни хотел Никита домой, а тут опечалился:

— Неужто я тебя никогда не увижу?

А конь отвечает:

— На будущий год, как отсеешься, приду к тебе. Может, ещё на воле погуляем. А если вдруг беда какая случится, позови меня. Но позвать меня можно только один раз, когда тебе уж совсем плохо придётся — хуже некуда. Запоминай, как меня звать нужно:

Ты лети ко мне, мой конь,

Через воду и огонь,

Через день и через ночь,

Через снег и через дождь.

Никита затвердил это про себя, крепко запомнил.

Стал конь траву щипать, а Никита сидел и слушал, как птицы поют.

Вдруг откуда ни возьмись появился старичок и говорит:

— Продай мне коня, Никита. Хорошо заплачу — на всю жизнь хватит.

А конь пасётся, будто не о нём речь, только ухом поводит.

— Не могу я коня продать, — отвечает Никита, — не мой он. Вольный это конь. Да если бы и мой был, ни за какие деньги не продал бы.

Рассердился старичок:

— Эх, Никита, продал бы ты коня — был бы он мой на веки вечные. Ну да ладно. Отвечай, что выбираешь: счастье, богатство или не это, не то, а неведомо что?

Подумал Никита: счастье — хорошо, богатство — тоже, а вот неведомо что… Что же это такое?

— Пусть, — говорит, — будет не это, не то, а неведомо что.

Старичок обрадовался, руки потирает:

— Вот и купил я у тебя коня! Ты мне — коня, а я тебе — не это, не то, а неведомо что. А что это такое — завтра увидишь. Сила большая у тебя будет: что скажешь, то и сбудется. Знай Дормидонта!

Расхохотался старичок ужасным голосом и мигом в седле очутился.

— Прощай, Никита! — закричал конь. — Сказал бы ему: «Уходи подобру-поздорову» — всё бы хорошо было.

Взвился конь на дыбы и вскачь пустился, только пыль столбом.

Проснулся утром Никита, а над ним два молодца стоят. Подняли они его почтительно, коня ему подвели и во дворец доставили. Привели прямо к царю.

— Прослышал я, Никита, — говорит царь, — что ты можешь хворобу лечить, злые наговоры снимать, привораживать, почёт и счастье давать.

Смешно стало Никите:

— Да что ты, государь! Сроду за мной такого не водилось.

— А мне верный человек сказывал, — говорит царь, — он врать не будет. Дормидонтом зовут — может, знаешь?

У Никиты дух перехватило:

— Где этот Дормидонт? Он у меня коня украл.

Царь брови нахмурил:

— Не украл, а купил. Далеко Дормидонт, отсюда не видно. Да и не о нём сейчас речь.

Посадили Никиту за стол с самим царём и с боярами, угостили яствами невиданными, винами заморскими. И балалаечник для гостей играл, да так, что Никита заслушался.

— А теперь посмотрим, что ты можешь, — говорит царь. — Вот мой любимый балалаечник, вылечи его.

— Что с тобой, мил человек? — спрашивает Никита.

А тот молчит.

— Оглох он, — объясняет царь. — Можешь ему слух вернуть?

Никиту страх взял: ну как не получится? Но вспомнил, что Дормидонт ему обещал, и отвечает:

— Попробую, царь-батюшка. — И к балалаечнику: — Слышишь меня, мил человек?

Он даже подскочил от удивления.

— Слышу, — кричит, — ещё как слышу!

— У кого ещё какие напасти? — спрашивает царь.

— Сын мой за моря уплыл, — говорит один боярин, — и уже год известий нет. Вернётся ли он?

Никита осмелел немного. Знать ничего не знает, а отвечает:

— Вернётся. А известие на днях получишь.

Но тут царь заговорил:

— С такими делами потом будете приходить. Просите о том, что сейчас можно проверить. — И к другому боярину, молодому: — Что печальный такой?

— Хотел я послать сватов к своей зазнобушке, — говорит боярин, а она мне сказала, что не люб я ей.

Разгневался царь:

— Опять не то! Не сей же час она тебя полюбит!

Но Никита успел-таки сказать:

— Полюбит она тебя.

А тут привели хромую девушку, еле-еле ковыляет.

— Помоги мне, Никита, — просит она. — Поплясать хочется, по зелёной травке побегать.

Никита опять испугался: не верил ещё в свою силу. Но деваться некуда.

— Хочется — так побегай, попляши.

Только сказал — и девушка в пляс пустилась, а балалаечник ей плясовую грянул.

— Спасибо, Никита! — крикнула. — И бежать…

Посмотрел на это царь и говорит:

— Вижу я, что Дормидонт меня не обманул: всё ты можешь. Пойдём со мной.

И пришли они к царскому сыну, маленькому царевичу. Лежал царевич без памяти, белый как снег. Никита глянул и к царю обращается:

— Поправится твой сыночек, государь, — к утру здоров будет.

Царевич открыл глазки, улыбнулся, повернулся на бочок и сладко заснул, а на щеках румянец появился.

На другой день старый боярин от сына известие получил, скоро и сам он вернулся. А молодой боярин через неделю со своей зазнобой свадьбу сыграл.

Поселил царь Никиту в высоком доме, дал ему невесту хорошую — купеческую дочь, красивую, умную и нравом тихую; Аннушкой звали. Жить бы да радоваться, а радости нет.

Молва о Никите пошла по всему государству. Каждый день к нему люди приходили с просьбами да жалобами, и всем он помогал. Только на сердце у него словно камень лежал. И чем дальше, тем тяжелее. А как вспомнит свой дом родной, поле неубранное, коня, что Дормидонту достался, — совсем худо становится. Глядя на него и Аннушка печалиться стала.

А раз как-то посмотрела на Никиту и ахнула:

— Никитушка, что это с тобой? Сколько волос у тебя седых!

Видит Никита — и впрямь засеребрились его кудри русые.

Аннушка заплакала.

— Пойдём, — говорит, — отсюда куда глаза глядят. Не будет нам здесь счастья. Всё равно всем не поможешь, а зачем себя-то губить!

Никита даже лицом потемнел:

— Молчи, Анна! Такой, видно, жребий мне выпал. Пока могу людям добро делать — значит, так тому и быть.

Прожили они так три года. Никита стал весь седой, согнулся, по лицу морщины пошли — старик стариком. И детей у них не было. Аннушка извелась от тоски, но молчала.

Однажды пришла к Никите девушка. Всем хороша, только лицо после оспы рябое. Никита её излечил сразу — дело простое. Но в сердце кольнуло.

Вечером хотел с женой поговорить, а она затворилась, не пускает. Никита стал просить, кричать, в дверь колотить.

Отворилась дверь. Стоит перед ним Аннушка, платком по самые глаза повязана. Отвернул Никита платок — а лицо у неё всё в оспинах. У Никиты свет в глазах померк, рухнул он на пол как подкошенный. А очнулся — рядом Дормидонт стоит.

— Ну и как тебе, Никита, — спрашивает Дормидонт, — не это, не то, а неведомо что?

— Ловко ты меня обманул, — отвечает Никита. — И коня увёл, и молодость отнял. Только жену мою за что наказал?

— Жену пожалел, — смеётся Дормидонт, — а других тебе не жаль? Ведь ты три года с одних на других напасти перекладывал.

— Теперь-то я понял, — говорит Никита, — когда Аннушку увидал. Выходит, всё это время я злодеем был?

А Дормидонт всё хохочет:

— Почему же злодеем? Моим помощником.

Никита не стерпел:

— Тьфу ты, погань какая! Не буду больше твоим помощником, хоть убей!

Дормидонт пуще прежнего заливается:

— Зачем убивать? Ты и так скоро помрёшь. А помогать мне всё равно не сможешь: кончилась твоя сила.

Сказал — и исчез, как сквозь землю провалился.

— Что же теперь будет, Аннушка? — спрашивает Никита.

— Что будет, то и будет, Никитушка, — отвечает Аннушка. — А нам с тобой надо уходить. Добра мы здесь не нажили.

И в тот же миг не стало богатого дома. Очутились они в чистом поле. А там ветер воет и дождь льёт. Где они, куда идти — неизвестно, и спросить некого.

— Эх, мой конь! — вскричал Никита. — Зачем я Дормидонту поддался, зачем выбрал не это, не то, а неведомо что? И дом свой покинул, и тебя злодею отдал, и столько зла натворил… И Аннушке со мной счастья не было. Ох, доля моя горемычная!

Вспомнил Никита, что говорил ему конь: позвать его, когда будет совсем плохо — хуже некуда. И пустил слова по ветру:

Ты лети ко мне, мой конь,

Через воду и огонь,

Через день и через ночь,

Через снег и через дождь.

Послушал — и ничего не услышал. Всё так же ветер воет и дождь шумит. И вдруг совсем близко конь заржал. Оглянулся Никита — а конь вот он, рядом стоит. Никита его обнимать, целовать!

А конь говорит:

— Хорошо, что ты позвал меня, Никита. Кроме тебя, некому было меня выручить. Так и остался бы я у Дормидонта. И ты бы пропал, и Аннушка твоя.

— А разве ты не мог от него убежать?

— Да как от него убежишь! Он везде найдёт. Не успеешь оглянуться, а он уже тут. Тошно мне было служить ему, Никита. Напрасно ты меня ему продал.

— Не продавал я тебя, — отвечает Никита. — Он меня запутал.

