ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

ПЕРВОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

(Повести и рассказы)

ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ

Оставить комментарий

Дня за три до конца переподготовки их повели стрелять из пистолетов. Личное оружие артиллерийского офицера тоже изменилось. Пистолет нового образца был похож на немецкий «парабеллум», тяжелый, усиленного боя, с рукояткой, показавшейся Николаю Герасименко очень неудобной. Молодой лейтенант, руководивший стрельбой, раздал каждому по пять патронов, спросил:

— Сами будете подходить или по списку вызывать?

Николай, когда-то из «тэтэ» с десяти шагов перебивавший телефонный провод, стрелял первым. Результаты были ошеломляющими. Николай и еще один человек из группы смогли из пяти один раз попасть в единицу. Остальные попали в никуда. Молодой лейтенант улыбался. «Как же вы воевали?» — читалось на его лице. Фронтовики сначала пожимали плечами, хихикали, потом рассердились. Здесь что-то не то… Тогда лейтенант взял пистолет и выбил сорок шесть из пятидесяти. Фронтовики возмутились. Выходит, не мы до Берлина дошли? «Принесите нам наш «тэтэ», — сказал Николай. «Да, принесите нам то, к чему привыкли», — подхватили вокруг. «Ничем не могу помочь», — отвечал лейтенант. Тогда Николай и Жорка Синькин отправились к заведующему курса и изложили просьбу группы. На следующий день в подвал, где находился стрелковый стенд, принесли два пистолета системы «ТТ». Что-то дрогнуло внутри у Николая, когда он взял в руки оружие. Рука помнила все… И как убивал первого немца и последующих. И как стрелял на спор. С личным оружием было связано возвышение до капитана и разжалование. Да, стукнув сявку-милиционера рукояткой пистолета по голове, он загремел в штрафную роту.

Впрочем, Николай не стал предаваться воспоминаниям. Он, может быть, потому и остался в эту войну живым, что в решительную минуту мог думать только о деле. Первым стрелять предстояло ему. Николай потребовал чистую тряпочку, смазку, разобрал пистолет, проверил, почистил, смазал. Не спеша примерился… Из пятидесяти он выбил сорок семь. Фронтовики кричали «ура» и даже хотели качать Николая. Превзойти Николая никто не смог. Но и таких, чтобы попали в никуда, тоже не было. После стрельб, не сговариваясь, бывшие фронтовики отправились в сад неподалеку от училища. Водка, пиво, закуска… Все тянулись чокнуться с Николаем. Гордясь другом, Жорж Синькин был в ударе.

— Коля в училище был самым знаменитым! Расскажи, как ты макет разнес. И сам же за Николая рассказал: — Выпускают нас из училища. Сдаем главный экзамен. Впереди макет, позади государственная комиссия. Нас по секрету предупреждают: «Не вздумайте в макет попасть! Снаряды должны ложиться рядом». Один сдал, другой, третий… Подходит очередь Николая. Орудие старое, люфты поворотов огромные. Коля командует: «Прицел такой-то, заряд такой… тра-та-та… тра-та-та…» И неожиданно добавляет: «Маховик пол-оборота влево!» То есть ликвидирует разность, приходившуюся на люфт. «Огонь!» и макет разлетается вдребезги… Вся штука в том, что прицел давался точный, но так как люфты, то снаряды ложились рядом. Коля шуток не любит. Он про люфт знал, и ничего не мог с собой поделать, придумал к команде: «Маховик пол-оборота влево!" — и разнес макет.

— Так нельзя. Макет один, сдающих много… — заговорили вокруг с некоторым осуждением.

— Да я тоже знал, — сказал Николай. — Само получилось. Сколько мне тогда было лет? Неполных семнадцать. А на каждом занятии твердят: «Сорокопятка стреляет один раз. Не попал — можешь считать себя покойником, с той стороны не промахнутся». Ну я как на войне и придумал эти «пол-оборота»… Со мной потом не знали что делать. То ли наказать, то ли наградить. Все лейтенантов и назначение получили, а я на домашнем аресте при училище. Долго думали и дали старшего.

— Ты что, войну без повышения прошел? Старлеем начинал, старлеем и кончил? — спросили Николая.

— Такого не бывает, — гордо отвечал Николай.

