ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

После продажи машины бревна я перетаскивал из ботаники домой точно как на картине Репина — волоком, впрягшись в верёвочную петлю. Сначала путь шёл по аллеям ботаники вверх — вниз. Метров шестьсот. Потом, не менее километра только вверх. Иногда мне удавалось делать в день две ходки. Но это означало, что на следующий день я вообще в ботанику не пойду. В первый раз я подорвался, однако, не из-за этих почти непосильных брёвен. Приехал на склад стройматериалов, нанял под воротами бортовой газон, выписал десять листов ДВП, пять оконных блоков, куб обрезной доски, шифера достаточно для крыши, что-то ещё и тридцать мешков цемента. Погрузил всё сам, кроме цемента. На цемент решил нанять грузчиков. Но только что грузившие другого клиента по пятнадцать рублей за мешок, эти дельцы заломили с меня по двадцать пять. «Почему? — спросил я. — «Потому». — «Ну почему всё-таки. Я вам показался миллионером?» — «Двадцать пять!» — «Работать не хотите. Ну и правильно!» И погрузил эти пятидесятикилограммовые мешки сам. А потом была ещё и разгрузка в опустевший мой гараж. На следующее утро, когда склонился над раковиной умываться, меня и поразило так, что пришлось опуститься на колени и уж потом выравниваться. Впрочем, с радикулитом я давно освоился. Сразу подвязался старым пуховым платком, расстелил на полу ватное одеяло и лёг. Через пару дней разрабатывался во дворе — раскалывал толстенные брёвна каждое на четыре части. И уже тянуло в ботанику. Сама дорога заряжала какими-то хорошими чувствами, надеждой. Вот кусок хвойного леса, вот заросли акаций с боярышником понизу, а здесь дубы. И каждый кусок по своему пахнет. И прийти на место своей работы было одно удовольствие: тишина, свежеумершие травы тоже удивительно пахнут. А самое-самое вдали за котлованами. Там видна верхняя часть скульптуры, посвящённой жертвам немецкой оккупации Ростова и серпантин дороги вокруг неё, по которому непрерывный, будто вечный поток автомобилей. Разноцветная вьющаяся живая лента машин, сколько не смотри и не оглядывайся на неё, всегда одна и та же. Как море, которое в своём не покое для нас сама вечность.

Зима в том году выдалась замечательная. Со снегом. Ботаника наполнилась детьми. Я тоже воспользовался дочкиными санками. На меня, тянущего на санках толстенные брёвна, не очень обращали внимание. Глянут, удивятся на миг. Но, видимо, очень уж затрапезный, не представляющий интереса имел я вид, меня ни разу никто не попытался дразнить, даже иронии не видел в детских глазах.

К середине января я натаскал брёвен достаточно, принялся за остов вагона. Это было и легче и труднее. Необходимые мне куски были в верхней части. Трудно там было высидеть на узких, очень холодных полосах, ещё трудней было не сломать режущее полотно ножовки, когда уголок перепиливался до конца. Зато вид с вагона открывался прямо-таки захватывающий. Всё было теперь подо мной: и город, и река Темерник, зоопарк вдали, комплекс памяти жертвам войны с будто бы вечным огнём у подножья скульптуры, серпантином перегруженной автомобильной дороги. Да ещё если с неба падал снежок. И везти домой дневную добычу, килограмм тридцать стали, было легко, путешествие в оба конца получалось прогулочным.

После вагона я хотел заняться добычей кирпича из стен заброшенных солдатских построек. Но кирпич имеет способность, как и срубленное дерево, пересыхать во время засухи и впитывать дожди и туманы в сырую погоду. В мороз это сырое промерзает и практически не поддаётся человеческим усилиям. Оставалось заняться мостиком в камышах. Здесь ко мне пристал психически больной человек. Он всё пытался мне помочь. Он был похож на бездомную собаку, ищущую нового хозяина. Но, господи, мне своего горя хватало. А он что-то рассказывал о себе, куда-то приглашал. Я старался не слушать его сбивчивые речи, не смотреть в честные детские глаза.

В конце февраля с мостиком было покончено, я пошёл проведать лежбище оставшихся брёвен опоры. Кроме меня, никто здесь по-прежнему не хозяйничал, хотя неподалеку были следы костра — кто-то развлекался, сжигая всякую остаточную после моей работы древесную мелочь. Следовательно, рано или поздно какой-нибудь гигантоман устроит великолепный костёр из толстых брёвен. В пятнадцатилетнем возрасте я бы точно до этого додумался. И решил, что пока брёвна целы, мне ещё надо подзаняться ими: на стройке лишнее никогда не бывает лишним. Но странное дело, работая как бы в запас, я почувствовал, что брёвна стали для меня почти неподъёмными. То санки как бы выйдут из повиновения и свернут с дороги в кусты, то на подъёме бечева лопнет и бревно, связанное с санками, покатится назад. 3-го марта сломались детские санки — алюминиевые полозья стёрлись, так как иногда приходилось тащиться и по голой земле, и по асфальту. А 4-го марта, проснувшись, я поднялся с постели на левую ногу, а когда переступил на правую, по её колену будто молотком ударили. Ослеплённый болью, ничего не понимая, я рухнул на пол. И лишь полежав, дождавшись ослабления боли, понял: доработался! Всё когда-нибудь кончается, но у меня всегда почти с тяжёлыми последствиями. Натруженные коленные суставы — чашечки и что там ещё — то ли лопнули, то ли разошлись во время сна. Как же теперь мои замыслы? Вообще как жить дальше?..

