ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

На четвертое утро после ссоры Вадик был вновь с друзьями. Все получилось очень естественно. Пришел к нему Ермак.

— Пойдем, подержишь мне, — сказал он нетерпеливо и требовательно.

— Что подержать?

— Пойдем, увидишь, — сказал Ермак.

И Вадик пошел, Ермак у себя во дворе из деревянного ящика и чурбаков мастерил самокат-тележку.

— Ничего не получится, — сразу сказал Вадик. — Нужны железные подшипники. И асфальта у нас в поселке нет. Вот в городе, там, конечно…

Тем не менее Ермаку он взялся помогать всерьез, даже увлекся. Сбили платформу, нарезали из чурбаков ножовкой четыре колеса, разожгли костерик, раскалили на нем кочергу и ею прожгли в колесах дырки. Уже и ликовать начали:

— Ну, Вадька! Еще бы найти из чего оси сделать — и наше дело правое, победа будет за нами!..

Пока трудились, Ермак рассказал Вадику все новости. Во-первых, за малым не убило Жорку Пупка. Один пацан с чужого края посоветовал ему: «Найди бронебойную пулю, выбей из нее броню, наточи — получится нож. Броня знаешь какая крепкая? Ножик у тебя брать будет все!», У Паки бронебойная пуля была. Он взял молоток, положил ее на кусок рельса и давай колотить. Сначала у пули чуть выгнулось дно, а потом она перестала поддаваться. Уже горячей кипятка сделалась, а броня не выходит. Ух ты, какая крепкая, сначала радовался Жорка. Потом пот с него потек, пить захотелось, думать начал: дурак этот пацан, который научил, — даже если броня покажется, как свинец из обыкновенной пули, то сколько ж надо будет ее точить, чтоб получился нож? В последний раз изо всех сил размахнулся, как треснет со зла. И тут перед глазами огонь красный яростный, мгновенно белым дымом окутался — бабах! Молоток из рук улетел в неизвестном направлении… Молоток этот Жорку, скорей всего, и спас — перед собой держал, защитился.

Ну и во-вторых, у них оказывается, случился новый раскол. Получилось это после того, как Мишка Татаркин нашел где-то и принес на поляну два ржавых колеса от детского велосипеда и медную табличку со словами: «Быков, дантист». Началось из-за этой таблички. Никто не знал, что такое «дантист». Гадали: дан… дал… дает… Решили, что «дантист» — это тот, кто может всем «поддать». И как только это решили, сейчас же табличку захотел Куня и отнял ее у Мишки. Мишка, однако, до того расплакался, раскричался, что Куня не выдержал и табличку вернул со словами: «Гад, никогда не думал, что ты такая скотина!» Мишка в ответ крикнул, что никакая он не скотина, пусть вон Куня себе колеса возьмет. Куне колеса были не нужны, ими завладела малышня, как вдруг Ермаку пришло в голову сделать из них тележку. Но одновременно с Ермаком колеса зачем-то понадобились и Сережке. «Помирил» Куня — шваркнул колеса об дорогу, а потом закинул их в чужой сад. После этого, хоть было рано, все разошлись и Ермак во что бы то ни стало решил сделать тележку.

А оси для тележки делать было не из чего. Свежесрезанные вишневые палки не годились, проволочные пруты тоже. Пока пробовали то, другое, третье, все четыре колеса поломались. Надо было начинать сначала. Вадику было ясно, что ничего не получится.

— Вова, пойдем на Дон, а? — просил он Ермака. Между тем стали подходить ребята. Самое удивительное было то, что, увидев Вадика, все они радостно улыбались. Мишка Татаркин чуть ли не на шею ему бросился.

— А, Вадька! — позвал в сторону и показал ту самую медную табличку, предупредив: — Куня придет, смотри не говори, что она со мной.

А через минуту вновь позвал: — Знаешь что, пусть она у тебя пока будет. И здесь пришел Куня. Нехорошо стало Вадику.

— А вот и Вадичка наш! — радостно осклабился Куня и отпустил Вадику щелчка в лоб.

— Ты чего? — отпрыгнув, ожесточенно закричал Вадик.

— А не знаешь? Тогда с тебя втройне! — сказал Куня. И они принялись бегать — Вадик, а за ним Куня. Все это было весело. Вадик, когда понял, что Куне его не поймать, тоже развеселился. А Куня рассвирепел.

— Стой, говорю! За кирпичи возьмусь…

— Я тоже возьмусь…

— Стой! Карт-то нет. Они чего-нибудь стоят? Если сам остановишься, три щелчка — и в расчете.

— Нет!

— Ну тогда я тебя убью! — И Куня было ухватил Вадика за майку. Однако Вадик сделал ложное движение влево, а сам рванулся вправо.

— Скотина! Ну хоть один имею я право отпустить? Ловите его! Ловите!

И Вадика остановили. Запыхавшийся Куня отпустил ему пять щелчков, причем лишь первый был удачным.

И покатился день. Тележку, которая не хотела получаться, разбили. Ходили на Дон, делали набеги на огороды, ссорились, мирились, придумывали новые игры. Из недетского одиночества, от недетских вопросов он вернулся в пусть ненормальное, беспризорное, а все-таки детство. Время от времени, правда, ему хотелось остановиться, уйти. Пожалуй, ему было стыдно. Он взбунтовался, он давал себе слово не мириться с ними, пока они не исправятся. А его товарищи какими были, такими и остались. Выходит, он покорился им?..

