(Сборник стихов)
Когда Елена Нестерова попросила меня познакомиться со стихами её подопечных из литобъединения «Дон», среди нескольких подборок меня порадовали десять стихотворений Натальи Апушкиной. Так началось моё знакомство с человеком редких моральных качеств и поэтом печальной судьбы.
Много позже я узнал, что девочкой она написала стихи о послевоенном школьном классе, в котором «холодно так, что все реки замёрзли на карте». А в зрелом возрасте — о мамонте, взыскующем тепла. И мне показалось, что поэзия в её жизни стала средством защиты от надвигающегося холода — будь то перипетии личного или общественного бытия, утраты близких, возраст наконец.
Мотивы осени как прощальной поры жизни звучат уже в её первой книге «Светлые тревоги», а последовавшие затем сборники «Горит моё лето», «Зеркала», «Пора листопада» впрямую говорят о встрече со старостью. Но как живо, как трепетно и полнокровно под пером Натальи Апушкиной само увяданье! Поистине душа поэта была настроена на долгую благодатную осень.
Отдать всё, до последнего, прежде чем уйти, оставить лишь доброе имя и строгую честь — этому постулату Н. Апушкина была верна всегда. В поэтическом клубе «Поиск» Василия Креслова, а потом в литобъединении «Созвучие», которое мы создали с ней вместе, она задавала тон высокой неуспокоенности, стремления к мастерству, к прорыву от ремесла к искусству. Здесь она нашла свою стихию, здесь были востребованы её эрудиция, художественный вкус, интеллигентность, всегда тактичная и бескорыстная помощь младшим коллегам.
О цельности дарования Н. Апушкиной читатель может судить по этой книжке, в которой соседствуют стихи, написанные и в
Николай Скрёбов
Лиле Саксоновой
В глаза озер глубокие смотрю,
Ласкаю ив серебряные косы.
Земля моя, нам близко к сентябрю,
К обеим нам уже крадется осень.
Пусть небосвод прозрачен и лучист,
И даль светла, и день так долго длится,
Но меж ветвей желтеет первый лист,
Но первый волос в прядях серебрится.
Всему свой срок, и обе мы уснем,
Ты — до весны, чуть позже я — навечно.
Так насладимся каждым теплым днем,
Затем, что наше время — быстротечно.
Наполним сердце нежностью до дна,
Надышимся любовью до предела,
Отбросим дрязги: жизнь всего одна,
Мгновенья мчат, а в мире столько дела.
Настанет час, придет моя пора.
Паду и я, как лист от винограда.
Прими меня, земля, моя сестра,
Укрой в свою душистую прохладу.
Мне сладко будет спать в твоей тиши
И слушать, как вверху щебечут птицы,
Как радостно горланят малыши
И нежно-нежно женский смех струится.
Но изредка — позволь мне ускользнуть,
Еще хоть раз омыться в чистых росах,
Еще хоть раз в лицо тебе взглянуть
Глазком ромашки у девчонки в косах.
Легенды говорят — я слышала не раз, —
Что по глухим лесам, таясь от человека,
Последний мамонт бродит и сейчас,
Усталый призрак каменного века.
Заметив свежий след машины на песке
Или бетонный столб электропередачи,
Часами он стоит в смятенье и тоске,
Пытаясь разгадать, понять, что это значит.
Давно не стало синих ледников,
Неведомая жизнь кипит на всей планете.
Он пережил друзей, он пережил врагов
И бродит по земле, совсем один на свете.
Он одинок, так страшно одинок,
Что рано или поздно это будет.
Когда он выйдет к вам на огонек,
Поласковей его примите, люди.
Не надо суетиться и кричать,
Хвататься за капроновые тросы.
Не мучайте его. Он не уйдет опять.
Он от тоски у вас защиты просит.
Вы лучше дайте зверю сена клок,
В брезентовом ведре поставьте воду,
И он уснет, прижав мохнатый бок
К нагревшемуся за день вездеходу.
Он сладко будет спать в покое и тепле,
Всем существом доверясь человеку,
Последний древний мамонт на земле,
Усталый призрак каменного века.
Памяти Елены Нестеровой
Для того земля кругла,
Чтобы звезд на всех хватило,
Чтобы солнце всем светило
И заря у всех была.
Для того земля кругла,
Чтобы путника дорога
Вновь до милого порога
Через бури довела.
И еще земля кругла,
Чтобы все мы друг для друга
Были в самом центре круга,
Круга доброго тепла.
Чтоб со всех сторон земли
Дружба шла от брата к брату,
Чтобы люди с края хату
Даже строить не могли.
Давайте делать чудеса —
Они ведь каждому по силам.
Ну, скажем, взять да написать
Стихи девчонке некрасивой.
Или в кино отдать билет
Едва успевшему к началу,
Тихонько положить букет
В окошко женщине печальной.
Да просто пригласить на вальс
В углу тоскующую вечно.
А там посмотрим, кто из нас
Уснет счастливей в этот вечер.
По сонной синеве глубокого затона
Еще плывут круги от быстрого весла, —
А катер мой уже, качая, понесла
Волна разбуженного Дона.
Пусть сзади, за кормой, еще ночная тьма.
В ущельях-улицах, нахохлившись, как совы,
Зажмурив веки штор, закрывшись на засовы,
Там спят угрюмые дома.
В рассветной тишине, как добродушный кот,
Почуявший тепло ласкающей ладони,
Неся меня вперед по розовому Дону,
Мой милый друг — мотор поет.
И всё уже поет. В ликующем порыве
Всё радуется дню, всё славит жизнь и свет.
Смешно скрипит деркач, и я пою в ответ —
Пускай нескладно, но счастливо.
Борису Куликову
Тихо тянутся туманы
От укромного залива.
На рассвете, раным-рано,
Черт болотный варит пиво.
Вот он, скрючившись корягой,
Сыплет лапой узловатой
В наговоренную влагу
Трав придонских ароматы.
Льет прохладу ночи сонной,
Терпкий жар дневного зноя,
И в смеющиеся волны
Плещет варево хмельное.
Гость далекий, безучастный,
К нам забредший мимоходом,
В час рассветный, в час опасный
Ты не пей из Дона воду.
Из любого края света
Силой властной, зовом внятным
Колдовское зелье это
Уведет тебя обратно.
Грудь стеснит тоской бессонной,
Память нежностью расцветит…
Я сама пила из Дона
Раным-рано, на рассвете.
Каким он был, последний час покоя?
Плыла заря над розовой рекою,
Медлительно текла ночная мгла.
И всё ясней виденьем горделивым
Вставал зеленый Киев над обрывом,
Торжественно сияли купола.
С Днепра ползли пушистые туманы
И падали на тихие поляны
Живой росой, суля погожий день.
И солнце величавое всходило.
Но в этот миг спокойный лик светила
Перечеркнула траурная тень.
А мир еще не тронула тревога,
И важный шмель, изладившись к полету,
Жужжал, гудел, как низкая струна.
И заспанная девочка с порога
Махала вслед чужому самолету…
Упали бомбы. Началась война.
…И поставили нас с комиссаром
На расстрел у развалин стены,
Дымно пахнущих старым пожаром —
Горьким запахом взрослой войны.
И летели снежки, как снаряды,
Нанося за ударом удар.
— Ничего, мы стояли, как надо, —
Сплюнув кровь, прохрипел комиссар.
Мы играли… Но разве играли?
Как отцы в подмосковном снегу,
Мы не в шутку — всерьез умирали,
Мы всерьез не сдавались врагу.
Это время суровое наше
Вразумляло нас раз навсегда:
Страшно струсить, погибнуть не страшно,
Важно выстоять, кровь — ерунда.
Оттого до последнего края,
До последнего звука в ушах
По тебе, мое детство, сверяю
Каждый вздох, каждый жест, каждый шаг
Василию Креслову
Здесь целый день у Дона вьется
Веселый маленький народ.
Летят качели в небосвод,
Беспечно девочка смеется.
А тополь вспомнил снегопад
И уходящий грохот боя.
Вот тут, припав к нему щекою,
Лежал израненный солдат.
Их вместе очередь пробила,
В одно смешала кровь и сок.
И знал солдат: подходит срок.
И знал: свободен город милый.