— Ладно, — говорит конь. — Что было, то прошло. Зато теперь я вольный конь: куда хочу, туда скачу.

— А зачем ты Дормидонту понадобился? — спрашивает Никита. — Взял бы другого коня.

Конь заржал, как засмеялся:

— Другой ему не подходит: от меня он свою силу брал.

— А эта сила твоя — от добра или от зла?

— Сила — она сила и есть. А добро или зло её сами найдут. Забыл, что ли, как ты людей от напастей избавлял?

Подумал Никита и ещё спрашивает:

— А как теперь Дормидонт?

— А никак. Деревом сухим в лесу стоит.

Говорит так Никита с конём, а Аннушка сидит и плачет.

Никита к ней подошёл:

— Что ты плачешь, Аннушка?

— Горько мне, вот и плачу. И молодости у тебя не было, а уже старость пришла. А красота моя где?

Опечалился Никита:

— Это я, Аннушка, счастье наше загубил. Не по злобе, а по глупости. Оставь меня, дурака; возвращайся в свой дом родительский. Потом, может быть, найдёшь себе мужа хорошего, не такого, как я.

Зарыдала Аннушка:

— Зачем меня гонишь? Не нужна я тебе рябая?

— Бог с тобой, Аннушка, — отвечает Никита. — Не потому я так говорю. Зачем я-то тебе такой — старый да нищий?

Аннушка тут же плакать перестала.

— Никуда я не пойду. С тобой буду, с дураком этаким. Куда ты, туда и я.

— Ну, как знаешь, Аннушка, — говорит Никита. — Хочу вернуться в свой дом, где я родился и жил, где оставил поле засеянное, где хлеб не убрал. Осыпались зёрна, ветер их развеял и птицы склевали. А дом стоит заколоченный; нет там ни хозяина, ни хозяйки.

Вздохнула Аннушка:

— Ну что ж, пойдём.

— Садитесь, — говорит конь, — свезу вас домой.

И понёс он их по лугам и полям, по лесам и дорогам.

Увидел Никита свой дом заколоченный и поле — всё бурьяном заросло. Сел на крыльцо, пригорюнился; села и Аннушка рядом с ним. А конь по полю ходит, травку жуёт.

— Эх, кабы молодость да сила! — говорит Никита. — Мы бы с тобой, Аннушка, порядок здесь навели и стали бы жить припеваючи.

— Ничего, Никита, — отвечает Аннушка. — Как сможем, так и проживём.

А тут к ним конь подошёл и говорит:

— Не хочу я вас напрасно обнадёживать, но авось будет вам удача. Найдёте в поле хоть один живой колосок — всё, что потеряно, вернётся.

Снял Никита доски с окон и дверей, и вошли они с Аннушкой в дом. А там дух нежилой, пыль, паутина… Но нашёлся в чулане и ларь с мукой, и крупа, и овёс для коня.

Никита пошёл в поле колоски искать, а Аннушка на хозяйстве осталась. Набрала она воды из колодца, подол подоткнула, рукава засучила, печь затопила — и пошла работа.

Вечером вернулся Никита усталый, голодный. А в доме всё вымыто, хлебом пахнет. Умылся он чистой водой, Аннушка из печи горшок каши достала, поставила на стол миску с яблоками: яблоня у крыльца росла, словно их дожидалась.

Утром они в поле вдвоём пошли. Каждую травинку выдёргивали и смотрели, нет ли где колоска ржаного. Целую неделю искали, измучились и надежду уже почти потеряли. Хотели опять домой ни с чем возвращаться. И вдруг — Никита даже не глядел будто, а увидел: стоит колосок золотой, один-разъединственный, и весь как будто светится. Сломил его Никита бережно, в тряпицу завернул, и пошли они с Аннушкой домой.

А конь всё это время с ними жил. То на лугу пасётся, то ускачет куда-нибудь, но к вечеру всегда возвращался.

Показали они коню колосок. Заржал он радостно, зарезвился, как жеребёнок. А когда угомонился, сказал:

— Растолките два зёрнышка, размешайте в воде и съешьте.

Удивились Никита с Аннушкой, но сделали так, как сказал конь. Посмотрели друг на друга и глазам не поверили: у Аннушки лицо опять чистым стало — ни оспинки, а у Никиты спина выпрямилась, морщины исчезли, а в русых кудрях — ни сединки. И они тоже запрыгали от радости не хуже жеребят.

— Разделите теперь зёрна пополам, — сказал им конь.

Разделили они зёрна на две кучки.

— Возьмите ведро и бросьте туда одну кучку.

Бросил Никита зёрна в ведро. Мало было зёрнышек, а они всё сыплются, сыплются и звенят. Уже полведра золотых монет набралось, а тут Никита возьми и скажи:

— Сколько они сыпаться-то будут?

Глядь — а в ведре на донышке всего ничего: сколько было зёрнышек, столько и монет.

— Что же ты, Никита? — говорит ему конь. — Сам своё богатство остановил.

— И на том спасибо, — отвечает Никита. — Если бы не колосок, никогда бы нам с Аннушкой этого золота не видать. А с остальными зёрнами что делать?

— А что хотите: или ведро денег, или мешок зерна для посева.

Сгрёб Никита монетки, положил на стол и спрашивает жену:

— Что скажешь, Аннушка?

А она не на деньги, а на золотые зёрнышки смотрит. И молчит, сказать не решается. У Никиты на сердце потеплело.

— Вижу я, Аннушка, чего ты хочешь. И я так же думаю. Этот колосок нам красоту и молодость вернул, — не переводить же его весь на деньги. Пусть живёт и потомство даёт.

И конь доволен:

— Порадовали вы меня, Никита и Аннушка. Держите мешок.

Бросили они в мешок зёрнышки, и наполнился он отборным зерном.

— А теперь прощайте, — сказал им конь. — Пойду по белу свету гулять. Когда-нибудь и вас навещу.

Жаль было Никите и Аннушке с ним расставаться, да разве вольного коня удержишь?

Весной засеял Никита своё поле зерном, которое дал колосок, а к этому времени Аннушка сына родила. Жили они дружно и счастливо, и детей у них было — как зёрнышек в колоске.

В одном городе по улицам ездило много разноцветных автобусов. Чаще всего они были просто жёлтые, зелёные, малиновые или ещё какие-нибудь. Но встречались и в клеточку, и в полоску, и в крапинку, и со всякими рисунками: с цветами, ягодами, птицами, зверями — да мало ли что ещё можно нарисовать на автобусе, если захочется!

Это нравилось и людям, и автобусам, потому что было красиво и весело. Дети, а иногда и взрослые, запоминали автобусы не по номерам, а по раскраске. Ходили они чётко по расписанию, и, выходя из дома в определённое время, человек знал, что поедет на «клубнике», «ромашках» или «оленях».

И вдруг городские начальники решили: все автобусы для порядка нужно покрасить в коричневый цвет. А чтобы казалось не так скучно, этот цвет назвали шоколадным. Не успели автобусы решить, как к этому отнестись, а их уже начали красить.

Когда автобусы увидели, что все они становятся одинаковыми, они отнеслись к этому по-разному. Одни обрадовались: им не совсем нравилась их окраска, и они завидовали тем автобусам, которые были выкрашены лучше; а теперь, шоколадные, они стали не хуже, а точно такими же, как все. А другие автобусы оказались недовольны — особенно те, на которых было нарисовано что-то очень красивое. И всё-таки все подчинились и дали покрасить себя в шоколадный цвет.

Все, кроме одного автобуса — синего в жёлтый горошек. Когда все автобусы красили, он уехал из города и несколько дней ездил по полям, по деревням и вообще где придётся. Если людям надо было куда-то ехать, он их подвозил, а если везти было некого — ездил просто так, куда хотелось. Ему так понравилась свободная жизнь, что он мог бы совсем не возвращаться в город. Но у него был свой маршрут и график, которые он привык выполнять.

И ещё у него были друзья — брат и сестра, Саша и Даша.

Когда они увидели автобус первый раз, Саша сказал:

— Смотри, какой весёлый автобус!

— Как небо в маленьких солнышках! — отозвалась Даша.

Пока они ехали, сидя на заднем сиденье, Саша нарисовал под окном оранжевым мелом солнце.

—Это чтобы автобус о нас помнил? — спросила Даша.

— Да. И чтобы ему было теплее и веселее, — сказал Саша.

— Теперь мы будем дружить с этим автобусом, — решила Даша.

— Конечно, — согласился Саша.

С тех пор Саша и Даша старались ездить в школу и из школы только на этом автобусе. Если они встречали его на улице и никуда не собирались ехать, то здоровались с ним, и он им радостно сигналил.

Когда синий автобус вернулся в город, все остальные автобусы уже были выкрашены в шоколадный цвет. И почти все ходили теперь не по графику, а как получится. Люди не знали, когда какой автобус должен прийти на их остановку, потому что все они были одинаковые. Многие автобусы ездили не по своему маршруту, пропускали остановки и не обращали на людей никакого внимания. А другие вообще уехали из города и жили так, как им нравилось. По распоряжению начальников их стали ловить и возвращать в город.

Автобус в жёлтый горошек по-прежнему соблюдал график. И по-прежнему Саша и Даша ездили на нём каждый день и радовались, что их автобус остался таким же, каким был.

А одинаковые шоколадные автобусы словно обезумели от зависти. Они стали мешать синему автобусу как только могли: то путь ему перегородят, то неожиданно из-за поворота выскочат. И всё время старались загнать его в депо, где автобусы красят. Днём автобус преодолевал все препятствия, а ночью ему приходилось убегать.