Наступило воскресенье. Мать выкупала его в корыте, приодела. Чувствуя себя нелепо в глаженой рубашке, в брюках, а главное, в ботинках, он отправился навестить родню.

Конечно, тетка сразу же принялась кормить. А бабушка Настя позвала в спальню и дала десять рублей. Потом Вадик помогал дядьке собирать мотор — дядька строил моторную лодку, как до войны еще задумал. К ним пришла с маленькой скамеечкой тетка. Села. И вдвоем с дядькой они постепенно выспросили у Вадика все о его жизни. Чем больше он рассказывал, тем чаще они вздыхали и переглядывались. И на душе у Вадика от их вздохов становилось смутнее и смутнее. Будто стояло ясное утро и неожиданно все заволокло густым туманом. Сам не понимая, в чем дело, Вадик стал беспомощно озираться, Вокруг все было знакомое, ни капельки не забытое. Дом, дорожка из желтоватого камня, лавочка в саду, сарай, возле которого они сидели… И вдруг Вадик вспомнил то, чего никогда еще не вспоминал. Здесь, на этой дорожке, стоял когда-то живой отец и разговаривал, смеялся…

Потом Вадик пошел к отцовской сестре тете Тане, где мог поиграть со своей двоюродной сестрой, ровесницей Людкой. К тете Тане Вадик ходил редко. Очень уж хорошо те жили. Их отец, дядя Гера, был директором завода. У них был большой дом и сад, в доме пианино, книги. Ко всему этому, особенно к пианино его тянуло. Но всегда так получалось, будто приходит он к Людке поесть. Стыдно становилось, когда, съев свою порцию и добавок, он не мог не замечать, что после Людки осталось полтарелки прекрасной еды и почти не тронутый белый хлеб. «Не хочу», — говорила Людка. Нет, смотреть на такое он не мог.

В этот раз у Людки была незнакомая девчонка, очень нарядная, похожая на куклу. Людка, вообще-то неплохая, держалась с Вадиком при этой девчонке свысока. Начали играть в жмурки. Девчонки играли не по правилам. Ему это в конце концов надоело, и он сказал, что не хочет играть. И тогда незнакомая девчонка уставилась на Вадика большими голубыми глазами и начала спрашивать, кто он такой, где живет, кто его отец и мать… На кухне тетя Таня для них готовила угощенье. Но как он сядет за стол с этой не имеющей понятия о нужде девчонкой?.. Валик поспешил уйти.

Потом он зашел к дяде Мите. Дядя Митя, материн брат, муж тети Саши, в 41-м пропавший, в 45-м вновь нашелся. У них в квартире стоял переполох. Тетя Саша родила сына и только-только пришла с ним из роддома. Хозяевам было не до гостя. Ему показали распеленутого ребенка. Задранные вверх ручки, ножки, и все красное — Вадику ребенок показался противным. А тетя Саша, Жанна и соседка сюсюкали, агукали над ним. Тетя Саша вдруг заплакала. Ей дали воды, а потом все заговорили о том, что этот ребенок сейчас такой же, каким был Толенька. «Такие же бровки у Толеньки бедненького были, такой же носик…» И Вадик догадался, что этого ребенка тетя Саша родила, чтобы заменить Толика, разорванного миной в 43-м.

Тетя Саша все-таки оставила своего ребенка и хорошо поговорила с Вадиком. Сказала, чтобы пришла мать, сунула коржик, конфетку и поцеловала. И еще всплакнула. А дядя Митя дал три рубля и керосинку, которую обещал матери.

Нести керосинку оказалось нелегко, она оттягивала руки. Он останавливался отдыхать. Было уже темно. В садах сверчки подавали голоса. Грустно ему стало. Сейчас он придет домой. Мать при свете керосиновой лампы даст чего-нибудь поесть, и он, несмотря на то, что достаточно ел в гостях, не откажется. Потом он посидит в темноте на пороге и послушает сверчков. Наконец мать заставит помыть ноги, и они лягут на кровать — он к стенке, она с краю.

А у дяди Мити суматоха, тепло, электричество. И у Людки электричество, книги, пианино. И у дяди Миши электричество. У дяди Миши, правда, нет детей, и это скучно, зато в доме простор, чистота. Ни одним, ни другим, ни третьим не придет в голову сидеть на пороге и слушать сверчков.

Он проходил мимо своей школы. Половина школы и часть школьного двора были огорожены деревянным забором. Там теперь работали пленные немцы!.. Те самые немцы, которые устроили войну и убили отца… И в тысячный раз Вадик страстно, неистово пожелал себе отца. Ему бы отца!.. Им с матерью необходим отец!

И вот он пришел домой, рассказал матери, где был, что видел. Мать уже знала, что тетя Саша родила сына. Ей от этого было почему-то грустно. Впрочем, она не забыла дать Вадику поесть. После этого Вадик вышел из дома, сел на пороге и под пение сверчков размечтался…

А что, если отец вернется? Раненый, в госпитале долго-долго лежал. Или в плену далеко-далеко был. Или задание какое секретное выполнял и не мог о себе сообщить…

Пели сверчки. Только бы вернулся отец. Мать тогда перестанет бояться всего, и он, Вадик, не будет уступать товарищам там, где уступать нельзя. И дом они себе построят…