И в темноте морозной ночи
Ему приснилось наяву:
Летят качели в синеву,
Над Доном девочка хохочет.
Вынося из-под огня,
Как ребенка, счастье наше,
Шел солдат на смерть бесстрашно
За тебя и за меня.
Дни печали, славы дни —
Эта память нам навеки.
Живо сердце в человеке —
В сердце живы и они.
Ну, а ты, что пил и ел,
Сил набрался помаленьку,
Ловко встал на четвереньки,
А на ноги не сумел?
Зря ты тешишь злую страсть
Сделать черным всё, что бело,
Оскорбить святое дело,
Радость общую украсть.
Зря, куснув, ползешь ты вбок,
Хоронясь за чьи-то спины,
Хоть грозит тебе не мина,
В худшем случае — пинок.
Пойман, нет ли — вор есть вор.
Фраза смысла не имеет.
Ты, во весь свой рост пигмея,
Виден каждому в упор.
Как белый мрамор под резцом,
Как чистый лист в руке поэта,
Как песня, что еще не спета,
Прелестно юное лицо.
Но славной старости черты,
Живой судьбы живые звенья,
Несут в себе прикосновенья
Иной, высокой красоты.
Смотри же, здесь прошла война —
Ее беда, и гнев, и нежность…
Но как мы редко, как небрежно
Читаем эти письмена.
И впрямь, к чему свои слова теперь,
Когда чужих достаточно на свете,
И можно всё спросить, на всё ответить,
Всё выразить без боли и потерь.
Но ты опять идешь в неравный бой,
Не спишь ночами, рвешь бумагу снова…
Живому чувству нужно только слово,
В живой душе рожденное тобой.
Вся в веснушках земля лежала,
Брызнув солнцем во все концы,
По окрестностям разбежались
Одуванчики-сорванцы.
Даже здесь, под моим окошком,
Зацепившись не знаю как,
Безбилетником на подножке
Примостился один чудак.
Солнце зноем течёт по крышам.
Потемнела в лугах трава.
Где же ты, мой приятель рыжий,
Бесшабашная голова?
Нету рыжего больше, нету.
На вихрах его белый снег.
Под случайным порывом ветра
Скоро кончится краткий век.
Но пушинки вернутся в поле,
Чтобы снова цветы цвели.
Я бы с ним поменялась долей.
Так не страшно уйти с земли.
Лишь бы знать, что не зря по свету
Бродят думы твои и сны,
Что взойдёт твоё слово где-то
Золотым огоньком весны.
О, дом-виденье, дом-цветник,
Где в стройных вазах никнут розы,
Где, сторонясь вульгарной прозы,
Царит эстет, поклонник книг.
В шкафах, роскошных, как дворцы,
Слепящих золотом и чернью,
Тоскуют в скорбном заточенье
Волшебники и мудрецы.
Их слово сокрушало троны,
Срывало с деспотов короны,
Разило пошлость, как свинец.
Казнили, гнали, славу пели,
Молчать заставить — не умели.
Сегодня вышло, наконец.
Николаю Скрёбову
История прессует годы в даты.
Приходит срок — и временем-горой
Засыпаны гремевшие когда-то
Тиран, мудрец, и рыцарь, и герой.
Течет совсем не сказочная Лета,
И бег ее не обратится вспять.
Всё в мире смертно. Лишь одним поэтам
Доверено бессмертье даровать.
Всё поглощает, всё сжигает тленье,
Столетья растворяются во мгле,
Но не померкнет чудное мгновенье,
Покуда любят люди на земле.
В горах Шварцвальда небо голубей,
Прозрачней воздух и нежней туман.
Здесь по утрам стреляют голубей
Искусные стрелки из разных стран.
Угрюмый лес следит издалека,
Как, потакая прихоти убийц,
Служитель выпускает из садка
Доверчивых, ручных, веселых птиц.
Всё радостней, всё выше, всё быстрей
Они взмывают в синеву небес…
Над лесом убивают голубей,
И капли крови падают на лес.
И на кустах, той кровью налиты,
Меж темных листьев ягоды горят.
А ели хмуро смотрят с высоты,
Росу с ветвей роняют и молчат.
Здесь, в покинутых стенах,
дремлют тихие тени
И грустят позабытые сны.
Здесь тревожное эхо
бредит отзвуком смеха
Чьей-то светлой, далекой весны.
Те, кто жили, любили —
вдалеке иль в могиле.
Ветхий дом уже продан на снос,
И в пустынных покоях
бродит чье-то былое,
Озираясь, как брошенный пес.
Зимний ветер клубится,
зимний ветер клубится.
Холодеет оставленный дом.
Вьется синяя птица,
плачет синяя птица
Над своим разоренным гнездом.
Мама, бедная, как ты устала!
Отдохни, посиди у огня.
Я тебе помогаю мало,
Ты, родная, прости меня.
Вот и руки жесткими стали,
Все в морщинках, в мозолях сухих.
А бывало — их целовали
И писали о них стихи.
Дай, и я поцелую тоже…
Нет, не прячь, не стесняйся их!
Что прекраснее, что мне дороже
Этих рук огрубевших твоих!
Не спать девчонкам нынче до утра.
На улицах веселье до рассвета.
Взлетают в небо пестрые ракеты,
Сверкают в облаках прожектора.
Не спать девчонкам нынче до утра.
И мамам их не спится до утра.
Им видится до самого рассвета:
Висят на небе белые ракеты
И шарят в облаках прожектора.
Мучительный их свет — в который раз —
Вновь вызвал всё, что память затаила.
Тогда им тоже восемнадцать было,
Как девочкам, танцующим сейчас.
Им вспоминать сегодня всё больней
Отцов, ушедших, чтобы не вернуться,
Сестер, уснувших, чтобы не проснуться,
До срока поседевших матерей.
Взлетают в небо пестрые ракеты,
Сверкают в облаках прожектора —
И матери рыдают до утра,
Когда везде веселье до рассвета,
Когда везде горят прожектора.
Мыла косы осень
В полночь на пруду.
Уронила в просинь
Бусинку-звезду.
Укатилась в воду,
Не найти на дне.
Рыбы хороводы
Повели над ней.
Там, где бьют о камни
Светлые ключи,
Окуни боками
Трутся о лучи.
И плывет их стая
В сумраке сыром,
Между трав блистая
Звездным серебром.
Наша речка этой ночью
ясных звезд полным-полна.
Ивы в узеньких ладонях
кружат толстую луну.
В темноте на тихий берег
cонно валится волна,
А над речкой ходят кони,
пьют прохладную волну.
На рассвете шалый ветер
расшумится в камышах,
Потемнеет у обрыва голубая глубина,
И начнут шептаться ивы,
вербам жалобно шурша,
Что опять сегодня кони
звезды выпили до дна.
Нынче вечер такой хороший,
Белый пух летит с тополей.
Этой легкой, нежной порошей
Пересыпан песок аллей.
И на чистом желтом песочке
Постепенно смывает тьма
Две цепочки следов — как строчки
Недописанного письма.
Две цепочки всё время вместе.
Вдруг — нечаянный поворот,
И одна застыла на месте,
А другая — ушла вперед.
Нынче вечер такой хороший.
Легкий пар плывет от воды.
Тополиной белой порошей
Заметает твои следы.
Вьюга пляшет по белым крышам,
Клены зябко стучат в окно.
Что же ты ничего не пишешь?
Нет ни строчки давным-давно.
А у нас буянят бураны,
Ветки голые теребя.
Нынче листья опали рано:
Очень холодно без тебя.
Ты вряд ли и помнишь.
Над ветками сада
Шальная луна,
усмехаясь, плыла.
Мне добрые клены
шептали: «Не надо!»
А я тебе сердце
в подарок несла.
Послушно легло оно
прямо в ладони,
Доверчивой лаской
полно через край.
А ты посмотрел
на него удивленно,
В руках повертел —
и забросил в сарай.
С тех пор под давно
устаревшими книжками,
Меж стоптанных туфель
и рваных плащей
Оно и валяется,
самое лишнее
Из сложенных там
бесполезных вещей.
Иссякли запасы
упреков и жалоб.
В груди пустота
заросла за года.
Живу потихоньку.
