ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Потом грянул 92-год. Перестройка с ускорением провалилась — началась перестройка с приватизацией. Для многих новый период нашего развития, а скорее развала, оказался катастрофическим. И первыми пострадали именно те, кто возбудил перестройку — думающие и пишущие. Я к тому времени был как раз таким. Когда в 87-м году, в январе месяце в Москве, в издательстве «Молодая гвардия» вышла моя первая книжка, я на следующее утро просто не смог пойти на работу. Хватит с меня всяких начальников, всякого пустого времяпрепровождения, теперь я только писатель! С 87-го по 91-й кроме публикаций в газетах и журналах у меня вышло четыре книги. Меня похвалила «Литературная газета», в двух толстых журналах появились очень одобрительные рецензии. Конечно, я не забыл ремёсла, на одни гонорары жить невозможно. И между прочим, я себя нисколько не принуждал к физической работе. Многие мои новые творческие знакомые бегали, делали продолжительные гимнастические упражнения. Мне для хорошей формы с избытком хватало шабашек, при этом я ещё и деньги получал. Будущее виделось радужным. Но 1-го января 92-го мы проснулись, как и вся страна, нищими.

Вдруг всё оборвалось — и гонорары, и шабашки. Идти снова наниматься в какую-нибудь контору?.. Нет, ни за что! Весну и лето на своих «жигулях» первой модели я гонял по городу как таксист. Однако народ на глазах нищал, многие потеряли работу, а те, кто её имел, перестали получать зарплату, желающих воспользоваться услугами частника становилось всё меньше. И как раз в это время что-то непонятное стало твориться с нашей пятнадцатилетней дочкой. Мне обязательно надо было что-то придумать. И придумал…

Теперь, когда разрешено всё, что не запрещено, в том числе строительство не одного, а двух и даже сколько поместится домов на одном участке, я решил построить вместо гаража дом на продажу. Сам наш город, особенно окраины во многом представлял свалку разных вещей. На опушке моей родной ботаники, тропинками которой я бегал множество раз, сохранились сделанные из толстенных деревянных столбов опоры высоковольтной линии. Линия давно не действовала. Одинарные её столбы, тянувшиеся вдоль всей ботаники, спилили хозяйственные мужички, но на две опоры, одну трехногую, вторую четырехногую, гигантскую, хитроумно связанную проволокой и двадцатимиллиметровыми болтами из многих толстенных брёвен, никто не покусился. Строительного лесу, если хорошо поработать пилой, топором, рубанком только большая опора могла дать больше чем на один дом. А за ботаникой были беспорядочные котлованы, из которых до войны брали глину для кирпичных заводов, потом немцы сваливали в них расстрелянных и угоревших в душегубках людей, наконец уже в хрущёвские времена учились стрелять солдаты. Они же начали там строить из кирпича какие-то склады, но почему-то бросили. Те же хозяйственные мужички брошенные стены разобрали, но не до конца, пару машин кирпича ещё вполне можно было добыть. А слева над котлованами, на краю опытного поля, принадлежащего ботаническому саду, стоял остов грузового вагона, уж как и зачем он там оказался, было совсем непонятно, но из него можно было нарезать мощных стальных уголков для перекрытий над окнами и дверями. Еще в другом месте в устье впадавшего в Темерничку ручья, посреди камышей был брошенный мостик, сваренный из труб от одного до двух дюймов. Из этих поржавевших, но вполне пригодных труб можно было сделать отопление. Словом, если срубить опоры, если разобрать кладку брошенных складов, если выпилить из остова вагона лучшие куски угольников, если распилить мостик, если это перетащить домой, то материала будет более чем на полдома. От прежних строек во дворе был и кирпич тысячи две, и досок немного, был провод для электропроводки, было двадцать рулончиков обоев — во времена СССР представилась возможность купить по собственной цене. Если продать мой автомобиль и купить цемент, песок, хотя бы тысяч пять кирпича, хороших обрезных досок с куб, ДВП листов десять, гвоздей, шифера, то хоть что-нибудь у меня всё равно получится. Жить как-то надо…

Строительство дома для продажи было приключением из приключений.

