ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

И наступил понедельник, жена пошла в БТИ (Бюро технической инвентаризации) узнать, как нам быть, с чего начинать.

После того как проводил жену, предварительно вручив ей список строительных работ в нашем дворе, которые фактически были сделаны мною в одиночку, возвращаясь от калитки к дому, увидел выползающую из своих дверей сестру. Когда я дошел до нее, она плаксиво сказала:

— Вадик…

Я уже всё понял и перебил.

— Подарила меня внучке с зятем? Подарила?..

— Завещание сделала. Половина Лене, половина Кольке…— она заплакала.

— Тварь! С сегодняшнего дня вы для меня никто. Никогда больше ко мне не обращайтесь.

Я, повернувшись к ней спиной, пошел назад к калитке, а она вокруг своего дома в сортир. Наблюдая, куда она идет, я засмеялся: а ведь в пятницу собирался делать с Колькой деревянную будку над уже готовой, выложенной мною кирпичом — моим кирпичом! — ямой. Посмотрю я теперь, как сами выйдете из положения. Старая яма переполнена, во время последних дождей дерьмо подымалось и текло через край в соседний двор. А ведь и доски я привез, никогда не считался, вон они лежат…

Вдруг мне пришло в голову, пока она там сидит, войти к ним и посмотреть среди разных бумаг, которые всегда лежали на верхней полке шифоньера, ее трудовую книжку. Я метнулся в дом, раскрыл шкаф и сразу же увидел то, что мне надо было. Её трудовую книжку. Так и есть! С конца 52-го, когда родился Колька, до конца 57-го, когда меня комиссовали и я получил инвалидность, она не работала. Сунув книжку в карман, как одно из доказательств в будущей тяжбе за жилплощадь, я вышел во двор и мне стало почти весело. Никаких шансов, хотя бы одного из ста, отсудить у меня мое у них не было. Но какой все-таки мерзавкой оказалась Ленка, и какого подлеца, себе под стать, она нашла… Вот! — осенило меня. Нынешний передел собственности касается не только государственного имущества, до сих пор вроде бы ничейного. Дело зашло гораздо дальше. Алчность разгорелась так, что готовы отнимать кусок у ближнего — это теперь заурядная вещь отнять у старика квартиру, у брата родного дом. Ну и времечко.

Ладно, посмотрим. Я стал думать о том времени, когда отомщу за себя. Кроме того, что сортира не сделаю, можно, например, отключить им воду, которая идет через мой погреб…

Вернулась жена. И мстить еще больше захотелось. Она уходила очень взволнованная, вернулась на грани истерики.

— Ой, что там, в БТИ этом самом, делается. Три окошечка. Выстоит человек в очереди к окошечку номер три, а ему говорят: это вам не сюда, вам надо во второе обратиться. Ни у кого ничего не добьешься. Спрашиваю, где можно проконсультироваться. Меня не слышат. Проходят мимо, будто тебя и нет. Адвокат у них все же есть, но когда я его нашла на втором этаже, — кстати, сидит перед лестницей, на которой висит предупреждение «Посторонним вход воспрещен», — он тоже оказался не тем человеком. Вам надо обратиться в адвокатскую контору на Ворошиловском, сказал он мне. Пошла. И вот что узнала. Если мировая, то достаточно копировки, заявления, уплаты пошлины — все это обойдется не дорого. Но девочка дежурная мне как-то не очень показалась. Чтобы проконсультировать меня, она сама ходила консультироваться в зал, где много столов.

— Все ясно. Не дорого в случае мировой. А сестра у меня абсолютно ненадежная. И что тогда? Потратим последние наши копейки, а до мая месяца, когда у меня появится работа, еще далеко. И ведь мы с тобой люди подневольные, мало ли что наше дитя может выкинуть. И сколько тогда нам еще потребуется?..

Жена согласилась и… её прорвало.

— Почему ты тогда сразу все не оформил? Только ты можешь вот так поступать. Тяп-ляп, лишь побыстрее. Люди тебе говорили, я тебе говорила — нет, он по-своему!

— Да не могу я и строить, и бумажки… Бумажки не мое дело. И потом уверенность, что раз строил я вот этими руками, то о чем можно спорить?

— Ага! В итоге у сестры твоей одна вторая, а у тебя одна шестая…

— Не сыпь мне соль на раны… — пропел я в надежде, что на этом она остановится. Она не могла.

