(Повести и рассказы)
Дня за три до конца переподготовки их повели стрелять из пистолетов. Личное оружие артиллерийского офицера тоже изменилось. Пистолет нового образца был похож на немецкий «парабеллум», тяжелый, усиленного боя, с рукояткой, показавшейся Николаю Герасименко очень неудобной. Молодой лейтенант, руководивший стрельбой, раздал каждому по пять патронов, спросил:
— Сами будете подходить или по списку вызывать?
Николай, когда-то из «тэтэ» с десяти шагов перебивавший телефонный провод, стрелял первым. Результаты были ошеломляющими. Николай и еще один человек из группы смогли из пяти один раз попасть в единицу. Остальные попали в никуда. Молодой лейтенант улыбался. «Как же вы воевали?» — читалось на его лице. Фронтовики сначала пожимали плечами, хихикали, потом рассердились. Здесь что-то не то… Тогда лейтенант взял пистолет и выбил сорок шесть из пятидесяти. Фронтовики возмутились. Выходит, не мы до Берлина дошли? «Принесите нам наш «тэтэ», — сказал Николай. «Да, принесите нам то, к чему привыкли», — подхватили вокруг. «Ничем не могу помочь», — отвечал лейтенант. Тогда Николай и Жорка Синькин отправились к заведующему курса и изложили просьбу группы. На следующий день в подвал, где находился стрелковый стенд, принесли два пистолета системы «ТТ». Что-то дрогнуло внутри у Николая, когда он взял в руки оружие. Рука помнила все… И как убивал первого немца и последующих. И как стрелял на спор. С личным оружием было связано возвышение до капитана и разжалование. Да, стукнув сявку-милиционера рукояткой пистолета по голове, он загремел в штрафную роту.
Впрочем, Николай не стал предаваться воспоминаниям. Он, может быть, потому и остался в эту войну живым, что в решительную минуту мог думать только о деле. Первым стрелять предстояло ему. Николай потребовал чистую тряпочку, смазку, разобрал пистолет, проверил, почистил, смазал. Не спеша примерился… Из пятидесяти он выбил сорок семь. Фронтовики кричали «ура» и даже хотели качать Николая. Превзойти Николая никто не смог. Но и таких, чтобы попали в никуда, тоже не было. После стрельб, не сговариваясь, бывшие фронтовики отправились в сад неподалеку от училища. Водка, пиво, закуска… Все тянулись чокнуться с Николаем. Гордясь другом, Жорж Синькин был в ударе.
— Коля в училище был самым знаменитым! Расскажи, как ты макет разнес. И сам же за Николая рассказал: — Выпускают нас из училища. Сдаем главный экзамен. Впереди макет, позади государственная комиссия. Нас по секрету предупреждают: «Не вздумайте в макет попасть! Снаряды должны ложиться рядом». Один сдал, другой, третий… Подходит очередь Николая. Орудие старое, люфты поворотов огромные. Коля командует: «Прицел такой-то, заряд такой… тра-та-та… тра-та-та…» И неожиданно добавляет: «Маховик пол-оборота влево!» То есть ликвидирует разность, приходившуюся на люфт. «Огонь!» и макет разлетается вдребезги… Вся штука в том, что прицел давался точный, но так как люфты, то снаряды ложились рядом. Коля шуток не любит. Он про люфт знал, и ничего не мог с собой поделать, придумал к команде: «Маховик пол-оборота влево!" — и разнес макет.
— Так нельзя. Макет один, сдающих много… — заговорили вокруг с некоторым осуждением.
— Да я тоже знал, — сказал Николай. — Само получилось. Сколько мне тогда было лет? Неполных семнадцать. А на каждом занятии твердят: «Сорокопятка стреляет один раз. Не попал — можешь считать себя покойником, с той стороны не промахнутся». Ну я как на войне и придумал эти «пол-оборота»… Со мной потом не знали что делать. То ли наказать, то ли наградить. Все лейтенантов и назначение получили, а я на домашнем аресте при училище. Долго думали и дали старшего.
— Ты что, войну без повышения прошел? Старлеем начинал, старлеем и кончил? — спросили Николая.
— Такого не бывает, — гордо отвечал Николай.
— Коля в гору сразу пошел, — закричал Жорж Синькин. — Через каких-нибудь два месяца он был уже капитаном. Полковое знамя спас.