Но в одну из ночей он убежать не успел, и его покрасили. И тогда автобус ушёл из города — далеко, туда, где не было людей. Стоял один и никуда не ехал. И всё вспоминал город, автобусы, когда они ещё были разноцветными, а больше всего — Сашу и Дашу. И решил он вернуться в город.

А Саша и Даша, когда исчез их любимый автобус, очень опечалились. Они целыми днями искали его на улицах и почти совсем перестали учить то, что им задавали в школе.

И вот, печальные, сели они в первый попавшийся автобус. Ехали, ехали — и вдруг Саша говорит:

— Посмотри, Даша! Видишь?

Даша посмотрела и увидела оранжевое солнце! Оно уже почти стёрлось, но солнце было то самое, что Саша нарисовал.

— Автобус, миленький! — закричала Даша. — Нашёлся!

И автобус в ответ загудел на всю улицу.

А Саша подумал немного и сказал:

— Приезжай к нам ночью. Мы тебя перекрасим.

Ночью автобус подъехал к дому, где жили Саша и Даша. Они уже его ждали с краской.

— Встань под фонарём, — сказал Саша.

Вышел папа с лестницей, мама с кистями. Автобус стоял под фонарём, а его красили в яркий синий цвет. Перед рассветом автобус уехал за город, а вечером, когда стемнело, вернулся.

Всю ночь папа, мама, Саша и Даша прикладывали к нему бумагу с круглыми дырками и жёлтой краской рисовали кружки. Все перемазались, но к утру автобус снова стал синим в жёлтый горошек и повёз Сашу и Дашу в школу. Люди смотрели вслед автобусу и улыбались. Им так надоели шоколадные автобусы, что они даже перестали есть шоколад.

Другим автобусам захотелось, чтобы их тоже покрасили. По ночам они стали останавливаться возле домов, на пустырях, заезжали в скверы. И тогда к ним подходили люди и начинали их красить. Кто не умел рисовать, те просто красили автобусы, но цвет старались выбирать красивый. А кто умел… что они только не рисовали! Многие художники оставили свои дела и занялись раскрашиванием автобусов. Городские начальники сначала пытались вмешаться, но потом махнули на это рукой. А когда все автобусы были покрашены, начальники выпустили постановление, чтобы в шоколадный цвет автобусы не красили.

Пор улицам города снова стали ходить яркие разноцветные автобусы. Они ездили с удовольствием и график выполняли минута в минуту. У многих людей теперь появились любимые автобусы — те, которые они сами разрисовали и покрасили. Автобусы были им благодарны и радовались, когда эти люди ехали в них.

А Саша и Даша, заходя в свой автобус, всегда смотрели, на месте ли оранжевое солнце, и, если оно немного стиралось, подрисовывали его. Когда было холодно или грустно, они дотрагивались до солнца, и им становилось теплее и веселее.

Люди в городе опять полюбили шоколад и даже покрасили несколько автобусов в шоколадный цвет — наверное, потому, что начальники запретили. А чтобы автобусы не были одинаковыми, на каждом что-нибудь нарисовали.

Приехала Света с папой и мамой жить в другой город. И поселились они в высоком доме, на самом верхнем, девятом этаже. Как только они вошли в комнату, Света сразу побежала на балкон. Внизу были деревья, а ещё ниже — большой двор с травой, кустами, лестницами и качелями. Совсем недалеко от дома виднелась роща. На деревьях только-только появились первые весенние листочки. А если посмотреть выше, прямо перед глазами — синее небо, белые облака и голуби.

— Ой, как хорошо! — воскликнула Света.

На другой день она вышла во двор. Там играли дети.

— Можно мне с вами поиграть? — спросила Света.

Самая большая девочка сказала:

— А это мы посмотрим. Что ты умеешь?

Света растерялась:

— Не знаю. А что я должна уметь?

— Хотя бы что-нибудь. Вот он, например, — кивнула она на мальчика, — умеет ходить на руках. Покажи, — сказала она мальчику.

Он встал на руки и прошёлся легко, как на ногах.

— А я умею жонглировать, — похвастался другой мальчик. Вынул из кармана два шарика и начал их подбрасывать и ловить.

— А я рисую, — объявил толстый мальчик. И нарисовал на асфальте кошку.

— А я танцую. — И худенькая девочка сделала красивое движение.

— А я играю на пианино. Меня зовут Вика, — важно сказала большая девочка. — Ты что-нибудь такое умеешь? — спросила она у Светы.

— Кажется, нет, — ответила Света.

— Тогда иди играть с теми, кто ничего не умеет.

Света чуть не заплакала от обиды.

— Ну и не надо, — сказала она, — обойдусь без вас.

Она не пошла к тем, кто ничего не умеет, и стала играть сама с собой или с собакой Милой. У неё был маленький серый пудель, и они каждый день вместе гуляли. А ещё Света стала много читать и узнала столько интересного! И учиться стала на одни пятёрки. Но всё равно ей было грустно. Без друзей никому не бывает хорошо.

А когда лето пришло, Света совсем заскучала.

Больше всего Света и Мила любили гулять в роще, которую Света увидела из окна в первый день. Там цвели липы и пахли так, что ни о чём грустном думать не хотелось. А от белых берёз даже в пасмурный день казалось, будто светит солнце. Там была мягкая зелёная трава, а в траве мелькали то жёлтые лютики, то голубые колокольчики, то белые ромашки.

Шла Света с Милой по роще и вдруг увидела: под деревом в траве птенчик лежит и жалобно пищит. А над ним птичка-невеличка так и мечется. Посмотрела Света вверх — а на дереве гнездо устроено. Взяла она птенчика осторожно, положила в карман и полезла на дерево. Чуть не упала, но добралась до гнезда и положила туда птенчика. Птичка-невеличка села на гнездо и запела. И так она пела-заливалась! А потом села Свете на плечо, ещё одну песенку спела и улетела.

И уже на лету сказала человеческим голосом:

— Обо мне никому не рассказывай, не гордись и не хвастайся.

Спустилась Света с дерева и вдруг запела. Да так чисто и звонко — почти как эта птичка. Пела и сама себя слушала. И Мила слушала. Не просто так — прыгала, повизгивала и завывала от удовольствия. Долго Света пела, пока не устала, а потом побежали они с Милой, счастливые, домой.

Теперь, когда они приходили в рощу, птичка пела им по одной песне, и каждый раз песни были новые. А Света часто пела дома. Поёт, слушает и радуется. Родители Светы как услышали, стали просить её петь, своих знакомых приглашали, чтобы они тоже послушали.

Этажом ниже жила Вика. И вот однажды во дворе, когда Света шла мимо, Вика спросила:

— Кто это у вас так хорошо поёт?

— Это я, — ответила Света.

— Теперь мы будем с тобой дружить, — сказала Вика, — потому что ты тоже что-то умеешь.

Света обрадовалась и стала дружить с ними. А про птичку всё-таки рассказала, не утерпела. Только не поверил ей никто.

Потом Свете совестно стало. Пошла в рощу у птички прощения просить. Но сколько она ни ходила с Милой по роще, сколько ни искала дерево с гнездом — ни дерева не нашла, ни птички не услышала.

Когда кончились каникулы, Светины друзья рассказали в школе, что она хорошо поёт, и все стали звать её к себе домой, чтобы она пела. Света пела и в школе, и на настоящих концертах. Все говорили: «Как чудесно она поёт! Она щебечет, как птичка». Её даже попросили спеть в главном концертном зале города.

За день до концерта в дом, где жила Света, въехала семья. А потом во двор вышел мальчик. На скамейке сидели Света, Вика и вся их компания.

— Как тебя зовут? — спросила Вика.

— Владик.

— А что ты умеешь делать?

Владик не смутился:

— Много разного. А что тебе надо?

— Света поёт, — сказала Вика, — я играю на пианино, он ходит на руках, а вот он жонглирует, а он рисует, а она танцует…

— Понятно, — сказал Владик. — А если я ничего такого не умею?

И тут сказала Света:

— Тогда иди к тем, кто ничего не умеет.

— А я к вам и не прошусь, — ответил Владик.

И пошёл в другую сторону двора. Там играли другие дети. Они не спрашивали, что Владик умеет делать, а просто позвали его:

— Иди к нам.

И вот настал день, когда Света должна была петь на концерте. Мама сшила ей красивое розовое платье с бантами и оборками, и Света в нём была похожа на принцессу.

Она вышла на сцену, заиграла музыка. Света запела, но… своим обычным голосом. Не хорошо и не плохо — обыкновенно. Теперь никто не мог бы сказать, что её пение похоже на щебетание птицы.

Света убежала со сцены и, обливаясь слезами, добежала до своего дома.

К ней подошёл Владик и спросил:

— Почему ты плачешь?

Света рассказала ему и про птичку, и про свой чудесный голос, и про то, что этот голос пропал.

— Я знаю, почему больше не могу петь, — сказала Света. — Это всё потому, что я тебе вчера так ответила.

И вдруг на ветку дерева во дворе уселась та самая птичка-невеличка и залилась, запела. Она пела, пока Света не перестала плакать, а потом покружилась над ней и улетела.