И верно, пожалуй,
Зовут бессердечной
меня иногда.
А снег был белый-белый,
И льдинки, как слеза.
Я права не имела
Смотреть в твои глаза.
А снег кружил несмело,
Узорный, кружевной.
Я права не имела
Сказать: уйдем со мной.
А снег валил, как лава,
Ростки весны губя.
Я не имела права
Сказать: люблю тебя.
И город, и море окутал туман,
Густой, как морская вода.
Как стадо китов из неведомых стран,
Чернеют у пирса суда.
Ревун, задыхаясь, кричит до зари,
Надорванный голос охрип.
Куда-то, качаясь, плывут фонари —
Икринки невиданных рыб.
Коралловым рифом сплетается сад.
Клубится, волнуется тьма.
Подводными скалами грозно торчат
Из мутного мрака дома.
И мы погибаем в туманную ночь.
Корабль наш — на острых камнях.
Он тонет, любимый, и нечем помочь.
Любимый, прости меня!
Нет, не слушать нам в садах
Песни соловьиной,
Не сидеть нам у пруда
Под густой рябиной.
Не для нас зари огонь
Над кудрявым кленом,
Не для нас поет гармонь
Голосом влюбленным.
Свой любимый пароход
Спрятав под подушку,
Спит, не ведая забот,
Твой смешной Андрюшка.
Возле рыжего виска
Бродит теплый ветер.
Пусть не знает, что тоска
Есть на белом свете.
Что сегодня над рекой
В красноталах частых
Схоронили мы с тобой
Собственное счастье.
Ночь темна. Холодный дождь закапал.
Опустевший город спит давно.
Только клён большой тяжелой лапой
Всё стучит, стучит ко мне в окно.
Я платок накину, выйду к клёну,
Ствол его шершавый обниму.
Что зовёшь меня, мой друг зелёный?
И тебе тоскливо одному?
И тебе в угрюмое ненастье,
В темноте промозглой и сырой
Не дает уснуть мечта о счастье,
О душе далёкой, но родной?
Замолчи, осенней ночью грозной
Не стучи и не мешай мне спать.
Нам с тобой обоим, друг мой, поздно
Нашу птицу синюю искать.
Так пускай нам нынче хоть приснится,
Что за тусклым, за седым дождём
Все-таки летит, летит к нам птица —
Та, что мы давно уже не ждём.
Не говорил о чувствах ты,
Не требовал ответа.
Ты приносил в мой дом цветы,
Родных степей букеты.
Там были кашка и дурман,
Полынь, чабрец и мята.
Стоял повсюду, как туман,
Их запах горьковатый.
В мои доверчивые сны
С заката до рассвета
Текло томление весны,
Палящий пламень лета.
Неодолимым колдовством
Пропитан до порога,
Он изменил мне, старый дом,
Прибежище в тревогах.
И всё забыв, и всё простя,
Хмельное сердце пело.
Я испугалась не шутя,
Я крикнуть — нет! — успела.
Но злая сила в ворожбе:
С рассвета до заката
Всё степи шепчут о тебе
Тревожным ароматом.
Ты не придёшь ко мне весной
Взглянуть, как, солнцем опоён,
Качает шалой головой
Наш, твой и мой, любимый клён.
Ты не придёшь ко мне зимой,
С мороза в дом неся тепло,
Сердясь, что пылью ледяной
Мою тропинку замело.
И осенью ты не придёшь,
Когда унылые дожди,
Топчась по лужам без калош,
Бубнят: не жди, не жди, не жди.
Ты летом не придёшь ко мне,
Держа неброские цветы.
Течёт народ в моем окне,
И всё не ты, и всё не ты.
Проходят годы — много лет.
Уходят дни — не перечесть.
Но каждый ласковый рассвет
Твердит упрямо: счастье есть.
Мы с тобой — два берега
у одной реки.
А ты ведь мне не лгал тогда,
Твердя рассудку вопреки,
Что не страшны для нас года,
Что мы — два берега реки.
И сердце верило весне,
И сердцу было невдомек,
Что в темной ямке у корней
Уже родился ручеек.
Еще не поздно сделать шаг,
Еще воды — всего глоток.
Но ямка та — уже овраг,
Но тот ручей — уже поток.
Еще протянута рука,
Моя — к тебе, твоя — ко мне,
Но не поток, уже река
Ревет и бьется меж камней.
Теперь и лиц не увидать,
И голос глохнет на волне.
Тиха смирившаяся гладь,
Укрыты камни в глубине.
Говорили сегодня в трамвае:
У дороги, в пыли,
Площадь к празднику убирая,
Чье-то сердце нашли.
Сердце женское, мало поношено,
И не знает никто,
Потеряли его или брошено,
Почему и за что.
Толковали соседки сердито,
Осуждали ее…
Я всё думаю, ты не ходил там?
Может, это мое?
Поезда отчаянно кричали
На осеннем промозглом вокзале.
Девочка с огромными глазами,
Плача, говорила о печали.
Тосковала гневно и тревожно,
Всё твердя, что месяц — это жутко,
Что прожить одной хотя бы сутки
Нестерпимо, дико, невозможно.
Что пускай огнем горят зачеты,
Только неужели непонятно,
Что, расставшись с ним, невероятно,
Ни к чему, немыслимо работать.
Разметавши волосы на плечи,
Стискивая худенькие руки,
Девочка рыдала о разлуке.
Я молчала, думая о встрече.
Что холодный ветер жжет, как жало,
Что опять намаемся с вещами…
Что за светлый миг того прощанья
Сотни наших встреч отдать — всё мало.
Спасибо злой моей судьбе
За то, что доброй не была,
Не обрекла меня тебе,
Тебя ко мне не привела.
Мне нынче нечего забыть,
Мне нынче незачем страдать.
Так мало ты сумел убить,
Так мало ты успел предать.
Забрызгать грязью чистоту.
Измучить сердце мелкой злобой.
Похоронить. Над ранним гробом
Воздвигнуть пышную плиту.
Потом цветы туда нести,
Из года в год поминки править.
Служить молебны. Свечи ставить.
Поклоны класть. Посты блюсти.
Упавши ниц пред образами,
Омыть грехи свои слезами,
Стать чище утренних лучей…
О, благочестия примеры!
Когда б не ты, святая вера,
Кто утешал бы палачей?
Беснуются ветры в предутренней мгле.
Осенние листья кружат и кружат по земле.
Давно позабыты счастливые сны
О радостном мае, о ласковом солнце весны.
Давно позабыты уют и тепло.
Бушующим вихрем былые мечты унесло.
Уставшие мчаться в ревущую тьму,
Уже не хотят, не стремятся они ни к чему,
Уже не гадают, где кончится путь,
И только мечтают скорее упасть и уснуть.
Снега засыпают и лес, и гумно,
Но листья не слышат, теперь уже им всё равно.
Пусть плачут метели в предутренней мгле.
Осенние листья лежат на остывшей земле.
Мой здравый смысл, глумливый старый бес,
Бессовестно проспавший это лето,
Проснулся нынче рано, до рассвета,
И прямо в душу лапами полез.
И вытащил, нахал, горячий ком,
Теснивший сердце то тоской, то счастьем,
Расправил, остудил, разгреб на части —
И выложил на солнышке рядком.
Так вот она, моя беда и боль,
Моя любовь от встречи до развязки:
Самой себе рассказанные сказки,
Самой себе навязанная роль.
Отныне можно жить, легко дыша…
Но где она теперь, моя душа?
Раненое солнце в горы уползало,
Кровью заливая небо голубое.
В исступленном горе море билось в скалы,
Разрывая в клочья кружева прибоя.
Великаны-сосны грозно рокотали,
В ужасе дрожали золотые маки,
А в лесах угрюмых совы хохотали,
Злобно торжествуя воцаренье мрака.
Без счастья можно жить, не плача,
Отлично есть, спокойно спать,
Едва заметную удачу
Великим счастьем называть.
Счастливым людям — улыбаться,
Желать им счастья на года,
И не касаться, не касаться
Душевной раны никогда!
Весь день тоску глушить работой,
Потом до полночи читать…
Живут же куры без заботы
И не пытаются летать.
Ничто не гибнет на земле.
Всё оставляет в мире след.