— Гвоздя забить ее сыночек не умеет, а в результате у них все, у тебя шиш.

— Перестань! Ты только что побывала в Бюро технической инвентаризации и могла убедиться, какие там порядки. Полный бардак. В райкоммунхозе то же самое. Вот и рассуди, как себя вести, если ходишь-ходишь, получаешь наконец бумажки, думаешь, что это конец, а тебе сообщают, что надо бы еще ходить, платить, и лучше бы вам, наследникам, самим договориться, кому какая доля принадлежит. Я и договорился: правая половина двора и все на ней — твоя, левая моя. Я думал, что главное земля. Если земля твоя, то и все на ней твое… Земля-то у нас приватизирована, здесь с бумажками всё нормально: одна половина её, вторая моя. Понятно, что построенное на моей половине моё.

— А это не так.

— Теперь знаю. Что толку одно и то же перемалывать в сотый раз. Надоело. Замолчи!

Я выскочил во двор и долго еще там ходил, доказывая самому себе подлость системы. Именно системы, хорошо обдуманной, созданной с одной целью — отнимать у людей последнее. БТИ, райкоммунхоз, паспортный стол милиции, таможня, ГАИ, везде, где людям очень надо, старые тесные душные помещения, громадные очереди, но у самих работников вид более чем бодрый. Потому что «имеют», потому что если не «дашь», будешь ходить до скончания веков. Осподи! Осподи! Какое это унижение стоять в очереди и смотреть, как идут мимо тебя внеочередные — инвалиды и просто герои ВОВ, придурки, наглецы, грузины, начальники и начальницы, ветераны очереди, уже отстоявшие срок, имеющие право на повторное посещение без очереди…

Вернувшись в дом, я сказал:

— Ладно, Кисочка, уж нам-то с тобой делить нечего. Притом я тебя по-прежнему очень упорно люблю. У нас осталось две стодолларовые бумажки, тратить их нельзя. Но скоро у меня обязательно появится работа. Не может быть, чтобы не появилась. И тогда сразу же начнём действовать.

Между тем почти каждый день к моим, так сказать, старым родственникам, приезжали новые родственники. Что-то они там варили, жарили, ели. И щебетали, щебетали: «Толик… Лена… Папа… Бабушка…» Первым лицом был Толик. Когда он и Ленка на драном своем «москвиче» уезжали, сестра и Колька продолжали это имя повторять на каждом шагу: «Толик сказал…» «Толик даст…» «Толик приедет…» Племянник вел себя полным идиотом. Вечером после работы бегал по двору с веничком и сметал пыль в основном со всякой дряни — помойных ведер, гнилых досок под забором, даже с деревьев. Это была теперь его собственность. Поведение сестры тоже изменилось. Она прикинулась вдребезги старой и больной. Из дома в сортир ходила опираясь на какую-то клюшку, посередине перебинтованную — тоже вдребезги как бы больную.

Мы на это смотрели со страхом и ненавистью. Моя перепуганная жена каждый день приносила в дом сведения о возможных новых коварных поворотах в нашем деле о разделе. Например, завещание сестра изменит на дарственную. Тогда разбирательство в суде затруднится многократно. Или еще хуже: фиктивная продажа своей одной второй хотя бы тому же Толику.

Из-за этих новых сведений мы постоянно друг другу задавали один и тот же вопрос: «Может быть всё-таки начнём судиться?» Ничего мы не знали толком. Мы ходили еще раз проконсультироваться в нашу районную адвокатскую контору. Дежурная адвокат была худая нескладная с длинным некрасивым лицом девица годов двадцати семи. Ее тянуло зевать, причем, с широким потягом рук, запрокинув голову. Когда я присаживался перед ней за стол, она именно так потянулась.

— На Багамы бы сейчас, — сказал я не без надежды как-то заинтересовать собой.

Не получилось. Наоборот, её скука и лень вроде бы усилились. Я попытался рассказывать историю нашего домостроения. Она меня все время перебивала. Вмешалась жена, и мы стали с ней ругаться: дай мне сказать — нет, ты мне дай сказать… Заплатив тридцатку за прием, мы узнали только то, что знали. И окончательно рассорились: «Вечно ты лезешь…» — «Нет, это ты лезешь!»