У Светы появились новые друзья. С ними оказалось гораздо интереснее, потому что Владик и ещё один мальчик умели придумывать игры. И многие из этих мальчиков и девочек тоже что-то умели, просто не хвастались. А те, которые не умели, были ничуть не хуже умеющих. Разве в этом дело? Да и научиться чему-нибудь хорошему никогда не поздно.

А Света снова стала петь. Уже не так, как птичка, а простым человеческим голосом. Но всё равно очень красиво, потому что с ней занималась настоящая певица. Да и птичка-невеличка помогала. Когда Света с Милой гуляли в роще, птичка часто распевала свои песни, а Света слушала и училась.

И когда Света спела в главном концертном зале, Вика подошла к ней во дворе и сказала:

— Мы принимаем тебя обратно. Иди играть с нами.

Света засмеялась и сказала:

— А если я опять разучусь петь?

Вика задумалась, а Света предложила:

— Давайте лучше играть вместе. — Она посмотрела на Владика и других своих друзей. — Если все согласны.

И все побежали в рощу — играть в новую игру, которую только что придумал Владик.

Проходил Витя вечером мимо колодца. Заглянул в него — и вскрикнул от удивления: в колодце плавала звезда! Она светилась белым, оранжевым и зелёным светом, мигала и отбрасывала лучи во все стороны. Совсем как настоящая. Для сравнения Витя посмотрел на небо и увидел, что звёзды там точно такие же. Вите было уже десять лет, и он знал, что звёзды только кажутся маленькими, потому что они очень далеко, а на самом деле такие огромные, что и представить трудно. А эта — вот она, совсем близко, но всё равно маленькая.

И тут звезда заговорила:

— Выпусти меня, Витя, на волю. Самой мне не выбраться.

Голос у неё был почти как у жаворонка, но говорила она словами.

Витя испугался. Не потому, что был трусливым. Просто он знал, что звёзды не разговаривают. Но ему стало интересно: что это за звезда такая? И он спросил:

— Почему ты не можешь выбраться?

— Колодец глубокий, — сказала звезда. — Чтобы из него вылететь, нужно сильно разогнаться. Я боюсь, что ударюсь о стену и рассыплюсь на мелкие кусочки. Вот если ты зачерпнёшь меня ведром вместе с водой, я смогу взлететь на небо.

— А ты настоящая? — спросил Витя. — Что-то очень маленькая.

— Я младшая звёздочка, — ответил звезда. — Нас много, младших звёзд. Мы живём не так высоко, как большие: летаем над морями, над лесами, над речками, иногда купаемся в воде или играем на траве. Когда мы поднимаемся повыше, нас не видно, просто от нас становится чуть-чуть светлее.

— А ты выполнишь три моих желания?

— Я не умею выполнять желания, — ответила звёздочка. — А разве нельзя отпустить меня просто так?

— Ты какая-то неправильная, — сказал Витя. — Даже, может быть, ещё хуже. Есть такие, которые пользуются добротой, а потом делают какую-нибудь гадость. Я знаю: читал.

Витя не заметил, как подошёл его младший брат Серёжка. А подошёл он почти сразу же после Вити и всё самое главное слышал. Над колодцем виднелись только его широко раскрытые глаза и светлый чубчик. Серёжке было шесть лет, и поэтому он поверил звёздочке. А может быть, не только поэтому. Он вообще верил во всякие чудеса.

— Витя, давай её вытащим, — попросил Серёжка.

— А если это не звезда? — возразил Витя.

— А что?

Витя поскрёб затылок.

— Как бы тебе объяснить, чтоб ты понял… Ну, например, злая колдунья. Или неживой предмет. Достанешь её, а она возьмёт и взорвётся.

— Как граната?

— Какая там граната! Всю деревню разнесёт. Или превратит нас с тобой в муравьёв.

Серёжка посмотрел в колодец.

— Звёздочка, ты не взорвёшься? — спросил он. — И в муравьёв нас не превратишь?

— Нет, — сказала звёздочка.

— Витя, она хорошая! — закричал Серёжка. — Давай её спасём!

Но Витя схватил его за шиворот и потащил в дом.

«Ни за что не засну!» — решил про себя Серёжка. Когда в доме затихло, он вылез в окно и побежал к колодцу. Звёздочка по-прежнему там плавала, и лучи сверкали разными цветами, но уже не так ярко.

— Потерпи, звёздочка, я сейчас, — шепнул Серёжка.

Он опустил ведро в колодец, зачерпнул не слишком полное, чтобы не выплеснуть звёздочку, и поднял наверх. Звёздочка плескалась в воде прямо рядом с ним. Серёжка потрогал её: она была круглая, как яблоко, и совсем не горячая.

— Спасибо, Серёжа, ты меня спас, — сказала звёздочка. — Если бы я осталась в колодце до утра, я бы растворилась в воде и никогда не попала на небо.

— А теперь ты полетишь? — обрадовался Серёжка.

— Полечу. А ничего, что я не исполню три твоих желания?

— Ничего, — сказал Серёжка. — Всё равно я их ещё не придумал. Ты полетишь сейчас?

— Нет, сначала отдохну, тепла наберусь. Положи меня на траву.

Серёжка взял звезду осторожно, как цыплёнка, отнёс её в дальний угол сада, положил на траву и сам сел рядом. Пока он её нёс, звёздочка становилась всё теплее и сверкала всё ярче.

— Звёздочка, а ты совсем улетишь? — спросил он. — И я тебя никогда не увижу?

— В воскресенье, когда стемнеет, посмотри на небо над своим домом, — сказала звёздочка. — Я тебе подмигну.

Звёздочка полежала ещё немного, а потом ярко вспыхнула и проговорила:

— До свидания, Серёжа, я лечу. Не трогай — обожжёшься!

Она взлетела, как ракета, и исчезла в небе.

Так всё и кончилось. Кончилось, да не совсем. Теперь по воскресеньям Серёжка смотрел не небо — и звёздочка ему подмигивала.

Была когда-то маленькая и очень бедная страна. Там все были бедными, даже король, королева и их сын — принц Эдуард. Бедными быть неинтересно, и потому, если в этой стране появлялись учёные, музыканты, поэты или искусные мастера, почти все они уезжали в соседнюю страну, большую и богатую, где правил молодой король Генрих. От этого бедная страна становилась ещё беднее.

А у короля другой страны, тоже не очень дальней, была красавица-дочь — принцесса Белла. И вот, когда пришло время выбрать ей жениха, король пригласил всех неженатых королей и принцев из ближних стран на состязания, а победителю обещал в жёны свою дочь.

Пришло приглашение и во дворец короля маленькой бедной страны, дворец тоже был маленький и бедный. Прочитали король, королева и принц приглашение и задумались.

— Хорошо бы женить нашего Эдуарда на принцессе Белле, — сказал король. — Наверное, за ней дадут хорошее приданое. Может быть, тогда наша страна не будет такой бедной, как сейчас.

— Хорошо бы, — согласилась королева. — Но как принцесса сможет жить в нашей стране и в нашем дворце? Ведь она привыкла совсем к другой жизни.

— Если ей не понравится наш дворец, пусть построит себе новый, — сказал король.

— А если она меня не полюбит? — спросил принц.

— Как она может не полюбить такого красавца и такого умницу? — возразила мать. — Это ты её можешь не полюбить. Хотя, говорят, она тоже красавица.

Эдуарду совсем не хотелось ехать в чужую страну, участвовать в каких-то состязаниях и жениться на незнакомой принцессе. Он подошёл к пыльному треснувшему зеркалу, посмотрел на себя и обрадовался:

— Я не могу никуда ехать! В такой потрёпанной одежде я похож на бродягу, а не на принца. Я опозорю нашу страну, а если мне и удастся победить, принцесса пойдёт за меня без всякого удовольствия. Лучше уж я останусь дома, а когда-нибудь потом женюсь на девушке попроще.

— Это ещё что за разговоры! — рассердился отец. — Наследник престола должен думать прежде всего об интересах страны, а потом уже о себе. Вот если ты женишься на принцессе или хотя бы на ком-нибудь, я сразу же уступлю тебе корону, а мы с твоей матерью купим домик в деревне и будем жить как простые люди. Правда, душенька? — обратился он к королеве.

— Ах, как было бы хорошо! — воскликнула королева.

— Что-то я не понял, — засмеялся принц, — кто это думает об интересах страны?

— Напрасно смеёшься, — сказал король, — как раз об этом я и думаю. Может быть, молодой король будет лучше старого. А сейчас хорошо бы посоветоваться с народом.

Хотя страна была маленькая, советоваться сразу со всем народом всё равно было трудно. Но король придумал свой способ. Он держал голубей; рядом с дворцом была голубятня, и там жило великое множество птиц. Прокормить такое множество король не мог, поэтому у каждого голубя был дом, где его кормили. Днём голуби летали над городом, кормились у своих вторых хозяев, а к вечеру возвращались на королевскую голубятню. Так что королю было легко поддерживать связь с народом: если он хотел сделать какое-нибудь распоряжение или узнать мнение людей, утром он передавал с голубями записки, а вечером получал ответ.

Таким же способом он решил узнать мнение народа и на этот раз. Король, королева, принц и несколько преданных слуг, которым король давно уже не платил жалованье, написали на клочках бумаги вопрос: «Попытаться ли принцу жениться на богатой принцессе, и тогда наша страна, может быть, станет богатой и всем будет хорошо, или искать невесту в своём королевстве, но тогда страна останется бедной и всем будет плохо, даже новой принцессе?» Вопрос получился очень длинным, но зато в нём было сказано всё что нужно и даже содержался ответ, который король хотел бы получить от своих подданных.