Звезда, угасшая во мгле,
Влюбленным светит сотни лет.
Давно иссякнувший поток
Блуждает тучкой в синеве.
Давно увянувший цветок
Подарит жизнь другой траве.
Давно упавшая сосна
Зажжет огонь в моем дому.
Давно отцветшая весна
Осветит сердце в злую тьму.
И пламя чистое взойдет
Из сучьев черных и сухих.
И эта боль, что сердце жжет,
Однажды выльется в стихи.
Ничто не гибнет на земле.
Прошла любовь, прошла невзгода.
Открылась камера в тюрьме,
Где без надежды год от года
Душа томилась в лютой тьме.
Ковром лежит, широк и ясен,
Необозримый белый свет.
И даль светла. И мир прекрасен.
И нет преград. И силы нет.
Отшумел карнавал листопада.
Пуст и холоден сад.
Сбросив пеструю ветошь наряда,
Строго ветви сквозят.
Дотлевая, дымят вдоль дороги
Мертвых листьев холмы.
Сад сегодня подводит итоги
На пороге зимы.
И в душе так же строго и ясно,
Даль светла и чиста.
Смолкнул ропот обиды напрасной,
Отошла суета.
Отрешаясь от мелкой тревоги,
Мертвой злобы и тьмы,
Сердце тоже подводит итоги
На пороге зимы.
А жизнь ушла такой походочкой —
Замок не щелкнул, дверь не скрипнула.
Не пляшут больше туфли-лодочки:
Как комья, годы поналипнули.
И ум заботы запорошили,
И взгляд усталостью туманится,
И платье в пеструю горошину
Уже пора отдать племяннице.
Ничьих печалей не причина я,
Ничьих бессонниц не виновница.
Пройду по улице с рябиною —
Никто взглянуть не остановится.
Всё реже, реже счастье чудится,
И видно — нравится, не нравится, —
Что не сбылось — уже не сбудется,
В чем ошибалась — не поправится.
Росли года мои, как деревце,
Растут — быстрее кома снежного.
А сердцу глупому не верится,
Всё молодым живет, по-прежнему.
Аленке Чупошевой
Ну вот, ты уже и большая,
малышка моя, Алёшка.
А помнишь, как мы, бывало,
ходили к реке голубой?
Ты топала так упрямо
на худеньких крепких ножках
И крошечной цепкой лапкой
тащила меня за собой.
Мы вместе с тобой встречали
пыхтящие пароходы,
Мы лазали по обрывам,
на мокрых склонах скользя.
Изодранные коленки
ты храбро мазала йодом
И молча сопела, помня:
героям плакать нельзя.
А тихими вечерами,
когда в рубашонке короткой
Спала ты, уткнув в подушку
веснушчатый рыжий нос,
Твоя такая большая,
такая смелая тетка
На первые в жизни свиданья
бежала, робея до слез.
Я всё это вижу так ясно,
на милое личико глядя.
Сегодня у нас — вечеринка,
но у тебя — первый бал.
Сегодня, впервые в жизни,
веселый подружкин дядя,
Как маму, с низким поклоном,
тебя танцевать позвал.
Ты смотришь почти надменно —
а щеки огнем пылают.
Слегка опустив ресницы,
ты в томном танго скользишь.
И как я тобой любуюсь,
и как тебя понимаю:
Забавную важность котенка,
поймавшего первую мышь.
И всё еще будет первым:
и первое увлеченье,
И первые смутные грезы,
и первый взрослый успех,
И первые расставанья,
и первые огорченья,
И первые взрослые слезы —
тихонько, тайком от всех.
Ох, как они мне знакомы,
безмолвные эти слезы!
Но что же я в силах сделать?
Но как тебя сберегу?
Из смуглых твоих ладошек
не раз я таскала занозы,
А вынуть занозу из сердца,
наверное, не смогу.
Аленушка! Будь счастливой,
как утро, как птичья песня.
Всю жизнь проживи без горя,
доверчиво, нежно любя.
Моя улетевшая юность
сегодня в тебе воскресла,
Так пусть всё, что мне не досталось,
исполнится для тебя.
Завод рождался, как стихи.
Эскизы грезились в постели,
А поутру черновики
В корзину яростно летели.
Всё было глупо, тяжело,
Невыполнимо, невозможно.
Всё расползалось, и текло,
И не желало стать, как должно.
Но вновь упрямая рука
Бумагу крыла четкой сетью.
И вдруг — строка, еще строка,
Теперь строфа, другая, третья!
И вот она поет уже,
Всё чище, всё прозрачней тема,
И вот — в нарядном чертеже
Звенит, живет моя поэма.
Сегодня ей скажу: прости.
Другой умелыми руками
Ее взлелеет и взрастит,
Оденет в сталь, бетон и камень.
Другой увидит наяву,
Что мне когда-то примечталось.
А я — опять бумагу рву,
Ворчу и злюсь, кляня усталость.
А честно — одного хочу:
Пускай до слез, пускай до пота,
Но только будь мне по плечу,
Моя веселая работа.
Жизнь летит, как скорый поезд,
Тарахтя по шпалам-дням,
И увозит, всё увозит,
Всё увозит от меня.
Торопись! — стучат колёса. —
Не зевай! Лети! Спеши!
Осыпаются с откоса
Клочья порванной души.
Ну и пусть. Довольно тела,
Хватит тела, черт возьми,
Чтобы пило, пело, ело
С современными людьми.
Что душа? Она не в моде.
С ней, сказать начистоту,
Надо плыть на пароходе,
Может, даже — на плоту.
С ней глядят любимым в очи,
Ловят звездочки ковшом.
С ней, душой, не просто очень,
Посложней, чем с гаражом.
Так-так-так! — твердят вагоны. —
Торопитесь! Цель близка!
Но на новом перегоне
Тот же ветер и тоска.
Жить и думать мне мешая,
Злая боль на сердце пала.
У меня беда большая:
Где-то девочка пропала.
И в сомненье, и в печали
В глубине зеркальных стекол,
Как спасенье, я встречала
Взгляд из юности далекой.
Как она меня судила
Беспощадно и сурово,
До жестокости правдива,
Бескорыстна до смешного!
Нынче в зеркало взглянула —
Нет моей девчонки строгой.
Заблудилась? Утонула?
В лес зашла не той дорогой?
Как же я недоглядела!
Нет нигде. Как не бывало…
Люди, люди, что мне делать?
Люди, девочка пропала!
М.Ф. Смирновой
А всё же есть они — веселый летний гром,
Умытые дождями ветви,
Смешливые ручьи. В моем краю сухом
Не так-то просто верить в это.
Здесь каждый чахлый куст до капли
жадно пьет
Всё, что на корни влагой пало.
Здесь голодно хрипит земли иссохший рот:
Умей довольствоваться малым.
И воет суховей в бурьянах неспроста:
Пей нынче, завтра будет хуже.
И так легко забыть, извериться, устать,
Припасть к любой случайной луже.
Но я иду вперед, туда, где жизнь жива.
Нельзя поверить лютой песне,
Покуда есть заря, и неба синева,
И ты, поэзия, ее предвестник.
Может, было, может, и не было,
Может, было и не было вместе.
Ты мне синий кусочек неба
Зачерпнул котелком из жести.
Я молчала, пила, смеялась,
Поправляла рюкзак за плечами,
А у губ моих солнце качалось,
Обжигало меня лучами.
Даже имя давно забыла.
Даже эхо на зов не ответит.
Может, не было, может, было…
Только солнце и нынче мне светит.
В. Е.
Не ты был болью и огнем,
Спалившим сердце мне дотла.
Другого я в ночи звала,
Кляла другого белым днем.
Но был ты садом на заре,
И чистой утренней росой,
И песней девочки босой,
Бегущей к солнцу по горе.
Но был ты эхом милых дней,
Моей весны тепло и свет,
Живой заветный амулет
Беспечной юности моей.
И не считала я года,
Смеясь в лицо осенней мгле.
Покуда есть ты на земле,
Я знала: буду молода.
Лишь только был бы, только жил,
Пускай вдали, пускай с другой…
Какой колдун, насмешник злой,
Ту встречу нам наворожил?
