ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Когда были посреди поля, то, вглядываясь в противоположную сторону, различили некую застывшую фигуру.

— Стукарь.

— Точно стукарь! — хоть и не были еще уверены.

— Стукарь! Эй, а ну подтянись!. Чтобы вместе! — закричал Куня, решивший на этот раз быть во главе.

Еще издали жалобно завели:

— Дяденька! Пропустите… Тот нас пропустил, сказал, и вы пропустите…

Получилось, как они и надеялись. Дяденька, правда, шел со своей палкой позади. Чувствуя на своих спинах его взгляд, они по дорожке в огородах продвигались кто боком, кто чуть ли не балансируя, ойкая, когда руки их касались листьев подсолнуха или кукурузы. Нет, они не были неблагодарными. Громко и дружно прокричали: «Спасибо, дяденька!» — и дяденька заметно потеплел, хоть и предупредил:

— Назад чтоб кругом шли. Знаю я вас…

И вот они на краю оврагов. Внизу был Дон, за ним бесконечные луга в дымке.

— Чует моя душа: будет сегодня клев! — повторил свое Куня.

Не сговариваясь, без дороги скатились в овраг и помчались к реке.

На берегу на мгновение притихли. Вокруг было пустынно, лишь кое-где на песке виднелись такие же небольшие ватаги ребят. Вода стояла совершенно гладкая, светлые тени от могучих прибрежных тополей протянулись далеко в глубину, течения не чувствовалось,. только водоросли тихо клонились в одну сторону. Где-то стучали молотком по железу, от противоположного берега, сбрасывая в воду сеть, отошел моторный рыбацкий баркас. «Бух… бух… бух…» — стучал мотор. Звуки были чистые, быстро глохнущие.

— Будет клев! — опять сказал Куня.

Удочки у всех были самодельные — очищенная от коры кленовая или из акации палка, черная или белая нитка № 10, поплавок из пробки, проткнутый спичкой, и настоящий фабричный крючок. Сначала забрели в воду по пояс и забросили. Первым завопил радостно Куня. Красноперка в ладонь величиной трепыхалась у него в руках.

— Ух ты! — раздался над водой стон, и, подымая со дна муть, все повалили к Куне. В то место, где ловилось, забросить.

Пустынным был берег. И тишина стояла удивительная. Лишь там, где удило с десяток ребят, слышались сдавленные голоса:

— Куда ты прешься?..

— Ну еще один шаг, и начинаю тебя топить!

— Пацаны! У меня клюет… Родненькие, тише!

Никогда у них так не ловилось. Каждый поймал до десятка ершиков, ласкирок и красноперок. Удивительно было: она там хватает, а ты дергаешь!.. Сначала даже непонятно, кто кого поймал, ты ее или она тебя?. Но ты в сотни раз сильней, выдергиваешь ее, ловишь рукой… И все! Выдираешь из ее внутренностей крючок, и никакой пощады, и снова забрасываешь и ждешь нового клева, -для рыбешки гибельного, для тебя радостного…

В погоне за удачей глубже и глубже уходили в воду. Наконец над водой остались одни головы, плечи да торчащие в стороны локти. Наконец эти руки и плечи задрожали, над водой послышалось жалобное: ««Ды-ды-ды… Бу-бу-бу…» Первым не выдержал Волчок. «Ну ее!» — шлепнул удилищем по воде и шумно пошел на берег. За ним Вадик.

Мелюзга — Женин Юрка, Жорка Пупок, Мишка Татаркин — только вначале ловила рыбу, а потом крючки у них поотрывались, нитки спутались, они постепенно отходили в сторону, купались. И вот, выбравшись на берег, Вадик увидел, что Юрка лежит, накрывшись штанами и майками, и дрожит.

— Юрка, что с тобой? — спросил Вадик, забыв, что сам недавно дрожал.

Юрка не отвечал. Из-под груды штанов была видна его голова с закрытыми глазами, синие губы как-то страдальчески вывернулись.

— Отогреется, — сказал Ермак.

Кроме Сережки, все вышли из воды.

— Эй, ну даешь котелок для ухи? — крикнул Куня Сережке.

Сережка не оборачивался. Куня набрал в легкие побольше воздуху, чтобы еще что-то крикнуть, но его опередили — рядом с Сережкой упал в воду камень, потом другой. Сережка выскочил из воды почти такой же синий, как Юрка. Злобы в нем было на миллион человек. Схватил свои штаны, котелок и пошел в сторону — еще ловить, чтобы всех больше. В общем-то он был самый понятный человек среди них.

— Лови, аж пока не сдохнешь! — крикнул ему вслед Куня и бросил еще пару камней вдогонку.

— Давай испекем, — сказал Ермак.

После весеннего половодья всяких сухих палок на берегу валялось много. Ермак и Куня уже курили. Развели костер, побросали в огонь рыбу, а сами, надев майки, совершили набег на огороды, которые спускались от домов, вытянувшихся вдоль железнодорожного полотна. В домах, как всегда, ни звука. Обрывая огурцы и помидоры, они вдруг почувствовали, как палит солнце. Наверное, от страха сделалось жарко. Со вздутыми на животах майками прибежали обратно, высыпали добычу в кучу, сняли майки, накрыли ворованное, растолкали Юрку, успевшего согреться и заснуть, и, приказав ему сторожить и ни к чему не прикасаться, пошли купаться.

Купались опять-таки до посинения, до дроби зубовной. А когда выбрались на берег и разворошили тлеющий костер, то увидели, что улов их в общем-то сгорел.

— Ништяк!

Поели рыбной золы с хлебом. Принялись за огурцы с помидорами. Крупные мясистые помидоры были вкусны, а теплые огурцы без соли, после пресной воды, которой незаметно для себя нахлебались купальщики, противны. После них особенно хотелось хлеба, именно хлеба. А здесь еще Юрка совсем обезумел.

— Вадя, дай!.. Куня, дай!..

Измученные, голодные, тронулись они в обратный путь. Попили воды из родника, мощно бившего прямо из-под железнодорожной насыпи, намочили в ледяной воде рубашки и майки и, не выжимая, понесли в руках, чтобы еще прохладные надеть там, наверху, у поля. Юрка в гору идти не хотел. Вадик и Ермак взяли его за руки, и он покорно тащился за ними.

Уныло шли в гору. Прекрасный улов сгорел, с Сережкой поссорились… И впереди ничего хорошего. Как перейти это проклятое поле? В огородах сторожа будут ловить… И вдруг Юрка рванулся, освободился, сделал два шага назад, что-то выковырнул в земле и положил в рот. Вадик ничего понять не мог, а Ермак звонко расхохотался:

— Семечка!. Юрка семечку откопал…

В самом деле, Юрка щелкнул и выплюнул подсолнечную шелуху.

Развеселились.

— С голоду концы отдает. Не Юрка, а желудок!

И уже запросто кричали:

— Поди сюда, Желудок! — так, на слух, пробуя новое прозвище.

И как-то без особых переживаний через поле и огороды перешли — сторожа от жары, видно, в шалаши попрятались… И до своего края — до улиц Круговой, Парижской коммуны и Плехановской — добрались.

— Вовка, как пожрешь, приходи на поляну…

— Куня, карты не забудь!

Домой надо было показаться, но думали они о том, как бы поскорее вновь сойтись…