Утром вся королевская семья и преданные слуги влезли на голубятню, приладили к голубям записки, и король разогнал их громким свистом. А вечером взяли записки с ответами и всю ночь разворачивали их, читали и складывали в одну сторону записки с одним ответом, а в другую — с другим. Почему-то многие хотели, чтобы принц женился на их дочери, чтобы она стала принцессой, пусть даже в бедной маленькой стране. Когда пересчитали ответы, оказалось, что они разделились поровну.

— Как же быть? — задумался король, но тут же сообразил. — Душенька, — сказал он королеве, — ведь мы с тобой тоже народ. Если мы выразим своё мнение, будет на два голоса больше. И даже не на два. К нашим слугам мы не посылали голубей. Пусть они тоже скажут своё слово.

Так народ решил, что принц должен ехать на состязания в другую страну. Стали собирать его в дорогу. И тут выяснилось, что у Эдуарда не только нет приличной одежды, но и сбруя у коня старая, а меч вообще не смогли найти.

— Зачем мальчику меч? — удивилась королева. — Теперь ведь не нужно убивать драконов или сражаться с противниками.

— Так полагается ещё с древних времён, — объяснил король. — Нельзя нарушать обычаи.

Целый день королевская семья думала, как выйти из положения. А вечером пришёл оружейник; он принёс меч, украшенный резьбой и драгоценными камнями.

— Этот меч сделал мой дед для вашего деда, когда шла война, — сказал он королю. — Но война быстро кончилась, и его величеству меч не понадобился. Может быть, он нужен принцу?

— Конечно, нужен! — обрадовался король. — Но я не могу заплатить за него.

— Его величество ваш дед заплатил моему деду, — сказал оружейник. — Теперь для меня дело чести вернуть вашей семье этот долг.

Потом пришли два брата — портной и сапожник. Они сняли с принца мерку и сказали, что через неделю всё будет готово.

— А деньги заплатите потом, когда разбогатеете, — сказал портной.

— Заказчиков у нас нет, а поработать хочется, — добавил сапожник.

Не успели они уйти, как вошёл торговец и положил на стол богатую сбрую.

— Она лежит у меня в лавке уже десять лет, — сказал он. — Всё равно её никто не купит, потому что ни у кого не хватит денег, чтобы заплатить за неё.

— Но и у меня их нет, — ответил король.

— Не беспокойтесь, ваше величество, — сказал торговец, — главное, чтобы хорошая вещь не лежала без дела.

— Хорошо иметь таких верных подданных! — проговорил король. — Теперь честь нашей страны спасена.

Через неделю принц Эдуард оделся во всё новое, сел на коня и поехал в другое королевство.

А в этом королевстве дела были такие.

Когда король, отец принцессы Беллы, решил разослать по разным странам приглашения, он позвал к себе дочь и объявил ей:

— Пора нам, дочка, о твоей судьбе подумать. Мы с королевой хотим выдать тебя замуж. Ты согласна?

— Если за Генриха, то согласна, — ответила принцесса.

— Не спеши, — сказал король. — Всё должно быть так, как полагается по старым обычаям. Я приглашу всех королей и принцев из ближних стран и устрою им состязания. Кто окажется лучше всех, тот и станет твоим мужем.

— Я выйду только за Генриха! — топнула ножкой Белла. — И никаких состязаний!

— Ты опять спешишь, — сказал король. — Все задания буду давать я, а последнее — ты. По этому последнему заданию ты и выберешь себе мужа.

Белла засмеялась, поцеловала отца и убежала. Она знала, какое задание даст женихам. У неё была серебряная свирель — подарок матери. На этой свирели мог играть только тот, кто любит, — иначе она молчала или издавала такие звуки, что лучше не слушать.

Белла взяла свирель, вскочила на коня и поскакала к лесу. А лес был на границе двух государств, и по ту сторону его стоял дворец короля другой страны — Генриха, которого любила принцесса. У них было назначено свидание в лесу.

Белла рассказала Генриху о разговоре с отцом и подала ему свирель. Едва он приложил её к губам, как свирель сама заиграла прекрасную мелодию. А когда её взяла Белла — снова зазвучала музыка. Долго влюблённые бродили по лесу, а потом поехали каждый в свой дворец. Только дома принцесса заметила, что свирель пропала: они потеряли её в лесу.

А король уже разослал приглашения.

На другой день Белла приехала на свидание в слезах. Стали они с Генрихом искать свирель. До вечера искали, да так и не нашли.

В лесу жили Филипп и Бланка, они были братом и сестрой. Он немного умел колдовать, а она не колдовала, зато могла лечить травами от разных болезней.

Филипп был влюблён в одну странную девушку. Никто не знал, кто она такая. По ночам она плавала в реке, а иногда выходила из воды, выжимала платье и длинные волосы, садилась на камень и пела.

Вот этот Филипп и нашёл свирель, которую потеряли в лесу Генрих и Белла. Только дунул в неё — и свирель зазвучала, запела. Ночью он вышел к реке и начал играть, поджидая девушку. Она приплыла, села на камень у берега и заслушалась, а потом стала подпевать свирели. Филипп играл долго, а когда перестал играть и хотел подойти к девушке, она засмеялась, прыгнула в воду и уплыла.

Так было теперь каждую ночь. Он играл, она слушала или пела, но не хотела говорить с ним.

А Генрих целыми днями ходил по лесу и искал свирель. Приближался день, когда должны были съехаться короли и принцы, один из которых мог стать мужем Беллы, если Генрих не найдёт свирель.

И вдруг он услышал голос свирели; звук далеко разносился по лесу, и мелодия была такая, что Генрих понял: так могла играть только та самая серебряная свирель. Он пошёл на звук и увидел Филиппа, играющего на свирели.

— Отдай мне свирель, — сказал Генрих. — Это я её потерял, а теперь я должен вернуть её принцессе Белле.

Филипп посмотрел на него и тихо проговорил:

— Погуляй в лесу, не стреляй в лису; поклонись сосне, улыбнись во сне.

Генрих улыбнулся и заснул. Проснулся он только вечером. Вспомнил человека со свирелью и очень огорчился, что сон его одолел так не вовремя. Он решил вернуться домой, а завтра опять приняться за поиски свирели. Но его конь исчез. Генрих пошёл в одну сторону, потом в другую, потом в третью и понял, что заблудился. Тогда он развёл костёр, сел возле него и задумался.

Как раз в это время по лесу ехал принц Эдуард из бедной маленькой страны. Уже и темнеть стало, а лес всё не кончался. Принц заметил вдали огонёк и направил туда своего коня. Подъехал поближе и видит: горит на поляне костёр, а у костра человек сидит.

— Кто вы? И почему вы один в лесу? — спросил принц.

— Я король этой страны Генрих. А почему я здесь — это длинная история, — ответил Генрих. — А вы кто?

— А я принц Эдуард, ваш сосед. Расскажите мне свою историю — всё равно у нас целая ночь впереди.

И Генрих рассказал обо всём: и о своей любви к принцессе Белле, и о серебряной свирели, и о том, как он заснул, а потом заблудился. Только он закончил свой рассказ, как вдали послышался звук свирели. Эдуард оставил своего коня на поляне, и вместе с Генрихом они пошли в ту сторону, где звучала свирель. Вышли на берег и увидели Филиппа. Он играл на свирели, а на камне сидела девушка, освещённая луной, и слушала. Потом он перестал играть и направился к девушке, а она со смехом вскочила — и в воду.

— Отдай свирель, — сказал Эдуард, — она не твоя.

— И не твоя, — ответил Филипп. И опять: — Погуляй в лесу, не стреляй в лису; поклонись сосне, улыбнись во сне.

Эдуард и Генрих улыбнулись, упали на траву и заснули. А когда проснулись, было уже утро. Оставался только один день: завтра они должны были предстать перед королём, отцом принцессы Беллы.

Целый день они искали дорогу по солнцу, по приметам, но ничего у них не получалось.

Когда солнце опустилось уже совсем низко, их окликнул звонкий голос:

— Эй! Вы что, заблудились?

Они оглянулись и увидели красивую девушку. На плече у неё висела большая сумка с травами и цветами. Это была Бланка, сестра Филиппа.

— Да, мы заблудились, — ответил Генрих. — Но этого не может быть, потому что я знаю этот лес, как свой дом.

— Это проделки моего брата, — засмеялась Бланка. — Вы его чем-то обидели?

— Нет, мы только попросили его отдать свирель, — сказал Эдуард.

— Свирель он не отдаст. Она ему нужна, чтобы играть для одной девушки.

Тогда Генрих рассказал ей о свирели и о своей любви. Закончил он так:

— Может случиться, что победителем окажусь не я, а кто-то другой и принцессе придётся выйти замуж за него. Если ваш брат не отдаст свирель, он может разбить сердце и мне, и Белле. Неужели вы хотите этого?

— Нет, я этого не хочу, — сказала девушка. — Вы должны получить свирель обратно. Идите вон к той красивой сосне и переночуйте там, а на рассвете я принесу вам свирель. Колдовство как раз кончится, и вы сможете выбраться из леса.

Эдуард и Генрих улеглись на траву под сосной. Генрих уснул, а Эдуард спать не мог, потому что полюбил Бланку с первого взгляда. Он пошёл по лесу и вскоре увидел её: она собирала травы.