Помню, в отрочестве туманном,
Твердо веря в реальность грез,
Я не принца ждала — капитана,
Беззаветно, упрямо, всерьез.
Знала я: он придет сквозь шквалы,
Сквозь преграды подводных скал.
Скажет он: я бродил немало,
Только счастья не отыскал.
Чудеса не иссякли в мире.
Он и вправду нашел мой дом.
В одинокой моей квартире
Мы сидим за одним столом.
Светел вечер позднего лета,
Беспощадно трезва голова.
А в туманном дыму сигареты,
Проплывая, тают слова:
— Капитан мой, в какие дали
Уносил вас крылатый корвет?
Капитан мой, вы опоздали,
Опоздали на двадцать лет…
Плыла над городом луна,
И Млечный Путь стоял, как мост.
На каждой ветке у окна
Качались гроздья синих звезд.
И соловей сошел с ума,
Запел, заплакал под луной.
И осень строгая сама
Себе почудилась весной.
И мир окутал светлый бред.
И мне опять семнадцать лет.
Сочится в стекла серый свет,
Ревут моторы тяжело.
Пора проснуться. Рассвело.
В бледном звездном полусвете
Дремлют вишни в белом цвете,
Крепко спит задира-ветер,
Спят и яблони в саду.
Только тоненькая ива,
Наклонясь к воде с обрыва,
Ловит в речке терпеливо
Утонувшую звезду.
Не шестнадцать мне всё же,
Мне пора отдохнуть.
Пусть другие, моложе,
Отправляются в путь.
По дорогам шататься
Молодым по плечу.
Мне уже не шестнадцать,
Я покоя хочу!
Но, деревья и души
Пробуждая от сна,
По разлившимся лужам
Снова бродит весна.
Снова блещут зарницы,
И колеса стучат,
И, как синие птицы,
Тепловозы кричат.
В сердце бродят тревоги,
Как хмельное вино.
Видно, счастье дороги
Мне навеки дано.
Видно, в путь собираться
Снова отдан приказ.
Видно, вновь мне шестнадцать…
В восемнадцатый раз.
Завтра еду, еду к морю,
В радость, праздник, тишину!
Всё забуду — грусть и горе,
Брошусь в легкую волну.
Выйду сильной и спокойной,
Смою муть недобрых дней.
Снова стану я достойной
Ясной радости моей.
Сброшу боль, обиды, беды,
Разом раны исцеля.
Еду к морю, к морю еду!
Чистой жди меня, земля.
Играют волны кротко,
Сияет солнце пылко,
А возле нашей лодки
Качается бутылка.
Блестит она так странно,
Плывет она так близко…
Что, если в ней нежданно
Окажется записка?
Пожалуй, там посланье
От капитана Гранта,
Сраженья и скитанья,
Бом-брамселя и ванты…
Под синевой глубокой,
Под глубиной бескрайней
Из юности далекой
Плывет навстречу тайна.
Уже, волной прибита,
О борт скребется робко…
Так что в бутылке скрыто?
Боюсь, что только пробка.
К чему мечте развязка?
Пускай плывет, качается,
Пускай не меркнет сказка
И юность не кончается.
Н.С.
Опасные игры, недобрые сны.
Вас август ласкает и греет,
И листья на ветках вовсю зелены,
И гроздья тяжелые зреют.
И бродит стихов золотое вино,
И плещет, и головы кружит.
А вы, что ни день повторяя одно,
Всё кличете осень да стужи.
А осень, как женщина, верит словам,
Печаль ей близка и понятна.
Что, если услышит, потянется к вам
И вправду придет — безвозвратно?
Была душа покрыта льдом
И вдруг — растаяла.
Я убрала жасмином дом,
Везде поставила.
Опять невесть чего ждала,
Дыша обманами.
Сиял жасмин среди стола,
Манил туманами.
А сердце без защиты льдин
Томится, мается…
Еще не вянет мой жасмин,
Но — осыпается.
Какой покой, какая тишина!
Я, словно в воду, в сон погружена.
Как толстые серебряные рыбы,
Качаются лениво на волне,
Ворочаются в темной глубине
Неясных мыслей медленные глыбы.
Безоблачно спокойна синева.
Здесь жить бы век, как тополь, как трава,
Как тот мохнатый камень у откоса,
Блаженной дремой радостно дыша,
Не споря, не волнуясь, не спеша,
Забыв про все проблемы и вопросы.
Чтоб день сиял и вечер тихо гас…
Но близок он, тот неизбежный час,
Когда средь этой ласковой лазури
Душа опять в отчаянной тоске
Замечется, как рыба на песке,
И взмолится, безумная, о буре.
Говори же, говори!
Я должна услышать это.
Видишь, зарево зари
Разметалось на полсвета.
Посмотри, пожар в окне
Занимается всё выше,
И сгорают в том огне
Сразу обе наших крыши.
Всё равно. Пускай горит.
Пусть обидят, пусть осудят.
Говори же, говори!
Говори — и будь, что будет.
В час, когда все люди дремлют,
Из волшебных городов
Выпускает ночь на землю
Черных ласковых котов.
Осторожными шагами
Под покровом темноты
Между спящими домами
Ходят добрые коты.
И, прокравшись в окна спальни,
Средь глубокой тишины
Всем усталым и печальным
Намурлыкивают сны.
Ловят чутко и тревожно
Выраженье наших лиц
И стирают осторожно
Слёзы с дремлющих ресниц.
Не тревожьтесь, мой хороший,
Мне беды не принесли вы.
Мне по силам эта ноша,
Я умею быть счастливой.
Мне мила моя неволя,
Сердца чистое горенье,
Между радостью и болью
Легкокрылое паренье.
Мне мила моя свобода
В строго заданных пределах,
Где побочные невзгоды
Остаются личным делом.
Он не злое наважденье —
Свет безгрешный и высокий.
Это — только сновиденье,
Только песни, только строки.
Нужна, как прошлогодний снег…
Ах, если б это вправду было!
Одно навеки сердцу мило —
То, что утрачено навек.
В сегодняшнем — то пыль, то лист.
Сегодняшний небезупречен.
А тот, далекий, — как беспечен,
Как свеж, как празднично лучист!
А там и этот, что метет,
Слепя глаза, в седой аллее,
Еще больней, еще милее
Коснется сердца — через год.
Всё отдать могла без жалобы,
Что хранила, что имела.
Ничего не придержала бы,
Ни о чем не пожалела.
Безрассудно и доверчиво
Ради слова, ради взгляда
Всё отдать могла — да нечего.
Ничего-то вам не надо…
Неужто снова он, старинный мой кошмар,
Отброшенный за километры?
В уютной комнате я чей-то ценный дар,
«Девица с книгой» в стиле ретро.
О нет, не пустячок, не ширпотребный вздор —
Произведение искусства.
Ко мне ведут гостей, и я ласкаю взор,
Бужу возвышенные чувства.
«Взгляните, — говорят, — как этот профиль мил.
Как нежно платьице из ситца!»
А я молчу, молчу. Я набираюсь сил
Проснуться — или хоть разбиться.
Мне жалости не надо. Никакой.
И даже вашей. Нет, особо — вашей.
Прекрасен путь, печален или страшен, —
Я выбрала его сама. Он — мой.
Но что за праздник — где-то на пути
Увидеть, как цветок, улыбку друга,
Забыть про все обиды и недуги —
И в новую поверить впереди.
Не люби меня, ты слышишь!
Не люби меня, не надо!
Горько ждать расцвета вишен
В эту пору листопада.
Всё, что с юности манило,
Вижу въявь не искажённым.
Может, то, что прежде было, —
Черновик судьбы сожжённый.
Может быть. Но нынче — поздно.
Так простим судьбе разлуку.
Листья падают и звёзды.
Протяни на дружбу руку!
И спокойными шагами
Вновь пойдём по белу свету,
Слыша шорох под ногами
Розно прожитого лета.
А всего-то и надо —
проснуться в сияющем лете,
И подслушать, что шепчет акации
ласковый ветер,
И опять ощутить,
что на этой счастливой планете
Есть один человек,
что проснулся, как ты, на рассвете,
И узнал тебя в радостном деревце
в белом расцвете,
И услышал твой голос,
и голосом сердца ответил.