Свои заготовки я начал с опор в конце октября 92-го. С трехногой опорой я справился довольно легко: подпилил, подрубил и рухнула она точно так, как и рассчитывал. На четырёхногую решился не сразу. Опиралась она на толстенные просмоленные спаренные столбы — четыре угла — восемь штук, выше два раза по одному, и всё это перекрещено неоднократно для жесткости столбами потоньше, на вершине были поперечины, с каждой из которых средневековые люди могли бы ходить на штурм каких-нибудь крепостных ворот. Всё сооружение имело в высоту метров двенадцать. Оттуда, сверху свисали обрезанные с двух сторон провода и гирлянды изоляторов. Во-первых, труд казался почти непосильным — нижние восемь столбов оказались потом диаметром в 33−35 сантиметров каждый, во-вторых, просто страшно. Но отступиться было невозможно. За два дня смог, исхитрившись, перепилить-перерубить три угла. Несколько дней набирался решимости, чтобы перепилить столбы четвёртого угла. Здесь каждый из двух столбов надо было пилить в двух местах. Когда выбью серединные куски, вся опора и рухнет в определённом мною направлении. До меня опору кто-то пытался свалить и начал с этого последнего для меня угла, почти до конца перерубив один их двух столбов. Я довольно быстро перерубил последний ствол, но готовый спасаться бегством, не успел двинуться с места, потому что опора, как бы передёрнув всеми своими суставами, клюнула в заданном направлении и замерла в странном поклоне. Через некоторое время она заскрипела, ещё чуть наклонилась и окончательно замерла в задумчивости. «Сука, чего выделываешься! Падай, тебе говорю» — орал я, бегая вокруг, засовывая в щели лом, пытаясь как-нибудь сдвинуть махину. В ответ была мёртвая тишина. Я бы на этот раз уж и отказался от затеи, но оказалось, что у меня есть чувство долга. Несколько дней я был раздираем сомненьями. Скоро пойдут дожди, почва размягчится, наклонившаяся опора ещё наклонится и когда-нибудь совсем рухнет. Там, конечно, очень пустынное место, все дни, пока я трудился, не показалось ни одного человека, лишь заяц в стороне пробежал. Ну, а вдруг в момент крушения под каланчёй будет пробегать спортсмен любитель? Чёрт — он никогда не дремлет. В погребе у меня стояло ещё не до конца сыгравшее вино. Осушив четыре стакана мутной жидкости, я наконец отправился к опоре. Плохо помню, в каком порядке я работал. Несомненно держал в голове какие-то расчёты, думал о спасении, но когда нелепая каланча начала валиться и сверху посыпались брёвна, провода, изоляторы, я не тронулся с места. Потом выяснилось, что меня задело в плечо, голову, ступни обеих ног, но тогда я ничего не заметил. Я был изумлён, меня душил смех. Рухнувшее строение сделалось для меня в последние дни вполне живым существом, которого я боялся. Упавшее и рассыпавшееся, на земле оно заняло пространство в три раза большее, чем в воздухе — и это чудо я завалил!

Меня душил смех. Теперь всё! Теперь строительство дома дело решённое.

Работа, которую я себе придумал, не лишена была прелести. Да, собственно, это было не менее интересно, чем писать роман. А уж полезнее для здоровья — этого и доказывать не надо. Каждый из вертикальных столбов опоры был диаметром от 33-х до 35-ти сантиметров. Я перепиливал их на куски от трёх до четырёх метров и сначала по два устраивал хитроумным способом на багажнике машины и потихоньку отвозил домой. Но завалив опору, я стал очень переживать по поводу продажи машины. Я давно уж предлагал её знакомым, не веря почему-то в базар. Наконец решился, поехал на автомобильную толкучку и сразу же нашёлся покупатель. За несколько часов удалось переоформить машину и покупатель уехал, а я остался с двухсотпятьюдесятью тысячами рублей, которые разделил на три части. Одну на питание, вторую на стройматериалы, третью на кожаную куртку для пятнадцатилетней дочки.

Несколько часов проведённых на базаре, в ГАИ и комиссионном магазине обогатили моё представление о современном народном состоянии. Во второй половине восьмидесятых на нашей очень многонациональной окраине сильно процвели цыгане. У людей было много пустых денег. Деньги есть, а в магазинах хоть шары катай. Шла бешеная погоня хоть за каким-нибудь товаром. Вольный народ, шатающийся по всей стране, цыгане прекрасно знали где что есть. В одном городе мебель, в другом ковры, в третьем хрустальная посуда. И наживались, снабжая привязанных к заводам и фабрикам людей. И сразу же начали возводить себе дворцы. Если идёшь по улице и видишь строящийся двухэтажный здоровенный дом — это наверняка цыганский. А в девяносто втором видимо процвёл Кавказ, особенно чеченцы, которых я, например, знал плохо. Да, на базаре, в ГАИ, в комиссионном было полно кавказцев с новыми деньгами, скупающих подержанные легковые автомобили. Вот так. У людей не стало денег, цыгане припухли, так как объявили свободу торговли и появилось почти всё, а кавказские джигиты каким-то образом процвели и спешат пересесть с коней на автомобили.

Жизнь резко менялась, мой способ выкарабкаться из нищеты был жалким, однако большая часть бывшего советского народа вообще пребывала в полной растерянности.