— Вы всегда собираете травы по ночам? — спросил он.

— Сегодня особенная ночь, — ответила Бланка, — она даёт травам большую целебную силу.

Вдали зазвучала серебряная свирель. Она пела долго, а Эдуард и Бланка ходили по лесу, собирали травы и разговаривали. Когда свирель смолкла, Бланка сказала:

— Опять она уплыла. Ну что за девушка бессердечная! Даже свирель моему брату не помогает.

— А если я сыграю вам на свирели, когда вы её принесёте? — спросил Эдуард.

— И не думайте! — испугалась Бланка. — Если Филипп услышит свирель, он опять начнёт колдовать. И не надо так шутить: вы принц, а я простая девушка.

— Вы лучше всех принцесс, — сказал Эдуард. — Если бы можно было, я не ехал бы ни к какой принцессе, а остался здесь.

Но Бланка начала его торопить:

— Идите скорее к своему другу, а то Филипп нас увидит. Утром свирель будет ваша.

Как ни жаль было Эдуарду расставаться с Бланкой, он послушался и пошёл к сосне.

Когда взошло солнце и начали петь птицы, Генрих и Эдуард проснулись и увидели на траве серебряную свирель. А неподалёку паслись их кони.

Отец и мать Беллы встретили гостей с почётом. В первый день для них устроили роскошный пир и бал. А на другой день начались состязания. Чего здесь только не было! И скачки, и стрельба из лука, и танцы, и мудрёные вопросы… Меч Эдуарду для дела не понадобился, но всё-таки оказался нужен: все короли и принцы были с мечами, — ничего не поделаешь, обычай.

Утром седьмого дня, когда король должен был объявить победителя, он обратился ко всем гостям:

— Дорогие короли и принцы! Всё, что было до сих пор, не имеет никакого значения. Просто я хотел, чтобы мы все повеселились. Разве это плохо? А сегодня будет настоящее испытание: кто его выдержит, за того мы с королевой и выдадим Беллу.

Вышла принцесса со свирелью и сказала:

— Вот серебряная свирель. На ней может сыграть только тот, кто любит меня. Попробуйте.

И все по очереди стали пытаться играть на свирели. У одного она не издавала ни звука, у другого хрипела, у третьего пищала… Сыграть на ней по-настоящему никто не смог. Но когда свирель взял Генрих, она запела так нежно и красиво, что все просили играть ещё и ещё. Генрих играл, а принцесса слушала и улыбалась.

Оставался только Эдуард. Генрих подал свирель ему.

— Зачем мне играть? — спросил Эдуард. — Ведь вы уже победили.

— Испытание должны пройти все, — сказала принцесса, — иначе нельзя.

Эдуард взял свирель, и она запела так же нежно и чисто, как у Генриха. Принцесса упала в обморок, Генрих побледнел. Эдуард и сам испугался: он этого не ожидал.

Король отпустил всех. Остались только Генрих, Эдуард и принцесса.

— Почему у вас свирель играла? — спросила Белла, когда пришла в себя. — Разве вы любите меня? Говорите как есть, я не обижусь.

— Нет, не люблю, — ответил Эдуард.

— Вы думали обо мне, когда играли?

— Нет, я думал о другой девушке, — сказал Эдуард, — она живёт в лесу и собирает травы.

— Значит, вы не хотите на мне жениться? Как я рада! — воскликнула Белла.

На другой день отпраздновали свадьбу. На неё пригласили всех участников состязаний, а потом они получили богатые подарки и разъехались по своим королевствам.

Генрих и Эдуард так подружились, что им не хотелось расставаться. И Генрих предложил объединить их страны и быть королями по очереди: один правит, а другой отдыхает.

Сначала Эдуард пытался возражать:

— Как же я могу на это согласиться, если моя страна маленькая и бедная, а ваша — большая и богатая? Это будет нечестно.

— Очень даже честно, — отвечал Генрих, — ведь вам придётся управлять всей большой страной, когда я буду отдыхать.

— К тому же я ещё не король, а только принц, — продолжал Эдуард. — Отец обещал уступить мне корону, когда я женюсь.

— Мне кажется, это произойдёт очень скоро, — сказал Генрих.

И Эдуард согласился.

Молодые король и королева вместе с Эдуардом отправились в свадебное путешествие, а по пути завернули к Филиппу и Бланке.

Увидев Бланку, Эдуард сразу же повёл её в лес и заиграл на свирели. Она послушала, а потом тоже сыграла.

А ночью, когда все спали, в лесу вдруг раздался звук свирели. Все всполошились:

— У нас украли свирель! Как мы теперь её вернём?

— Не беспокойтесь, — сказала Бланка, — это Филипп. Свирель ему нужна только на одну ночь.

И она рассказала о том, что произошло после того, как она отдала свирель Генриху и Эдуарду у высокой сосны. Филипп опечалился и пошёл ночью к реке без свирели. Девушка выплыла на берег и впервые заговорила с ним. «Где твоя свирель? — спросила она. — Мне нравится её слушать». — «А без свирели я тебе не нужен? — спросил Филипп. Она опустила голову и молчала. Тогда Филипп осмелел и сказал: «Выходи за меня замуж. Я сделаю простую свирель и буду тебе на ней играть». — «Хорошо, — ответила девушка. — Только сначала сыграй мне хотя бы раз на той, серебряной свирели». Вот Филипп и взял свирель, чтобы сыграть на ней последний раз.

— Почему же он не попросил её, а взял тайком? — спросил Генрих, выслушав Бланку.

— Воспитание такое, — вздохнула она.

Утром Филипп пришёл счастливый вместе со своей невестой и принёс свирель.

— Поедемте с нами, — пригласил их Эдуард. — Теперь мы с вами родственники.

— Мы люди лесные, — сказал Филипп. — Лучше вы к нам приезжайте. — Он посмотрел на девушку, и она кивнула головой.

Король, отец Эдуарда, лежал в постели, а рядом сидела королева и плакала. Преданные слуги тоже плакали.

— Как хорошо, что ты пришёл, сынок, — сказал король. — Теперь я могу спокойно умереть. Кто это с тобой?

— Это король Генрих, — сказал Эдуард сквозь слёзы. — А вот принцесса Белла.

— Значит, ты победил в состязаниях? — обрадовался король.

— Нет. Белла — жена Генриха. А моя невеста — вот эта девушка, Бланка.

— Она тоже принцесса? — спросил король.

— Нет, — ответил Эдуард.

— Ничего, дитя моё, — обратился король к Бланке. — Вас это нисколько не портит. Всё-таки теперь я умру спокойно.

— Подождите, ваше величество, не умирайте, — сказала Бланка.

Она приготовила отвар из трав и дала его выпить королю. Он уснул и утром проснулся здоровым. Все его расцеловали, поплакали от радости, а потом Эдуард сказал ему, что они с Генрихом хотят объединить свои земли в одну страну. Рассказали королю и о своих приключениях, и о серебряной свирели.

— Значит, о нашей стране можно не беспокоиться, — решил король. — Дайте мне эту свирель. — Он взял свирель и посмотрел на королеву: — Слушай, душенька.

И свирель запела. Королева слушала и снова плакала от радости.

— Наконец-то мы с королевой можем переехать в деревню, — сказал король.

— Ах, как хорошо! — И королева закружилась в танце.

— Мы построим там голубятню и заберём с собой всех голубей, — сказал король.

— А я буду разводить цветы, — добавила королева.

Она взяла свирель у короля, и свирель, конечно, зазвучала.

— Дорогой отец и дорогая мама! Может быть, вы всё-таки хотите управлять страной? — спросил Эдуард.

— Я всегда мечтал от этого избавиться, — ответил король.

— А я тем более, — сказала королева.

Прежде всего расплатились с теми, кому были должны: с портным и сапожником, которые одели и обули Эдуарда, с торговцем, что принёс сбрую для коня, и с преданными слугами. Они оказались такими преданными, что переехали в деревню вместе с королём и королевой, но теперь уже стали не слугами, а друзьями.

Бедной маленькой страны больше не было, а была большая, богатая и такая счастливая, какие только в сказках бывают.

Был когда-то в океане красивый зелёный остров, и жили на нём добрые весёлые люди, которые никогда ни с кем не воевали. На острове были и густые леса, и цветущие луга, и банановые, финиковые и апельсиновые рощи, и даже потухший вулкан. А с гор текла чистая речка, и она поила своей водой всех людей и зверей, живших на острове.

Никаких природных богатств там не было: ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней. Но островитяне об этом не жалели, им и так было хорошо. Зато они умели работать с радостью и от души веселиться. Даже правители острова не строили себе замков и дворцов, а жили в таких же хижинах, как и все. В правители всегда выбирали самого мудрого и справедливого. А люди там были красивые: стройные, со смуглой золотистой кожей и чёрными, чуть раскосыми большими глазами.

Но всё-таки богатство было — такое, какого не знали нигде, кроме этого острова. С древних времён здешние мастера умели делать необыкновенной красоты зелёные кувшины, высокие и тонкие, украшенные серебристой росписью, и на всех узоры были разные: мастера рисовали то, что им хотелось. Слава об этих кувшинах шла по всем соседним островам, а было их кругом множество, некоторые даже виднелись на горизонте в ясную погоду. Иногда жители острова грузили на парусные лодки кувшины и другие свои изделия и везли их на продажу к соседям, а у них покупали то, что им было нужно. Случалось, что к острову подходили корабли из далёких стран, и ни один не отплывал без кувшинов.