Об этом Николаю пришлось рассказать самому, с Жоркой их в то время развело в разные стороны.
— Знамя спас не я. Зимой сорок третьего случился открытый бой. Все вы знаете, какая это скверная штука. Две колонны, наша и немецкая, столкнулись на марше. С нашей стороны был полк, их примерно столько же. Ну, значит: «Орудия к бою!» — и давай крошить друг друга. Никто не хотел уступать, народу с обеих сторон полегло масса. Я командир батареи, мои пушки по две штуки при трех батальонах. Я, естественно, нахожусь в головном батальоне. Ну, значит, бой идет, немцы в конце концов отступили. И здесь выяснилось, что главное несчастье случилось во втором батальоне. Пропало знамя полка! Взвод, охранявший знамя, стоял позади моих сорокопяток. И их накрыло крупнокалиберным. От взвода охраны и двух моих расчетов в живых остался лишь командир первого расчета Ваня Бойко. И тот тяжело раненый. Это нам в первый батальон так звонят. Командир полка дает мне полуторку, мчусь к месту происшествия, чтобы поговорить с Ваней, а того уже отправили в санбатальон. Я в санбатальон. В санбатальоне Вани тоже нет — в глубокий тыл, в госпиталь отправили. Что ты будешь делать, никогда еще так быстро раненых в глубокий тыл не отправляли. Едем дальше. Километров за пятьдесят настигаем колонну раненых. Обгоняем. Я выскакиваю, прошу остановиться. Они проносятся мимо. Снова обгоняем, прошу остановиться. Они едут мимо. Еще раз обгоняем, выскакиваю, достаю «тэтэ», стреляю в одно крыло машины, в другое, потом целюсь шоферу точно в лоб. Тот не выдержал, остановился. Рядом с ним военврач. Вылетает. Он мне свое: раненые тяжелые, от ран и мороза умирают, надо спешить, под трибунал загремишь за остановку. Я свое: потеря знамени хуже дезертирства, полк расформируют… Разрешил он мне поискать Ваню. А как его найдешь? Они все в бинтах, многие без сознания, есть и мертвые. Нашел-таки. Сильно Ваня был раненый. Но держится. Рассказал… Когда после взрыва очнулся, видит, люди побиты, рядом знаменосец и знамя в чехле лежат. Ваня чехол снял, сорвал знамя с древка, свернул и засунул в станину сорокопятки. У его сорокопятки оторвало пол-станины, обнажилась полая часть. Туда, он знамя и засунул. И еще догадался замазать грязью. Бой на болоте получился. Снег, лед, а подо льдом болото. Он грязью, которую взрывом выплеснуло, и замазал… Мчимся назад. И вновь пилюля. На месте боя пушки нет, ремонтники уволокли, чтобы заменить станину. Здесь нас засекли. Уже под огнем мчимся в ремчасть и наконец видим пушку. Грязь уже схватилась на морозе как цемент. Выбили ее молотком, знамя оказалось целым… Ваню Бойко командир полка представил к Герою, а меня за распорядительность произвели в капитаны. — Здесь Николай немного помолчал, засмеялся и продолжал: — Через две недели после приказа о повышении, меня разжаловали в рядовые. Отвели нас тогда в тыл, приказали копать землянки. Выкопать мы выкопали, а крыть нечем. Мне подсказывают: в пяти километрах в лесу целые штабеля досок. Беру батарейных коней, поехали. Нашли. Нагрузились. И никто нам слова плохого не сказал. Возвращаемся. Я впереди на коне гарцую, в первый раз погоны капитана надел. Воображаю себя красивым, что ты… Вдруг из-под ели какой-то сявка. Валенки старые, шапка драная, шинель милиционерская. «Кто позволил? Поворачивай назад!» — кричит. Я ему: «Да кто ты такой? Давай поговорим. Я ж не себе…» Он говорить не хочет. Вытаскивает из-за пазухи наган: «Застрелю!» Трясется весь, пенится. А что, думаю, и правда, дурак, заcтрелит. Вытаскиваю свой и тюкнул рукояткой по голове. Вроде бы не сильно тюкнул, а гляжу, кровь из-под шапки потекла, глаза закатились и потихоньку в сугроб садится. Ну своим людям говорю: «Потрите его снегом, перевяжите. Отойдет. Будет знать, как ерепениться»… А через пять дней приехали за мной с постановлением суда, отвезли на гауптвахту, потом разжаловали в рядовые, дали взвод в штрафной роте. Скоро в бою был крепко ранен. По выздоровлении, как искупивший вину кровью, вновь произведен в старшие лейтенанты. Командовал батареей. Перед нашей границей еще ранило и войну довоевывал уже в ремчасти механиком. Все мои таланты какие-то такие, что стоит чуть подняться, тут же меня и опускает.