Ах, давно, во время óно,
От Севильи до Гренады
Трубадуры у балконов
Сладко пели серенады.
И, внимая нежной трели,
Как картины в темной раме,
На балконах томно млели
Очарованные дамы.
Высоки теперь балконы,
Где подняться песне старой!
И звенят нам телефоны
Вместо ласковой гитары.
Но пускай до самой крыши
Заревут магнитофоны —
Сердце слышит, сердце слышит
Трубадура под балконом.
Я гадала, я гадала
по листам старинной книги,
Мне сказала злая книга:
с глаз долой — из сердца вон.
Я взяла другую книгу,
ту, что вы мне подарили,
И ответила мне книга:
я тоскую без тебя.
Никогда вы мне, мой добрый,
злого слова не сказали.
Если нынче и солгали —
всё равно, благодарю.
Те слова твержу, как песню,
тихо-тихо повторяю,
Те слова храню, как тайну,
никому не говорю.
Но, вплетаясь в эту песню,
всё бормочет дряхлый голос,
Всё бубнит припев зловещий:
с глаз долой — из сердца вон.
Мой друг, а колдовство — немалый грех.
В наш трезвый век — на что это похоже!
Тревожно вам — и я тоскую тоже,
Вам весело — я радуюсь при всех.
Я просыпаюсь в ранний час, как вы,
С внезапным чувством счастья или муки.
Нет, попадись вы Торквемаде в руки,
Ей-ей, вам не сносить бы головы.
Опять в душе счастливую тревогу
На все лады поют десятки струн…
А впрочем — не беда, что вы колдун,
Я и сама колдую понемногу.
Покуда верю в вас добру и чистоте, —
Не мучаясь, не лицемеря,
Я радостно скольжу на светлой высоте —
Пока я верю.
Любой свой день и час, любой свой жест и шаг
Простой и гордой мерой мерю:
Под взглядом ваших глаз живет моя душа,
Пока я верю.
Я больше не боюсь апутаться во мгле,
Спеша, открыть чужие двери.
А может быть, — и вам чуть легче на земле,
Пока я верю.
Как все, я ожидала трех сестер.
Надежда и любовь пришли без веры.
Как зыбкий дым, развеялись химеры,
И пеплом стал сияющий костер.
И вынесла я сердце из огня,
Всё выдержала, всё перестрадала.
Я больше никого не ожидала,
Но сестры сами вспомнили меня.
И радостен мне нынче чистый свет
Любви и веры, хоть надежды — нет.
Радость, горе, имена и даты —
Всё бледнеет, гаснет, пропадает,
Только это вижу, как когда-то:
Над могилой женщина рыдает.
Снова чей-то шепот изумленный:
— Кто бы мог подумать, как любила!
Яростно, блаженно, исступленно
Женщина рыдает над могилой.
Кончились, ах, кончились мученья,
Боль в губах, закушенных до крови,
Колкости, попреки, поученья
Благостной наушницы — свекрови.
Всё, лежит! И век ей не подняться,
Не солгать, не ранить, не обидеть!
Незачем молчать и улыбаться!
Некого тоскливо ненавидеть!
Право, я в загробный суд не верю.
Но страшнее всех видений ада
В этом крике загнанного зверя
Буйная, отчаянная радость.
Много лет во тьме ночей бессонных
Прочь бежит желанная дремота:
Вдруг вот так, блаженно, исступленно
Надо мной самой заплачет кто-то.
Как мне убрать себя с твоей дороги?
Н. Скрёбов
Как видно, и мне досталось
Такое же наказанье:
Не светлая, легкая жалость,
А жгучее состраданье.
Чужая тоска — больнее,
Острее чужие тревоги.
Я тоже порой умею
Себя убирать с дороги.
И синюю птицу случалось
Из рук выпускать, не споря,
Поскольку любое счастье —
Как правило, чье-то горе.
Свое, не чужое сердце
Привычней мне рвать на части.
Но, может быть, именно это
И есть настоящее счастье?
Судьба умеет подшутить.
Почти у самого заката —
Знакомый камень на пути
И три дороги — как когда-то.
Направо — розовый уют,
Гнездо в зеленой дреме сада,
Где птицы сонные поют,
Где ничего искать не надо.
Налево — нежность и любовь,
Родных сердец живое пламя —
И чья-то кровь, и чья-то боль,
И чье-то счастье под ногами.
А впереди — и дробь дождя,
И хлябь, и рытвины, и ямы…
Опять преграду обойдя,
Иду вперед, как прежде, — прямо.
Всё просто: в зеркало взглянуть,
Одуматься, опомниться,
Тихонько, горестно всплакнуть
Одной в пустынной комнате.
И, осудив свои грехи,
Принять решенье гордое,
И, верно, написать стихи
Печальные и твердые.
И позу мужества принять…
Но — нравится, не нравится, —
Решила — надо выполнять.
Вот с этим — дай бог справиться.
Хочу вас видеть. Хоть на миг.
Увы, и это слишком много.
Весь день в душе стоит, как крик,
Невыносимая тревога.
Как-то, что ночью дождь прошел,
Что на дворе темнеют лужи,
Я знаю: вам нехорошо,
Вам голос друга нынче нужен.
И — ни прийти, ни позвонить,
Ни протянуть безмолвно руку…
А всё дрожит, не рвется нить,
Переливающая муку.
Ох, и до чего же
непослушны ноги,
Ох, и до чего же
безрассудна голова!
Я бегу от Вас,
но все мои дороги,
Плавно изгибаясь,
поворачивают к Вам.
Как же нам расстаться?
А расстаться — надо.
Как порвать давно
натянутую нить,
Если каждый листик
вянущего сада
Просит оглянуться,
не спешить, повременить?
Здесь обратно манит
каждая дорожка,
Каждая пичужка
о былом поет.
Как же нам расстаться,
друг вы мой хороший,
Милый свет закатный,
горюшко мое?
Эта нежность кажется мне
Теплым лучиком на щеке,
Огоньком свечи на окне,
Мотыльком на моей руке.
Всё так смутно — не разгадать,
Всё легко, как обрывки сна.
Но и сны не хотят солгать,
Что надолго моя весна.
Не коснусь. Отведу ладонь,
Золотой пыльцы не сотру.
Не оставлю ясный огонь
На осеннем, на злом ветру.
Пусть сквозь черную толщу лет
Тихо светит в любой ночи
Милый, чистый, далекий свет
Не погашенной мной свечи.
Гале Калининой
Твердишь: не бойся быть счастливой.
Ужасно долгие года
Ходить по краешку обрыва,
Не оступаясь никогда.
Пусть ты права. Но ты — лавины,
Пожар лучей и блеск снегов.
Тебе чужды мои равнины,
Простор полей, покой лугов,
Их рек медлительные воды,
Их ручейков живой хрусталь,
Несуетливая свобода,
Неговорливая печаль.
Там тихий дождь ласкает травы,
Там кротки солнечные дни.
А если есть в глубинах лава —
Об этом знают лишь они.
Странным ветром нынче дунуло,
Потянуло…
Или сердце всё придумало,
Обмануло?
Или светлое да ясное,
Что таила,
Раздала совсем напрасно я,
Рассорила?
Неужели станет радуга
Кучкой пыли?
Вы ли это, мой загаданный?
Это вы ли?
Каких я светлых слов от вас ждала,
Как жадно их желала, как страшилась!
И где мне знать, на что бы я решилась,
Куда бы в опьяненье забрела.
Вы, добрый друг, меня уберегли
И от несчастья, и от счастья сразу.
Вы, не сказавши ни единой фразы,
Предельно ясно всё сказать смогли.
Так тонко, хладнокровно, осторожно,
Что позабыться стало невозможно.
Как можно говорить о выборе любви —
Рассудочно, спокойно, точно!
Любовь — когда любовь — гони или зови,
Придет, когда сама захочет.
Любовь — когда любовь — настигнет, как гроза,
В кипенье мрака, взрывах света.
Любовь нельзя отдать — и отобрать назад,
Как взятую взаймы монету.
Любовь — когда любовь — сама дает вдвойне,
Не числя щедрость униженьем.
Любовь не мелкий торг, не я — тебе, ты — мне,
Лишь я — тебе, без продолженья.
