ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

А летом поехали к отцу под Ереван. Еще зимой от отца пришло письмо. Он лежал в госпитале, раненный в ногу. В мае его выписали и направили в Закавказье, в резервный какой-то батальон, заместителем командира. Осмотревшись на новом месте, отец вызвал их к себе. Опять они увидели те поля, по которым ехали в сорок втором. Проехали по тому мосту, на котором их поезд попал под бомбы и потерпел крушение. Затем пошли горы, на станциях не русские, но тоже наши люди. В Ереване их встретил посланный отцом старшина. Ереванские улицы поразили Вадика еще больше, чем горы, тоннели, заросли горных ущелий. Битком набитые трамваи, толпа на тротуарах, лотки с мороженым, полосатые тенты над тележками с газводой. Он увидел внутренность большого двора, образованного многоэтажными домами. Во дворе бегали черноглазые дети, ходили женщины в халатах, на веревках висело белье. Не сразу вспомнил Вадик, где и когда это уже видел. Это было само мирное время!

Потом автомобиль долго катил по выжженным красноватым холмам. Наконец въехал в голый бедный поселок, по которому ходили солдаты, и остановился перед косым белым домом. Из дома вышел отец. Он сильно хромал и как-то по-новому хлопал глазами. Помог спуститься матери, поставил на землю Вадика. Все они некоторое время не знали, что делать.

— Ой, Вася! Как же нам досталось… — наконец прошептала мать и упала отцу на грудь. — Сколько людей побито! Мама погибла. Мы с Вадиком могли погибнуть…

— Ну-ну, — сказал отец, бережно отстранил мать и присел перед Вадиком.

— Вадька! .

И еще два раза повторил-позвал:

— Вадька! Вадька!

Вадик улыбнулся, отец улыбнулся, мать улыбнулась. И все трое засмеялись. Они наконец были вместе.

Отвыкший было от отца, Вадик очень скоро привязался к нему снова. Его отец был герой. Капитан, заместитель командира батальона по политчасти, награжденный орденом и медалями, ходивший в атаку и стрелявший в немцев, три раза раненный, в сорок втором семь дней выходивший без воды и еды с товарищами из окружения… О, отец был герой! Вадик стал подражать ему в походке, прихрамывая на одну ногу, хлопал, как он, глазами; в разговоре где надо и не надо вставлял слово «понимаешь». А уж разряженным пистолетом ТТ, военной формой, орденом и медалями сколько тешился… А какие концерты устраивали они с отцом. Отец не расставался с гитарой. Забыв обо всем, Вадик и отец пели, плясали. Стоило при этом посмотреть на мать. Какая она была счастливая!

— Твоя копия! Он твоя копия, — говорила она отцу, хотя Вадик был как раз ее копией.

Хорошо жилось с отцом. Хотя несытно. Главной еды — хлеба, мяса, сахара — тоже не хватало. Зато фруктов — винограда, персиков, груш было сколько хочешь…

Вадик видел марширующих за поселком солдат — скоро их вместе с отцом должны повезти на фронт. Он слушал известия по радио о боях, о жертвах. Тогда как раз вышло в «Огоньке» о краснодонцах — история о ребятах-подпольщиках потрясла Вадика. Как это должно быть больно, когда выжигают на спине звезду!

Жизнь с отцом в полной безопасности, вдали от фронта, была полна неизвестности и тревоги. Часто среди дня Вадик вдруг оставлял игры, ничего не хотелось.

Особенно плохо он себя чувствовал, когда отец уезжал по делам службы на несколько дней.

В конце сорок третьего батальон отца ушел на фронт. Вадик с матерью вернулись в Ростов.

Сначала снова жили с бабушкой Настей и дедушкой Степой. Только теперь вернулись из эвакуации из Тбилиси механик дядя Миша с женой тетей Клавой. Как и отец, дядя Миша был выдвиженец тридцатых годов. Разница была лишь в том, что отец пошел по партийной линии, а дядя Миша по механической части. Отец и дядя Миша были очень похожи. И слово «понимаешь» дядя Миша повторял без конца. И к тете Клаве Вадик скоро привык. Зная, как она это любит, мог подкрасться к ней сзади, обнять за шею, поцеловать.

Тетя Клава была строгая.

— Вадик, видишь, ты насорил? Возьми веник, подмети, а веник поставь на то же место. Когда все стоит на своих местах, тогда легко.

Он исполнял, а тетка хвалила:

— Умница.

Ради похалы он носил из сарая в дом к печке дрова и уголь, довольно далеко бегал с чайником за водой к водонапорной колонке.

Дядя Миша работал на восстановлении завода, мать поступила в роддом прачкой, тетя Клава на дому шила военное обмундирование. Больше всего бывал теперь Вадик с тетей Клавой.

Иногда тетя Клава давала кусочек сахара или коврижку.

— Любишь тетю?

Он знал, что надо поцеловать тетку. И ему ничего не стоило это сделать. Но пугал слишком пристальный взгляд больших коричневых теткиных глаз. Он целовал дичась. А она все равно была рада.

— Золотой ребенок! Золотой ребенок! — в один голос повторяли дядька с теткой. — Только баловаться любит.

— Словом, как настоящий ребенок, — смеялся дядька.

В марте 44-го пришло извещение, что отец их геройски погиб. Мать почернела. Вадик понял, что матери во много раз хуже, чем ему, и в эти дни все время был около нее. Это ей помогало, он чувствовал.

А вскоре в доме между взрослыми начались нелады. Кто-то кого-то «ревновал».

— Оно-то конечно, Нинка красивая, а он мужик, как все мужики… И опять-таки Клавдия бездетная, — говорила бабушка Настя деду, и тому все было понятно.

Однажды мать сказала Вадику:

— Пойдем на квартиру, как жить будем?

Он не понял, что такое «на квартиру».

— А как до войны у бабушки Поли жили. К чужим людям…

— Разве нельзя здесь жить? — удивился Вадик.

— Теперь нельзя.

Вадик пошел к тетке.

— Значит, мы скоро от вас уходим?

Тетка посмотрела на него пристально и сказала:

— Ты хочешь у нас остаться? Мама будет приходить. И ты к ней будешь ходить. И жить у нас.

И вот взрослые посадили его перед собой и сказали, что все зависит от него.

Говорили о том, что должен он расти под строгим присмотром. А мать у него молодая и еще найдет себе человека. Долго говорили. И тетя Клава, и дядя Миша, и дедушка, и бабушка. Чтобы быть счастливыми, матери надо отказаться от Вадика, а Вадику от матери…

Одна мать молчала, только лицо ее все кривилось, все хотела она заплакать, да удерживалась. И вдруг Вадик понял, что действительно все зависит от него. Мать никогда его не предавала. И вот теперь ради него готова уйти совсем одна неизвестно куда. Ведь это все ради него!

— Не хочу… Мама!