— Коля в гору сразу пошел, — закричал Жорж Синькин. — Через каких-нибудь два месяца он был уже капитаном. Полковое знамя спас.

Об этом Николаю пришлось рассказать самому, с Жоркой их в то время развело в разные стороны.

— Знамя спас не я. Зимой сорок третьего случился открытый бой. Все вы знаете, какая это скверная штука. Две колонны, наша и немецкая, столкнулись на марше. С нашей стороны был полк, их примерно столько же. Ну, значит: «Орудия к бою!» — и давай крошить друг друга. Никто не хотел уступать, народу с обеих сторон полегло масса. Я командир батареи, мои пушки по две штуки при трех батальонах. Я, естественно, нахожусь в головном батальоне. Ну, значит, бой идет, немцы в конце концов отступили. И здесь выяснилось, что главное несчастье случилось во втором батальоне. Пропало знамя полка! Взвод, охранявший знамя, стоял позади моих сорокопяток. И их накрыло крупнокалиберным. От взвода охраны и двух моих расчетов в живых остался лишь командир первого расчета Ваня Бойко. И тот тяжело раненый. Это нам в первый батальон так звонят. Командир полка дает мне полуторку, мчусь к месту происшествия, чтобы поговорить с Ваней, а того уже отправили в санбатальон. Я в санбатальон. В санбатальоне Вани тоже нет — в глубокий тыл, в госпиталь отправили. Что ты будешь делать, никогда еще так быстро раненых в глубокий тыл не отправляли. Едем дальше. Километров за пятьдесят настигаем колонну раненых. Обгоняем. Я выскакиваю, прошу остановиться. Они проносятся мимо. Снова обгоняем, прошу остановиться. Они едут мимо. Еще раз обгоняем, выскакиваю, достаю «тэтэ», стреляю в одно крыло машины, в другое, потом целюсь шоферу точно в лоб. Тот не выдержал, остановился. Рядом с ним военврач. Вылетает. Он мне свое: раненые тяжелые, от ран и мороза умирают, надо спешить, под трибунал загремишь за остановку. Я свое: потеря знамени хуже дезертирства, полк расформируют… Разрешил он мне поискать Ваню. А как его найдешь? Они все в бинтах, многие без сознания, есть и мертвые. Нашел-таки. Сильно Ваня был раненый. Но держится. Рассказал… Когда после взрыва очнулся, видит, люди побиты, рядом знаменосец и знамя в чехле лежат. Ваня чехол снял, сорвал знамя с древка, свернул и засунул в станину сорокопятки. У его сорокопятки оторвало пол-станины, обнажилась полая часть. Туда, он знамя и засунул. И еще догадался замазать грязью. Бой на болоте получился. Снег, лед, а подо льдом болото. Он грязью, которую взрывом выплеснуло, и замазал… Мчимся назад. И вновь пилюля. На месте боя пушки нет, ремонтники уволокли, чтобы заменить станину. Здесь нас засекли. Уже под огнем мчимся в ремчасть и наконец видим пушку. Грязь уже схватилась на морозе как цемент. Выбили ее молотком, знамя оказалось целым… Ваню Бойко командир полка представил к Герою, а меня за распорядительность произвели в капитаны. — Здесь Николай немного помолчал, засмеялся и продолжал: — Через две недели после приказа о повышении, меня разжаловали в рядовые. Отвели нас тогда в тыл, приказали копать землянки. Выкопать мы выкопали, а крыть нечем. Мне подсказывают: в пяти километрах в лесу целые штабеля досок. Беру батарейных коней, поехали. Нашли. Нагрузились. И никто нам слова плохого не сказал. Возвращаемся. Я впереди на коне гарцую, в первый раз погоны капитана надел. Воображаю себя красивым, что ты… Вдруг из-под ели какой-то сявка. Валенки старые, шапка драная, шинель милиционерская. «Кто позволил? Поворачивай назад!» — кричит. Я ему: «Да кто ты такой? Давай поговорим. Я ж не себе…» Он говорить не хочет. Вытаскивает из-за пазухи наган: «Застрелю!» Трясется весь, пенится. А что, думаю, и правда, дурак, заcтрелит. Вытаскиваю свой и тюкнул рукояткой по голове. Вроде бы не сильно тюкнул, а гляжу, кровь из-под шапки потекла, глаза закатились и потихоньку в сугроб садится. Ну своим людям говорю: «Потрите его снегом, перевяжите. Отойдет. Будет знать, как ерепениться»… А через пять дней приехали за мной с постановлением суда, отвезли на гауптвахту, потом разжаловали в рядовые, дали взвод в штрафной роте. Скоро в бою был крепко ранен. По выздоровлении, как искупивший вину кровью, вновь произведен в старшие лейтенанты. Командовал батареей. Перед нашей границей еще ранило и войну довоевывал уже в ремчасти механиком. Все мои таланты какие-то такие, что стоит чуть подняться, тут же меня и опускает.