Любовь — когда любовь — безжалостный судья,
К себе суровый без пощады.
Любовь — не тайный пир, не прихоть, но судьба,
И катастрофа, и награда.
Любовь — когда любовь — не знает, что умрет,
Не может срок себе назначить.
А если вышло так, что всё наоборот, —
Честней бы звать ее иначе.
Неправда, я не зыбкая трава.
Я жить хочу столетьями, не днями.
Пускай легка зеленая листва,
Но вскормлена суровыми корнями.
Когда свои цветы я подарю,
То с кровью подарю, ломая ветки.
И если так случится, что сгорю, —
Не до другой весны сгорю — навеки.
Не испугавшись ни мороза,
Ни злых метелей, ни снегов,
Как чудо, в дом пришла мимоза
С далеких, милых берегов.
Озябший дом поверил в лето,
Открыл все двери для тепла —
Ведь капля солнечного света
На каждой веточке цвела.
Она и нынче, как бывало,
Стоит, стройна и хороша.
Лишь нежных лучиков не стало,
Да листья осенью шуршат.
И так же ветер бьется в окна.
И так же холодно в дому,
И лето далеко-далёко…
Я не виню ее. К чему?
Начала пока еще не было,
Начало едва начиналось.
И песня — нежная, смелая, —
Не пелась — лишь сочинялась.
И в воздухе тихо дрожало
Предчувствие светлых минут,
И сердце тревожно ждало,
Как только однажды ждут.
Заветный звонок раздался,
Счастливый, как песня скворца…
И кто бы тогда догадался,
Что это — начало конца.
Что, бедный дурачок, небось, болят бока,
Нескладный мой Пегас, придуманное диво?
Ах, как парили мы легко и горделиво —
И как летели вниз, пронзая облака!
Нам, в общем, поделом. Не стоит брать даров —
Чужое волшебство в полете не опора.
А взяли — так вернем, не опустясь до спора,
И боль перемолчим, не тратя слёз и слов.
А там — не привыкать. Пойдем своим путем.
До свадьбы заживет, как в детстве говорили.
И сами отрастим сияющие крылья,
И в небо полетим, и звезды обретем.
Как я вдруг на жизнь ополчилась,
Разом вспомнив былые беды!
Видно, книга судьбы открылась
На словах: продолжение следует.
И пришли ко мне все печали,
Все обиды, все поражения.
И сама, не взглянув в начало,
Досказала я продолжение.
Но судьба — не бездарный автор.
Вдруг и впрямь в ней проснется совесть,
И настанет доброе завтра,
Без повторов окончив повесть!
Я стерла всё подряд — жестокое и злое.
Я стерла всё навек.
И снова лист судьбы лежит передо мною,
Белей, чем первый снег.
Забуду, что вчера он был иного цвета,
Поверю белизне.
Он ждет моей руки, он требует ответа.
Но что ответить мне?
Опять о стекла бьется мотылек,
Не признавая призрачной преграды.
Огонь твоей свечи его привлек
Из темной глубины ночного сада.
Да, ты права. Он выбился из сил,
Он, видимо, погибнет на рассвете.
Всё верно. Только свечку не гаси.
Утратить свет куда страшнее смерти.
Инне Карлиной,
Владимиру Новоженину
Меж свергнутых богов, осмеянных кумиров,
Как вечно, ты сильна, как вечно, ты жива.
Молюсь тебе, любовь, властительница мира,
Услышь мои слова!
В дни радости твоей, блаженной и беспечной,
Не дай душе уснуть в ласкающей тени.
От лености ума, от слепоты сердечной
Спаси и сохрани!
Спаси меня, любовь, в жестокий миг прощанья,
Не обреки в тоске влачить немые дни.
Спаси от пустоты, спаси от обнищанья,
Спаси и сохрани!
Когда в глухую тьму, в бездонную трясину
Поманят, позовут болотные огни,
Не дай предать себя, позволь остаться сильной,
Спаси и сохрани!
И в самый горький час последнего прозренья
Надеждами, молю, меня не обмани,
Не дай тебя проклясть, спаси от озлобленья,
Спаси и сохрани!
Ко мне, Орест, ко мне, мой верный пес!
Восплачем о несовершенствах мира,
Сумевшего уютную квартиру
Так скоро превратить в колодец слёз.
Итак, начнем. Завой, поднявши нос,
И я поникну горькой головою…
Ах, как сейчас мы живописны двое,
Как красочно сплетенье скорбных поз!
Два существа, раздавленных лавиной,
Последний угол — склад разбитых грез,
Жестокая и страшная картина…
В твоих глазах мучительный вопрос,
В иссохших розах — пыль и паутина.
Ох, умница! Он тряпку мне принес!
Воробьиная ночь — ночь сухой грозы,
когда птицы мечутся в ужасе.
Опалённые тучи
припали к земле.
Нынче небу — невмочь,
нынче сердцу — невмочь.
Слепо мечутся молнии
в огненной мгле.
Воробьиная ночь,
воробьиная ночь.
Ни слезы, ни дождинки,
лишь пламя, да тьма,
Да безумные птицы,
летящие прочь.
Ворожит и колдует,
и сводит с ума
Воробьиная ночь,
воробьиная ночь.
Зло покажется счастьем,
бесчестье — судьбой,
И так сладко забыть,
отступить, изнемочь,
Раствориться в тебе,
породниться с тобой,
Воробьиная ночь,
воробьиная ночь.
Знаю: утро настанет,
спокойно лучась,
Знаю: скоро смогу
колдовство превозмочь.
Но покуда он — мой,
твой мучительный час,
Смутный, страшный твой час,
воробьиная ночь.
Рано зрелость настала,
рано строгость пришла.
С давних пор не гадаю,
что делать, как быть.
Много лет не мечтаю
закусить удила.
Много лет не желаю
обо всём позабыть.
Но однажды прорвется
всё, что в сердце кипит,
И плеснет на бумагу
горячая мгла,
И по белым страницам,
сыпля цокот копыт,
Мчатся шалые строчки,
закусив удила.
…Она больше не будет страдать.
Свою жизнь она отдала взамен
других жизней, которые вырастут
из нее.
Ги де Мопассан, «Мисс Гарриет».
Простите мне, сестра моя по доле,
Сестра по боли мне.
Мне не дано, как вам, по доброй воле
Дотла сгореть в огне.
Мой теплый дом снабжен громоотводом —
Блажен, кто в нем живет.
Так хорошо: в стихах — бросаться в воду,
Самой — идти в обход.
А сердце пусть побьется, словно рыба,
В последнем мятеже.
Замшелых стен незыблемые глыбы
Не пошатнуть уже.
Потом стихи заблещут звездной пылью,
Печали не тая…
Насколько вы честней и горше жили,
Сестра моя!
Ночью звездной, ночью звонкой
Шла беспечная девчонка.
На свиданье к милу другу
Шла по полю и по лугу,
И по лунной по дорожке,
И по ивовой сережке,
И по облачной по грядке
Шла девчонка без оглядки.
Шла, смеялась, напевала,
С неба звездочки срывала.
Яркой, пламенной коснулась,
Испугалась — и проснулась.
Нынче ходит по дороге,
Смотрит пристально под ноги
И, найдя звезду в кармане,
Аккуратно тушит в ванне.
Ах, как вы празднично пылали, корабли!
Отчаянно, беспечно, жарко.
А искры брызгали, плясали и цвели,
Взрывались, как электросварка.
Я всё сожгла дотла, до крошечной ладьи —
Отважно, горестно, картинно.
Вас больше в мире нет, кораблики мои.
Могла бы вплавь… Но в море — льдины.
Сердце вольную птицу удержать не сумело.
И сегодня смотрю, одинокая вновь,
Как зовет меня, плача, кличет лебедем белым,
Кружит в небе любовь.
Вместе в небе высоком с ней летали мы смело,
Из обычных созвучий чудо-песни плели.
Птица реет, как прежде, лишь меня одолело
Притяженье земли.
Вновь ходить мне, ступая тяжко, мерно и прочно,
Ни о чем не тоскуя, ничего не тая…
Улетает, и тает, и становится точкой
В небе сказка моя.
Схоронила любовь, и поставила крест,
И оплакала голосом песни унылой,
И густые кусты зашумели окрест,
И трава зашептала над тихой могилой.