Здесь пошли разные истории одна другой страшнее и удивительней. Николаю стало грустно. Он понял: только что закончилась последняя история, связанная с личным оружием, и вот это сейчас проводы.
В день, когда Николай Герасименко в последний раз держал в руках пистолет системы «ТТ», саперы из команды по ликвидации остатков войны копали в огороде у соседей Шевровых в том месте, где еще год назад виднелся из земли стабилизатор здоровенной, килограмм на пятьсот, авиационной бомбы. Яму рыли широкую, два метра на два. Саперы прорыли до пояса, а бомба не показывалась. В яме им стало с головой — бомбы не было. Еще, усталые, саперы прокопали до двух с половиной метров и остановились: бомба ушла под землю. Со всей округи собрались люди. Дивились они этой бомбе в сорок первом, когда она упала и, новенькая, свежевыкрашенная, была видна наполовину. Еще больше дивились теперь. Украсть ее не могли. Значит, земля приняла.
Когда Николай пришел домой, жена с великой тревогой сообщила новость:
— Коля, что теперь будет?
— Там вода. Подземная лужа или ручей. Будет лежать, пока не развалится.
— А вдруг она по тому ручью под наш дом поплывет и взорвется?
— Нет. Отсырела. Знаешь ты, что артиллеристы крупного калибра, когда заряд готовят, мешочки с порохом подсушивают?
Ночью ему снилась бомба. Прикинувшись красавицей акулой, она плыла в подземном потоке. И вдруг застряла в твердых породах, где поток сужался. И поблекла, и стала быстро ржаветь, и наконец разваливаться. Сначала отвалилась взрывная головка, и ее унесло. Потом из брюха вывалились мешочки с порохом, их тоже унесло. Остался один стабилизатор. Под напором воды он запел детским голосом: «Ааа…» — все настойчивее и настойчивее. Николай проснулся. Это его дочке захотелось среди ночи есть. Жена поднялась, на примусе стала греть кашу. Дочка в это время тоже поднялась в кроватке, раскачивала ее, била ножкой, гневно выкрикивая: «Ам-ам! Ам-ам!»
…Под утро явился он, Рыжий. Ворвался грязный, тяжело дышащий. Но остановился, плечи его опустились, лицо сделалось несчастным. Он всегда молчал и неожиданно заговорил на чистейшем русском языке:
— Живешь? — спросил он Николая.
— Живу.
— А у меня вот… как заело тогда, — он похлопал «шмайсер». — Да и патроны кончились.
— Теперь другое оружие, нашего калибра нет… Так лежи себе спокойно. Чего тебе? Пора забыть старое, — сказал Николай.
— Да… у тебя жена вон. У меня никогда не было, — сказал Рыжий завистливо.
— А знаешь, жены только тем и занимаются, что пугают всякими страхами. Не представляю, как бы я теперь воевал. Честно тебе говорю. Или дезертиром или самострелом сделался бы.
— Ну и что?— плачуще взревел Рыжий, замахнулся прикладом на Николая. — Как дам сейчас! Я сильней тебя…
— Ничего ты не сделаешь, — возразил Николай. — Слышал про бомбу? Так-то. Уплыла. И ты уплывай. Война закончилась.
Еще не раз в снах Николаю являлся Рыжий. Потом на заводе, где он работал, появился мастер Виктор Руденко, очень похожий на Рыжего, Николай и этот мастер работали бок о бок, подружились. И когда подружились, Рыжий, едва явившись, уже не имел сил хотя бы как следует напугать, вдруг оборачивался Виктором Руденко, и даже не проснувшись, Николай вместо войны видел всякие мирные дела.
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.
© 2011 Ростовское региональное отделение Союза российских писателей
Все права защищены. Использование опубликованных текстов возможно только с разрешения авторов.
Создание сайта: А. Смирнов, М. Шестакова, рисунки Е. Терещенко
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.
Комментарии — 0