ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Нет, кажется, Женя не собиралась их выгонять.

В этот день обе матери работали во вторую, один раз в неделю так совпадало. Вадику вновь было сказано:

— Никуда чтоб не ходил. Задачки порешай. Надьке вон в первый класс идти, а она до трех считать не умеет. Поучил бы ее азбуке да как считать.

Когда они ушли, Вадик достал задачник, раскрыл. Но нет, все это было слишком неожиданно, и, прежде чем решать задачки, надо было еще решить, какие решать и для чего. Поучить Юрку с Надькой показалось делом куда более занятным. Он посадил их перед собой и сказал:

— Ну, повторяйте… Один, два, три, четыре…

Юрка начал повторять, а Надька молчала. Скоро Вадик потерял терпение.

— Ты чего, оглохла и онемела? Вот так и в школе будешь? Да ну вас!

С утра на улице перед двором появлялись то Пака, то Мишка Татаркин, корчили рожи — звали на поляну, зачем-то Вадик был необходим.

— Не-е… Не могу, — мотал головой в ответ Вадик.

И вот когда мать с Женей ушли, явились Ермак с Волчком.

— Ну чего ты не показываешься? — спросил Волчок.

Вадик рассказал им, что вчера приходила Сережкина мать.

— Вот сука, он уже маме начинает жаловаться! Это ж он ей нажаловался, а она сюда пришла, — сказал Волчок.

— Да нет, ты на него не наговаривай. Он жаловаться не станет, — сказал Ермак.

— Ну, а кто же?

— Дома она была, слышала все.

— Ага, слышала! А откуда тогда она узнала, что именно Вадим? — сверкнули глаза у Волчка. Ненавидел он Сережку, ненависть ему подсказывала.

— Да, — пораженный таким доводом, глубокомысленно сказал Ермак.

Вадику этот спор казался странным. До прихода друзей он вообще не думал, как узнала обо всем тетка Маруся. Какое это имело значение? Драка была.

— Она все-таки могла и увидеть, — сказал Вадик.

— Ага. Как он патефон крутил и хреновиной занимался, она, значит, не видела, а как ты бил, увидела…

— В горячке он мог сказать! — осенило Ермака.

— Какая там горячка! Говорю, продал. Темную ему надо устроить, — пытался отстоять свое Волчок.

Но на Ермака это уже не подействовало. Что такое горячка, все они прекрасно знали. Играя в футбол или в ловитки, можно начисто сбить с пальца ноготь и в горячке еще некоторое время продолжать играть, не чувствуя боли. В горячке бойцы с оторванными руками продолжали бежать в атаку.

Прежде чем уйти, они опять уговаривали Вадика:

— Да чего ты, матери боишься, что ли? Пойдем.

Они не верили, что матерей можно бояться. Да и Вадик не верил. Подумаешь, ударила вчера. Самой же ей плохо было от этого.

Они, пережившие войну, знали, что матери могут вытерпеть все. Матери накрывали их своими телами во время бомбежек. Распухая от голода, матери отдавали им последние сто граммов хлеба. Теперь им надо было развлекаться. И это матери должны терпеть, казалось им.

И все-таки Вадик сказал друзьям:

— Нет, не могу.

Однако после них дома Вадику стало невыносимо. Со скуки, потихоньку, чтобы не видели Юрка и Надька, Вадик влез на крышу Жениного домика и сел на коньке рядом с печной трубой. И еще скучней, неприкаянней ему стало. Вокруг волновалось зеленое море, из которого там и здесь выступали красные, черные и бело-серые крыши. И над этим морем возвышалась четырехэтажная кирпичная громадина — школа, которую в войну бомбили немцы, бомбили наши, а потом доламывали устроившие в ней притон хулиганы. В одной половине, на третьем и четвертом этажах, школа действовала, там учился Вадик и вся детвора поселка. Остальное было владением хулиганов. Теперь пленные немцы окружали школу деревянным забором, к осени одну ее половину они должны были отремонтировать. И значит, в классах будет тепло и окна вместо всякой дряни — кусков железа, шифера — застеклят. Но что из этого?

Школа — это была другая его обида. Он знал про себя, что способен очень хорошо учиться, только бы кто-то хоть немного направлял его, требовал успехов. Ведь когда мать целый год болела и Вадик жил под присмотром дяди Миши и тети Клавы, ведь тогда первый класс он окончил отличником. А потом мать выздоровела, и они поселились в этом проклятом поселке с красивым названием Красный город-сад. И его успехи кончились. Его мать была очень хорошая нянька, но десятилетнему Вадику требовался воспитатель. Дядя Миша и тетя Клава приучали его к порядку, при матери же он мог делать что ему вздумается. Да, в классах будет светло и тепло. Но кто заставит Вадика изо дня в день учить уроки?..

Затосковал Вадик. Он вообще был тоскующий мальчик. Ведь прожита была огромная жизнь. Такая огромная, что в десять лет он не мог к своим несчастьям относиться как-нибудь легко, по-детски.

* * *

Жизнь начиналась прекрасно.

Вот он совсем маленький.

Целый день валит снег. Прижавшись лбом к оконному стеклу, он смотрит на него. Огорчает лишь, что перед самыми стеклами быстрее снега падают частые капли — снег на крыше тает. Но к вечеру капли перестают капать, мать возвращается из коридора радостная:

— Подмораживает!

А снег валит и валит.

— Мама, завтра пустишь гулять?

Мама закончила свои дела, присела на табурет и улыбается. В двух комнатах — кухне-столовой и другой, именуемой залом, — чистота. Там выключен свет, в полутьме блестят крашеные полы, блестят листья двух фикусов, в трюмо, к которому проложена мягкая дорожка, отражается свет из кухни, часть кухонного стола, стул, на стуле сам Вадик.

— Пора есть, — говорит мама.

Ах, эти кормежки!

— Я буду ждать папу.

— Папа придет не скоро, тебе его не дождаться.

Она зорко следит за ним.

— Ешь с хлебом! Будешь есть без хлеба, останешься маленьким.

После ужина Вадик опять смотрит в окно. Сначала там ничего понять нельзя. И вдруг он видит и густо падающий снег, и отдельные снежинки перед самым носом.

Мать ставит на стол швейную машинку, раскладывает бумажные выкройки и куски материи. Вадик — ноги на стуле, живот и грудь на столе — устраивается сбоку от нее. Колесо вращается, середина сливается в светящийся круг. Так и тянет сунуть в этот круг пальцы. Но мать начеку. После нескольких попыток Вадик подпирает голову кулаками и… «А что мне подарит Дед Мороз?.. А куда уйдет старый год?..» Вопросов множество. Хочется подобрать под себя ноги и улечься на бок.

— Давай-ка я тебе постелю, — говорит мать и идет в зал. Там она разбирает пышную кровать, часть простыней, одеяло и подушку перекладывает на диван. Вадик уже стоит у ее ноги и покорно раздевается. Однако за свою покорность он хочет кое-чего добиться:

— А ты пустишь меня завтра на санках кататься?

— Если снег перестанет, да.

— А когда придет Новый год, не уложишь спать?

— Не уложу.