А любовь не поверила смерти своей,
И по-прежнему бродит, аукаясь с эхом,
И бросает цветы мне из темных ветвей,
И хохочет в кустах переливчатым смехом.
Или это судьба — без пути, без конца
Всё бродить нам по этому кругу?
Две тревожных души, два слепца-близнеца,
Мы стремимся навстречу друг другу.
Верим счастью, не верим, теряем покой,
Замыкаемся в горькой обиде,
И отчаянно тянемся к другу рукой,
И встречаем его — и не видим.
Ну поверьте — безрассудно,
Без оглядки, без опаски,
Как фанатик верит в чудо,
Как ребенок верит в сказки!
Что закат наш будет ясным,
Что надежда не обманет,
Что, когда огонь погаснет,
Он теплом — не пеплом станет.
Что всегда, до самой смерти
Будет чистым наше пламя.
Вы поверьте, так поверьте,
Чтобы мне поверить с вами.
Среди желтеющей листвы
Плоды качаются,
Но мирной осени, увы,
Не получается.
То звездопад, то снегопад,
То грозы бесятся.
Всё — непутем, всё — невпопад,
Всё — не в те месяцы.
Светло сияют вечера,
Дни — мглой окутаны.
Сегодня, завтра и вчера
Все перепутаны.
А счастье горечью полно,
Печали радуют…
И непреложно лишь одно:
Что листья падают.
Что ж ты, август, меня морочишь,
Как котенок, играешь со мной?
То зимой показаться хочешь,
То прикинешься юной весной.
Милый август, пора винограда,
Молодого хмельного вина!
Я тебе, как подарку, рада,
Я тобой, как шампанским, пьяна.
Праздник сердца, горячая глыба,
Сгусток солнечного огня,
Ясноглазый мой август, спасибо!
Я богата: ты был у меня.
Она еще придет, холодная зима.
Плаксивой осенью по лету справим тризну
И, жалобно твердя кому-то укоризну,
Уныло отопрем пустые закрома.
Нет, каждый жаркий луч, и каждый лунный блик,
И ясный свет зари, и нежный отблеск звездный
По капле соберем, пока еще не поздно,
Наполним до краев души своей тайник.
И, как бы ни была зима долга и зла,
Какие бы ветра нам в окна ни стучали,
Какие б ни несли тревоги и печали,
Нам хватит до весны и света и тепла.
Я знаю и теперь,
что в главном — понимала,
Могла бы стать вам другом —
не смогла.
Лишь горьких глупостей
наделала немало.
Клялась не быть бедой —
пусть нехотя,
но стала.
Мечтала отдавать — и всё брала.
В чем ошибалась я —
забудьте и простите.
В чем ошибались вы —
забуду и прощу.
Из жизни отпускаю вас:
летите,
И будьте счастливы,
как сами вы хотите.
Из памяти —
не отпущу.
Все радости беру
и все свои печали.
Я нынче только сор
спешу предать огню.
И даже эту боль,
что вы так щедро дали,
За то, что ранили
и всё же не солгали,
Как дар прощальный,
сохраню.
Какая легкая пороша:
Летит — и тает на лету.
Давайте нынче, мой хороший,
Поговорим начистоту.
У вас отдельная дорога.
Удачи вам — и в добрый час.
А я беру себе немного:
Пожатье рук, улыбку глаз.
Да побелевшие тропинки,
Да кружевной узор ветвей,
Да эти чистые снежинки —
Чем мимолетней, тем нежней.
…А если вдуматься, то раб и господин —
Две стороны одной медали жалкой,
И всё решает миг, когда из двух один
Успел вооружиться палкой.
Медаль решеткой вниз — и господин велик,
А раб под игом жалко стонет.
Медаль решеткой вверх — и господин в пыли
Перед рабом колена клонит.
И жизнь еще не та, и мир еще не тот,
Живущий радостью единой,
Пока вчерашний раб, порвавши цепь, встает,
Чтоб стать скорее господином.
Как много предстоит обоим им пройти
И зла, и крови, и пожарищ,
Чтоб выстрадать, понять и сердцем обрести
Простое, гордое: товарищ.
В рулетку просадив последний грош,
Бродяга усмехнулся: мир хорош.
Пускай пока находкам счет не начат,
Потерям кончен счет наверняка.
Когда в кармане нет и пятака,
Несложен выбор: смерть или удача.
Итак, покуда живы — будем жить,
Умрем — и вовсе не о чем тужить.
Ну что, всерьёз в тупик зашла?
Страшна гора, до самой тучи.
И там скала, и тут скала,
Одна другой черней и круче.
Спускаться вниз? Искать обход?
Брести назад, молить пощады?
Бери-ка лом, да марш вперёд,
Ворочай камни до упаду.
Ты боль узнаешь не из книг,
И не придёт к тебе подмога.
Но так кончается тупик —
И начинается дорога.
Почтим молчаньем мёртвую любовь.
С неё довольно жалоб и упреков,
Довольно слов и нежных, и жестоких,
И слов прощенья, и прощанья слов.
Почтим молчаньем мёртвую любовь.
Прислушайтесь, она нема давно.
Лишь мы напрасно сон её тревожим,
А нового уже сказать не можем,
И разбудить её нам не дано.
Прислушайтесь, она нема давно.
Быть может, после эхо наших снов
В других сердцах неброский след оставит,
Других от наших тяжких бед избавит,
Но нынче — нет ещё достойных слов.
Почтим молчаньем мертвую любовь.
В осеннем парке тополь тяжело
Листву бросает людям на колени.
Она шуршит о бренности, о тлене,
О том, что лето было и прошло.
О горестях, о скорби, о страданье —
Бессильные, покорные слова.
Не слушай этот вздор. Листва мертва,
И эта мудрость — мудрость увяданья.
Ведь даже ей, безжизненной, дано
В последний раз взлететь огнем и светом,
В последний раз сказать, что будет лето,
Без нас ли, с нами — будет, всё равно.
До конца облетели листы.
Всё, что было, — огонь и бред,
Нынче веток нагие кресты
Да серебряный тихий свет.
И на волны усталых рек,
На седые луга, на жнивье
Сыплет тихий, бесшумный снег
Опустевшее небо мое.
Всё правильно, всё как надо.
С решеньем судьбы не спорю.
Прошла моя ясная радость,
Пройдёт мое черное горе.
Останутся сны, да песни,
Да памяти мир не лживый,
Где тёмное — не воскреснет,
Где светлое — вечно живо.
Не слабость, не заблужденье,
Вся мудрость природы в этом,
Что дали скрывают тени,
А свет — остается светом.
1
Выбежав на солнце спозаранку,
Тоненькая, хрупкая на вид,
Радостной девчонкой на полянке
Юная акация стоит.
Тихо нежась в ласковой лазури,
Ждет от жизни самых светлых дней,
И не верит, что нагрянет буря,
И не знает, что не сдастся ей.
2
К закату лето катится, темнее вечера,
Но вновь моя акация в цвету среди двора.
Пусть лист по ветру кружится, об осени шурша.
Не верь ему, подруженька, мятежная душа.
Покуда силы есть — цвети, коль есть цветы — дари.
О стуже да о горести зимой поговорим.
3
Черным-черно внутри ствола,
но ветви в белой пене.
В траву акация легла,
вздохнувши на мгновенье.
И сердце выжжено дотла,
а всё стояла стройно,
А всё цвела.
И умерла,
как век жила —
достойно.
Всем существом, всей жизнью утверждаю,
Что счастье — не росинка в свете дня,
Не молния, не искра золотая —
Но мощный свет свободного огня.
Крутой обрыв — с ним крепко потягалась.
Беда — с ней тоже сладить довелось.
Всё доброе, что сделать догадалась,
Всё злое, что не сделать удалось.
Всё счастье мне: и нежность, и тревога,
И боль, что в сердце свято берегу, —
Не цель дороги, а сама дорога.
Иначе жить и думать — не могу.
© 2011 Ростовское региональное отделение Союза российских писателей
Все права защищены. Использование опубликованных текстов возможно только с разрешения авторов.
Создание сайта: А. Смирнов, М. Шестакова, рисунки Е. Терещенко
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.