Здесь пошли разные истории одна другой страшнее и удивительней. Николаю стало грустно. Он понял: только что закончилась последняя история, связанная с личным оружием, и вот это сейчас проводы.

В день, когда Николай Герасименко в последний раз держал в руках пистолет системы «ТТ», саперы из команды по ликвидации остатков войны копали в огороде у соседей Шевровых в том месте, где еще год назад виднелся из земли стабилизатор здоровенной, килограмм на пятьсот, авиационной бомбы. Яму рыли широкую, два метра на два. Саперы прорыли до пояса, а бомба не показывалась. В яме им стало с головой — бомбы не было. Еще, усталые, саперы прокопали до двух с половиной метров и остановились: бомба ушла под землю. Со всей округи собрались люди. Дивились они этой бомбе в сорок первом, когда она упала и, новенькая, свежевыкрашенная, была видна наполовину. Еще больше дивились теперь. Украсть ее не могли. Значит, земля приняла.

Когда Николай пришел домой, жена с великой тревогой сообщила новость:

— Коля, что теперь будет?

— Там вода. Подземная лужа или ручей. Будет лежать, пока не развалится.

— А вдруг она по тому ручью под наш дом поплывет и взорвется?

— Нет. Отсырела. Знаешь ты, что артиллеристы крупного калибра, когда заряд готовят, мешочки с порохом подсушивают?

Ночью ему снилась бомба. Прикинувшись красавицей акулой, она плыла в подземном потоке. И вдруг застряла в твердых породах, где поток сужался. И поблекла, и стала быстро ржаветь, и наконец разваливаться. Сначала отвалилась взрывная головка, и ее унесло. Потом из брюха вывалились мешочки с порохом, их тоже унесло. Остался один стабилизатор. Под напором воды он запел детским голосом: «Ааа…» — все настойчивее и настойчивее. Николай проснулся. Это его дочке захотелось среди ночи есть. Жена поднялась, на примусе стала греть кашу. Дочка в это время тоже поднялась в кроватке, раскачивала ее, била ножкой, гневно выкрикивая: «Ам-ам! Ам-ам!»

…Под утро явился он, Рыжий. Ворвался грязный, тяжело дышащий. Но остановился, плечи его опустились, лицо сделалось несчастным. Он всегда молчал и неожиданно заговорил на чистейшем русском языке:

— Живешь? — спросил он Николая.

— Живу.

— А у меня вот… как заело тогда, — он похлопал «шмайсер». — Да и патроны кончились.

— Теперь другое оружие, нашего калибра нет… Так лежи себе спокойно. Чего тебе? Пора забыть старое, — сказал Николай.

— Да… у тебя жена вон. У меня никогда не было, — сказал Рыжий завистливо.

— А знаешь, жены только тем и занимаются, что пугают всякими страхами. Не представляю, как бы я теперь воевал. Честно тебе говорю. Или дезертиром или самострелом сделался бы.

— Ну и что?— плачуще взревел Рыжий, замахнулся прикладом на Николая. — Как дам сейчас! Я сильней тебя…

— Ничего ты не сделаешь, — возразил Николай. — Слышал про бомбу? Так-то. Уплыла. И ты уплывай. Война закончилась.

Еще не раз в снах Николаю являлся Рыжий. Потом на заводе, где он работал, появился мастер Виктор Руденко, очень похожий на Рыжего, Николай и этот мастер работали бок о бок, подружились. И когда подружились, Рыжий, едва явившись, уже не имел сил хотя бы как следует напугать, вдруг оборачивался Виктором Руденко, и даже не проснувшись, Николай вместо войны видел всякие мирные дела.




Комментарии — 0

Добавить комментарий


Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.