Из-за этих кувшинов всё и произошло.

В одной стране правил король, который очень любил воевать. Войны он вёл постоянно: не успевало его войско отдохнуть от одного похода, как он тут же замышлял другой. Уже несколько дальних и ближних стран подчинил он себе. А если страну не удавалось покорить, он жёг города и деревни, вывозил богатства, убивал жителей или угонял их в рабство. Королева не вынесла всего этого и зачахла от тоски, оставив ему сына.

Король больше ничего не любил и не умел делать — только воевать. И воины у него были такие же. Но в последнее время король стал замечать, что они идут на войну без прежней охоты, военной добычи всё меньше, а некоторые сложили оружие и отказались убивать, жечь и грабить. Король приказал их казнить для устрашения других, но это не помогло. Войско разбегалось: многие оставались в завоёванных странах, помогали отстраивать разорённые города и деревни и обзаводились там семьями.

И ещё одну странность заметил король. Люди начали устраивать праздники, красиво одеваться; всё чаще он видел улыбки, слышал смех и весёлые песни. Ничего плохого в этом как будто не было, но веселье в народе началось в то же время, что и ослабление войска. И король встревожился.

Он позвал своего главного советника и спросил:

— Что происходит в моей стране? Почему так изменился мой народ?

Советник был очень умный, и он понял, что имеет в виду король. Он увидел всё это ещё раньше и кое-что разузнал.

— Ваше величество, — сказал советник, — я догадываюсь, в чём тут дело, но нужно это проверить. Скоро я смогу дать вам ответ.

— Ровно через неделю доложи мне обо всём! — приказал король. — Иначе тебе придётся плохо!

Советник поклонился и ушёл.

Через неделю король снова потребовал его к себе.

— Всему виной, ваше величество, зелёные кувшины, — сказал советник.

— Какие ещё кувшины? — закричал король. — Что за глупости?!

И советник начал рассказывать:

— Эти кувшины привезли на торговом корабле с далёкого острова — очень много кувшинов, весь трюм был загружен только ими. Они обладают какой-то силой. Если в доме есть такой кувшин, люди становятся другими: им не хочется ни воевать, ни драться, ни ссориться. Они начинают веселиться, наряжаться и думать только о себе, о своих семьях и друзьях, а не о том, что вашему величеству нужны храбрые воины, чтобы завоёвывать новые земли. Таких людей трудно заставить повиноваться.

— Как ты всё это узнал? — спросил король.

— Я заходил во многие дома. Если в доме чисто, на окнах и во дворе цветы, хозяева приветливы и хорошо одеты, там почти обязательно есть зелёный кувшин. А в домах, где кувшинов нет, люди чаще всего смотрят угрюмо, одеты кое-как, и никаких цветов там нет. Я был в семьях тех смутьянов, которых казнили по вашему приказу: кувшины есть у всех.

Король нахмурился:

— А у тебя есть такой кувшин?

— Неделю назад, ваше величество, после нашей с вами беседы, я купил кувшин. Это и было той проверкой, о которой я говорил. Вы не накажете меня, если я скажу вам правду?

— Говори!

— Сначала всё было так, как всегда. Но с каждым днём у меня росло желание оставить службу у вашего величества и стать садовником. Когда-то я этому учился.

— Где этот кувшин?

— Я разбил его вчера вечером, — сказал советник, — из преданности вашему величеству.

— И тебе уже не хочется быть садовником? — спросил король.

— Ещё хочется, ваше величество, но надеюсь, что это пройдёт.

— С этого дня ты садовник, — сказал король. — Я найду себе советника, который не будет слушать, что нашёптывают ему всякие кувшины.

— Благодарю вас, ваше величество! — обрадовался советник.

— Ах, ты радуешься?! — рассердился король. — Тогда оставляю тебя советником.

Король понял, что советник прав: всё дело в кувшинах. Он приказал всем, у кого есть кувшины, принести их на главную площадь и разбить. Никто не посмел ослушаться: люди шли на площадь и с сожалением разбивали свои кувшины. И вскоре вся площадь была усеяна зелёными черепками, а ночью их вывезли из города, словно никаких кувшинов и не было.

Король повёл свои корабли к острову, где умели делать зелёные кувшины. Плыли они много дней и ночей, и наконец вдали показался остров.

Жители острова увидели плывущие корабли и стали гадать: из каких земель к ним плывут, какие товары везут?

Корабли подошли, причалили, и на берег сошли вооружённые люди во главе с королём. Островитяне обеспокоились: до сих пор к ним приплывали только купцы или жители соседних островов.

— Кто у вас главный? — спросил король, надменно оглядев всех. И увидел высокого седого человека, смотревшего прямо ему в глаза.

— Я правитель острова, — ответил этот человек. — Зачем вы к нам пришли?

— Ты больше не правитель, — сказал король. — Теперь этот остров принадлежит мне, а все его жители становятся моими подданными.

Король приказал всем мастерам, знающим способ изготовления зелёных кувшинов, и их ученикам явиться утром следующего дня на площадь, где островитяне устраивали праздники. Они пришли, ни о чём не подозревая. Люди короля загнали их на корабль, и он уплыл, а через неделю вернулся уже без них. Вместе с мастерами увезли и правителя. Королевские воины прошли по острову, не пропуская ни одного дома, и разбили все кувшины. Хотя на острове не осталось никого, кто владел искусством изготовления зелёных кувшинов, король запретил их делать под страхом смертной казни.

Остров королю не понравился: что это за земля, откуда даже вывезти нечего — ни золота, ни драгоценностей! Поэтому он сразу же отправился обратно, а на острове оставил своих людей и один корабль.

Всё население острова оплакивало мастеров и их чудесное искусство, свою свободную и счастливую жизнь. Никто больше не пел и не смеялся, даже дети играли тише.

Воины заморского короля, которые остались на острове, заставили островитян построить им хорошие дома и поселились в них. Целыми днями они пили вино, пели злодейские песни, упражнялись в стрельбе и охотились в лесу. А жители острова приносили им еду, одежду, посуду и всё что нужно.

Завоеватели не знали, что один мастер остался на острове. Когда король приказал всем, кто умел делать зелёные кувшины, прийти на площадь, этот мастер лежал в постели и умирал. Это был очень старый человек. Он уже попрощался со своими родными, закрыл глаза и думал, что больше их не откроет. Но тут в дом ворвались королевские воины, разбили кувшины, которые там были, и ушли.

Услышав шум, грохот, крики и плач, старик открыл глаза.

— Что случилось? — спросил он. — Откуда эти чужие жестокие люди?

— Тебе показалось, отец, — ответил сын, не желая огорчать умирающего. — Всё в порядке.

— Не надо меня обманывать, — сказал старик. — Я хочу знать всё. Это моя последняя воля.

И родные рассказали ему о чужих кораблях, приплывших на остров, о короле, присоединившем его к своей стране, и о том, что куда-то увезли всех мастеров и разбили все кувшины.

Выслушав эти страшные известия, старый мастер снова закрыл глаза и долго лежал без движения. Все уже решили, что он умер, но старик вдруг открыл глаза и сел.

— Мне нельзя умирать, — сказал он. — Теперь только я могу возродить наше древнее ремесло.

И старый мастер выздоровел. Он снова стал работать. Взял учеников — мальчиков двенадцати-тринадцати лет, среди которых был и сын правителя, и начал учить их делать простую глиняную посуду. Иногда завоеватели заходили в мастерскую, но, увидев обыкновенные чашки, вазы и кувшины, спокойно шли дальше.

Однажды на горизонте показался корабль. Люди короля сразу узнали корабль своей страны. От радости они начали жечь костры, прыгать и кричать страшными голосами. Но, когда корабль причалил к берегу и из него вышли король с сыном, советник с дочерью и ещё несколько человек, все поняли, что радоваться нечему. Оказалось, что, пока король плавал бить кувшины на острове, в его стране и в тех странах, которые он завоевал, произошли восстания. Короля изгнали. И вот теперь он вспомнил об острове — единственном своём владении.

Король созвал строителей и приказал построить себе дворец. И хотя дворец здесь строили впервые, он получился таким, что король остался доволен.

Остров оказался слишком мал для короля, и он захватил несколько соседних, где тоже велел разбить все зелёные кувшины. Вместе со своими воинами король стал пить, охотиться и плавать на покорённые острова, чтобы вывозить оттуда то, чем эти острова были богаты.

А в гончарной мастерской шла работа. Когда ученики начали овладевать ремеслом, старый мастер сказал им:

— Не для того я собрал вас здесь, чтобы вы лепили эти горшки и миски. Я хочу научить вас делать зелёные кувшины. Кто боится, уходите сейчас. А те, кто останется, будут спасителями нашего острова. Только при помощи зелёных кувшинов мы сможем снова стать свободными людьми, а не рабами чужого короля. И не нам одним они нужны. Мы сами не знали, какая сила заключена в наших кувшинах.

И он рассказал ученикам, что слышал разговор двух королевских воинов, из которого узнал, как могут зелёные кувшины изменять людей и даже судьбы целых стран.

Все ученики остались, ни один не ушёл. Тогда мастер взял высокий изящный кувшин и показал его ученикам:

— Вот такая форма должна быть у настоящего зелёного кувшина, это вы уже умеете. Теперь я буду учить вас делать краски и расписывать кувшины — это самое трудное.