Больницы и врачей я стараюсь избегать не меньше, чем милицию. Те и другие нужны, но лучше держаться от них подальше. С 74-го и до марта 93-го я лечился только сам. Главная моя болезнь — радикулит. Чем только меня не лечили, даже в санатории побывал, пока не понял, что надо слушать себя и как только в позвоночнике спины начнёт что-то натягиваться, рваться и сдвигаться, надо сейчас же обернуться в тёплое и лечь на жёсткое. Ещё у меня побаливала печень. И с ней, тоже любящей тепло и постную, не обильную пищу, я научился ладить. Вообще я выработал себе правило: если заболел, то надо не впадать в панику, не бежать к врачам, а выждать. Если на следующий день тебе стало хуже, а потом ещё хуже и хуже, иди к врачу. Если боль на третий или четвёртый день хотя бы замерла на одном градусе, жди ещё. Таким образом, переждав дня три, я обязательно начинал поправляться. Но теперь как никогда я должен быть здоровым. Что же делать? Надо по меньшей мере хоть узнать, что всё-таки со мной случилось. И узнать это я смогу только у врачей.

Хоть сам я почти двадцать лет не обращался я к врачам, но где находятся больницы, не забыл. Постоянно приходилось возить с чем-нибудь и жену, и дочь, и мать, и сестру, и соседей. Что поделаешь, свой транспорт.

Несчастье случилось со мной как раз тогда, когда я лишился транспорта, но скачка по больницам на одной ноге была лишь малой толикой того, что пришлось претерпеть. Начавшаяся больничная эпопея была во многом похожа на бред.

На дворе был гололёд. Старый гололёд. На пешеходных дорожках местами стёршийся до асфальта, местами покрывшийся грязью и пылью, местами раскатанный детьми. Типично ростовская коварная погода. Проскакав метров семьсот на левой ноге, лишь иногда помогая ей правой, осторожно наступая на носок ботинка, я сел в трамвай, так как денег, чтоб нанять машину, у меня не было. Через три остановки вышел. Проскакав ещё метров триста, пересел в автобус. Потом от автобуса было ещё метров двести пятьдесят. Наконец новая двадцатая больница, вернее, больничный комплекс, с кабинетом неотложной помощи в здании поликлиники, первым на пути всех, кто приходит в больницу. Наконец-то я получу помощь! Гоняя по городу как таксист, я несколько раз привозил сюда людей с переломами, ожогами. Растерянных, с сильной первой болью. И всех принимали. Но вот когда влип я — не тут-то было. «Вам надо к хирургу, а хирург принимает теперь в соседнем корпусе». И показали из окошечка на этот корпус. Поскакал. Причём, попал на мало хоженую тропу с первозданным гололёдом, два раза упал. И после всего этого опять отказ. «Мы неотложка. Открытые раны, ожоги, переломы. Вам надо в свою поликлинику. Возможно, придётся делать операцию на колене. Скорее всего районный хирург направит вас в ЦГБэ, такие операции делают там.» — «А нельзя ли костыль взаймы? Я сюда еле добрался.». Хирург, среднего возраста рубаха парень, вдруг перешёл со мной на ты: «Зачем тебе костыль? Дорога близко, машинки одна в одну бегают. Через десять минут будешь в своей поликлинике. С острой болью иди без очереди». После столь ценного совета, выбравшись на улицу, я, весь растрёпанный, поел гололёда, расстегнул полушубок, поправил на себе рубашки и штаны, затянул потуже ремень и стал думать. Больше всего хотелось вернуться домой, в погребе есть ещё два последние баллона вина, приложиться как следует, отрубиться, а завтра видно будет. В то же время уже задело и хотелось знать, чем всё это кончится. Ничего не решив, поскакал к автобусной остановке. Поскакал дорожкой, по которой валила туда и обратно масса народа. Сколько же всё-таки нас, больных, подумалось мне. Это всё та же автомобильная дорога за ботаникой, это вечное море. И зачем спешить с помощью калекам при такой-то массовости?

В автобусе пришлось стоять. Тем не менее вышел на той остановке, откуда ближе всего — но вовсе не близко — было к родной поликлинике. Там меня вообще не хотели принимать. «Номерков к хирургу нет. В семь утра надо было записаться на приём». Но когда я доказывал регистраторше, что номерок мне должно выдать, мимо шла старая знакомая медсестра. Она провела меня к хирургу, мне была выписана бумага-направление на операцию в центральную городскую больницу. Новая скачка, поездка в переполненном автобусе. Во дворе обширной центральной хотел было спрашивать, где пятый хирургический корпус, но увидел впереди себя калеку с костылём и палкой, поскакал изо всех сил, он точно шёл в пятый корпус. Сначала я рассказал ему свою короткую историю: таскал большие тяжести, и вроде всё было ничего, но сегодня утром проснулся, а нижняя часть ноги отделилась от верхней и если б не кожа и жилы, могла отвалиться. Потом он мне свою длинную. Это была история о том, как ехал он на своём «москвиче» в большую станицу Староминскую на Кубани, попал в аварию. После разных приключений попал в сельскую больницу с открытым переломом ноги. Деревенский хирург бесплатно сделал операцию — нога укоротилась и стала кривая. Другой хирург, районный, за большие деньги взялся всё исправить, но вышло хуже прежнего. Жена перевезла в Ростов, здесь ногу выправили, но стала она ещё короче, а главное, плохо срастается, уж два года со времени аварии, а ничего пока не ясно.

Это конечно же предупреждение свыше, истолковал я встречу со страдальцем.