— А почему наши кувшины были такими особенными? — спросил один из учеников.

Мастер строго посмотрел на него:

— Не говори «были». Пока есть мастера, есть и кувшины. А что даёт нашим кувшинам такую силу, я и сам не знаю. Но с давних пор считается, что зелёные кувшины должны быть сделаны из глины, взятой в наших горах. Они должны иметь определённую форму, их покрывают особой глазурью и расписывают особой краской. И ещё, чтобы делать зелёные кувшины, нужно родиться на нашем острове.

Шло время. Постепенно ученики овладевали тонким искусством изготовления зелёных кувшинов. И никто из людей короля не знал, чем они занимаются. На виду в мастерской всегда была обыкновенная посуда, а зелёные кувшины прятали в подземелье.

Но один раз случилось так, что несколько кувшинов не успели убрать, а в мастерскую вошёл принц — сын короля. Он был немного старше, чем ученики мастера, и было ему тогда восемнадцать лет.

Все в ужасе застыли. А принц застыл от удивления и восторга.

— Какая красота! — воскликнул он. — Почему таких кувшинов нет в нашем дворце?

— Ваше высочество, если король узнает об этих кувшинах, он убьёт нас всех, — сказал мастер. — Но даже не это самое страшное. Если мы погибнем, никто и никогда не сможет делать такие кувшины. А без кувшинов люди во всём мире ещё долго будут воевать и творить всякое зло.

— Никто об этом не узнает, — пообещал принц. — Даю слово.

— Сдержите его, ваше высочество! — попросил мастер.

— Когда я даю слово, я держу его всегда, — гордо ответил принц.

Внимательно посмотрев в его лицо, мастер понял, что ему можно верить.

Но тут в мастерскую вошла девочка, дочь советника: она искала принца. Увидела кувшины и ахнула, залюбовавшись ими.

— Что вы скажете теперь, ваше высочество? — спросил мастер. — Где ваше слово?

— Моё слово остаётся, — сказал принц. — За эту девочку я ручаюсь, как за самого себя. Она тоже умеет держать слово.

Мастер вздохнул. Что он мог поделать?

— Вы обещаете молчать о том, что здесь видели? — обратился он к девочке.

— Обещаю. — И она взглянула на старика такими ясными глазами, что ей нельзя было не поверить.

А сын правителя, заглядевшись на неё, выронил из рук почти готовую вазу.

Когда принц и дочь советника выходили из мастерской, они встретились в дверях с девушкой. При виде её у принца выпал из рук кувшин, который ему подарили мастера, — простой, не зелёный. Эта девушка была сестрой сына правителя.

А время всё шло и шло. Ученики уже были мастерами, а старый мастер стал совсем старым и дряхлым.

Как-то утром старый мастер сказал молодым:

— Если со мной что-нибудь случится, продолжайте дело, которому я научил вас. И рассказывайте всем нашим людям о том, что на острове есть зелёные кувшины, чтобы они не падали духом и верили, что когда-нибудь мы одолеем врагов.

Никто из учеников не видел, как он взял зелёный кувшин, завёрнутый в кусок ткани, и направился в королевский дворец.

— Что это? — спросил король, увидев свёрток.

— Это подарок вашему величеству, — ответил старик и развернул кувшин.

Король побледнел от страха:

— Но ведь это… зелёный кувшин.

Мастер смело взглянул в глаза королю:

— Да, это один из тех кувшинов, которых вы так боитесь.

— Я боюсь каких-то кувшинов?! — разгневался король. — Да как ты смеешь мне такое говорить?! Откуда у тебя этот кувшин?

— Он оставался у меня дома, — сказал старик, — ваши люди его не заметили.

— Сейчас я разобью этот проклятый кувшин, а тебя прикажу убить на месте!

Но старик смотрел на него спокойно:

— Я стар, мне уже ничего не страшно. Но если вы сделаете то, что сказали, — значит, вы всё-таки боитесь, потому что кувшин сильнее вас.

— Пошёл вон! — закричал король. — Стану я бояться каких-то кувшинов!

Мастер шёл домой и радовался: он надеялся на свой кувшин. Конечно, король мог бы убить его, но мудрый старик сумел повернуть всё так, как ему было нужно.

А ночью мастер умер во сне. Он сделал всё, что должен был сделать; его старое сердце устало и остановилось.

Старого мастера с почётом хоронили все жители острова, а его ученики горевали так, словно потеряли родного отца.

И сразу же они начали выполнять завет своего учителя: рассказывать о зелёных кувшинах. Люди, слушая их, улыбались и плакали от радости. А сын правителя стал говорить всем о том, что пора изгнать завоевателей с острова и что для этого нужно изготовить оружие и научиться им владеть. И люди, которые никогда не держали в руках оружие, начали делать сабли, копья, луки и стрелы. Они не смогли научиться делать огнестрельное оружие, которое было у завоевателей, но всё равно решили сражаться и победить.

Прошёл ещё год. На острове всё оставалось по-прежнему. Изменился только король: он стал задумчивым, перестал устраивать пиры, не охотился и целыми днями сидел у окна или бродил один по лесу, размышляя о своей жизни. А всё из-за кувшина. Сила в этом кувшине была такая, что даже на короля подействовала. Он бы давно разбил кувшин, если бы не слова старого мастера: «Кувшин сильнее вас».

И настал день, когда король понял, что кувшин сильнее. Он вспомнил обо всём, что сделал в завоёванных странах, и в нём заговорила совесть. Угрызения совести были такими сильными, что король не выдержал. Он взобрался на самую высокую скалу и бросился с неё в море.

А в это самое время, ещё не зная о гибели короля, по дворцовой площади неслась толпа вооружённых людей.

Случилось вот что. В конце концов тайник с кувшинами обнаружили: один из королевских воинов заглянул в мастерскую и увидел, как мастер выходил из подземелья. Никого не слушая, он спустился туда и сразу же выскочил, перепуганный.

— Тут у вас стоят эти самые кувшины! — закричал он. — Сейчас я доложу обо всём королю!

Мастера переглянулись, схватили его, связали, втолкнули в подземелье и заперли. А сами побежали оповестить людей о том, что случилось. Вскоре всё население острова, вооружившись тем, что у кого было, устремилось к королевскому дворцу. Люди хотели ломать ворота, крушить ограду, но ворота распахнулись перед ними, и вышел принц. С ним никого не было.

Толпа остановилась.

— Чего вы хотите? — спросил принц.

— Сразиться с вами и вернуть себе свободу, — ответил за всех мастер, сын правителя.

— Сначала выслушай меня, — сказал принц, — а потом, если захотите, будем сражаться.

Принц тихо проговорил всего несколько слов и скрылся за воротами дворца.

А мастер объявил громко и радостно:

— Они уходят! Короля больше нет! Они уходят с острова! Мы свободны!

Когда развязали и выпустили воина, который провёл в подземелье с кувшинами полдня, он поблагодарил тех, кто его связал, и сказал, что стал совсем другим человеком. Дело в том, что кувшинов было много, а он один, поэтому он изменился так быстро. Глядя на него, многие из королевских воинов захотели провести день среди кувшинов и после этого вышли раскаявшиеся, с желанием делать добро.

И начали бывшие завоеватели во главе с бывшим принцем, а теперь королём собираться домой. Первым делом погрузили на корабль зелёные кувшины: островитяне подарили им половину своих кувшинов, а половину оставили себе. А король отдал один из своих кораблей.

Корабль отплывал на рассвете. Его никто не провожал, кроме сына правителя, который стал теперь правителем острова, и его невесты — дочери королевского советника. А советник возвращался в свою страну, чтобы работать садовником и украшать её садами. Рядом с королём тоже стояла его невеста — сестра правителя острова.

— Прощай, брат! — сказал король правителю. — Если бы я мог изменить то, что сделал мой отец!

— Ты ни в чём не виноват, — ответил правитель. — Пусть вам помогут наши зелёные кувшины. Прощай, брат!

Они обнялись, король поднялся на корабль, и он отчалил от берега.

А ночью, когда весь остров спал, земля вдруг зашевелилась. Люди выбежали из домов. С дальнего конца острова доносился гул, и небо там светилось. Островитяне всё поняли и закричали:

— Вулкан проснулся!

— Спасайтесь!

— Спасайте кувшины!

Люди бросились в подземелье и осторожно, как величайшую драгоценность, перенесли кувшины на большой корабль, подаренный завоевателями. На этом корабле и на лодках поместились все, кто жил на острове.

Они отплыли уже далеко, и тогда над островом взметнулось пламя, вулкан загрохотал, а из кратера поползли потоки раскалённой лавы. Остров превратился в огромный костёр посреди океана, а потом раскололся на несколько частей и скрылся под водой.

Пять дней плыли корабль и лодки, затерянные среди океанских волн. И наконец на шестой день люди ступили на землю незнакомого острова. А на берегу их встречали — такого не может быть, но на берегу их встречали мастера, которых вывезли с острова несколько лет назад.

На острове было всё, что нужно для жизни. Нашли даже золото, серебро и драгоценные камни. Но зелёные кувшины никто больше не делал: это искусство погибло вместе с островом.

Такие кувшины, может быть, ещё где-то сохранились. Их можно узнать по красоте формы, яркому изумрудному цвету и серебристой росписи. А главное — по добрым чувствам, которые при виде их пробуждаются в душе. Говорят, что на острове научились делать игрушки с таким же свойством. Хорошо бы проверить.