ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Прошло более года.

Я работал и скопилась сумма, достаточная чтобы купить подержанные «жигули» вместо «запорожца», на котором ездить в последнее время можно было только в рабочей одежде, в постоянной готовности что-нибудь посреди дороги в машине менять, прочищать. Однако после нескольких бессонных ночей я уволился с хорошей беспечальной (ничего не делал по сути, а зарплату получал, по тем временам это был высший шик) работы и засел писать. К концу семидесятых коммунистическая удавка явно ослабела, страной правили инвалиды, поражённые маразмом и другими болезнями, многие печатные издания позволяли себе критику порядков. Может быть, на этот раз у меня пойдёт, решил я. Примерно год ушло у меня на новую повесть. В это время я не только писал. Ведь меня если никто не знал как писателя, зато как работягу… Люди шли и шли прямо ко мне домой, я никому не отказывал, у меня ж семья, и к тому же не хотелось трогать деньги на машину. Глядишь, ещё и будет она у меня. В общем наконец всё было готово и я решился обратиться к ростовскому литературному сообществу.

Сначала я пришёл к редактору отдела критики «Дона». Он обо мне знал от Виктора, встретил очень приветливо, рукопись прочитал быстро, сказал, что я самый настоящий ученик и последователь Мамина.

— Когда читаешь, не можешь отделаться от мысли, что это сам Виктор пишет продолжение своих повестей. Только это уже взгляд как бы с новой стороны. Будто бы что-то с ним произошло и он увидел действительность под несколько изменившимся углом

И редактор пообещал, что даст читать рукопись членам редколегии. А потом познакомит с нею и ростиздатовцев.

— Печатать эту вещь ни у нас, ни в Ростиздате не будут, но это ничего, у вас ведь есть ещё что-нибудь. Попадёте в обойму, будут иметь ввиду.

Прошло несколько недель и меня вдруг вызвали в Ростиздат.

Первое впечатление от вызвавшей меня редакторши: волчица, собирающаяся меня сожрать. Впрочем, дамочка явно нервничала.

— Вы — личность! — и ещё комплименты, комплименты.

Внешне она годилась на должность администратора кинотеатра, но никак не на заведующую отделом прозы издательства. За комплиментами последовали расспросы. Я рассказал как ко мне относился Виктор, что обо мне писали во внутренних рецензиях московские литераторы. Кое-что процитировал:

— Один написал: «Недостатков у вас больше чем достоинств, но недостатки вторичны, а достоинства первичны, поскольку недостатки есть у всех, а достоинства у немногих»… А в другой рецензии сказано, что пишу я просто, ясно, без суесловия и красот, стараясь заинтересовать читателя сутью происходящего. «Красот» в кавычках. То есть не извращенец, — пояснил я моей собеседнице. — А третий нашёл меня самобытным, совершенно искренним. Ну, а большинство противные, не хочу вспоминать.

— А что всё-таки?

— Да будто у меня один цвет — чёрный… Все обязательно поминают каплю воды, в которой отражается солнце, а у меня этого отражения не отражено. И всё такое прочее…

Потом я спросил у неё, что раз я личность, что она думает обо мне. И вот это было и странно и на удивление просто. Она повторила всё то, что я только что ей рассказал. Вон оно как, думал я, чувствуя себя дураком. Мне стало жарко. Уходил я из Ростиздата как побитый.

Я тогда сразу же направился к телефонному автомату и позвонил жене Виктора, вдове, и спросил про заведующую.

— Любаша, она сучка?

— Да! Да! Её милостями пользовались С и К. — радостно закричала Люба.

— Да я не о том. С кем и как, мне это безразлично. Работник она дрянь? Литературой она больна?

— Дрянь. Литература ей до лампочки. Смотри, будь с ней осторожным. Иначе тебя охмурят. Они нуждаются в ком-то вроде тебя с рабочей биографией. Знаешь, кто сделал её завотделом? Калиткин! Из-за него её муж бросил.

Последнее меня поразило.

— Это она не погнушалось с тем злобным старичком, деревенским учителем, облклассиком? Ну и ну! Он же омерзительный, я видел его по телевидению.

Прошло несколько дней и вдруг меня опять позвали в Ростиздат телеграммой.

На этот раз дама была сама деловитость.

— Мне сказали, что вы когда-то и в шахте трудились.

— Было немножко.

— Вы знаете Пыха?

— В первый раз слышу.

Её это очень удивило. Была пауза.

— Как? Вы газет не читаете? Радио не слушаете?

— Иногда. Лет пять не слушаю, не читаю, а потом делается любопытно: изменилось хоть что-нибудь? Посмотрю, а там всё те же сны, всё те же сны и хоть бы слово о въезде государя императора в город Кострому — и опять перерыв.

Вновь была пауза.

— Ну хорошо. Это дважды герой труда, три ордена Ленина, лауреат государственных премий, делегат 25-го съезда партии, депутат Верховного Совета, бригадир шахтёров, установил со своей бригадой множество рекордов по добыче угля. Раз вы бывший шахтёр, вам не трудно будет найти с ним общий язык. Согласны?

— Очень уж много у него званий.

Здесь она радостно заулыбалась.

— Он очень простой. Настоящий работяга. Все такого мнения. Живчик! В общем, я созвонюсь с шахтой, чтобы вас как надо встретили, показали шахту, представили Пыху и его бригаде. Через два дня приходите, я вам отпечатаю документик.

Так я отправился в город Шахты, на шахту «Майская». Перед отъездом стал опрашивать всех своих близких и знакомых, что слышали они о Пыхе?. И оказалось, что все о нём читали, все видели его по телевидению. Даже моя мать про него знала. В самом большом книжном магазине на углу Энгельса и Будёновского о нём была целая куча книг и купил две документальные повести и роман главного облклассика.

А первой после Ростиздата, чтобы узнать о Пыхе, я опять же позвонил из автомата Любе Маминой.

— Не связывайся! Бесполезное дело. Они все к нему вдохновляться ездили, все что-нибудь писали. Что ты сможешь после них написать? — сказала она.

— А может быть как раз после них мне и надо написать?

— Ничего не получится. Будущее себе можешь испортить.

— Зато что-то узнаю. Мне уже хочется.

В пути на электричке я читал о Пыхе. Книжки написаны были очень коряво, а уж всевозможной лести, всяческой «сознательности», идейной целеустремлённости героя и его сподвижников в них было на каждой странице до тошноты. Только тем все вокруг и были озабочены, как бы побыстрее выполнить и перевыполнить задание партии и правительства, как бы побольше дать на гора угля. Никто из страшно озабоченных производством манекенов в книжонках как нормальные люди не говорил. Но кое-что я почерпнул. Факты биографии главного героя. Например, девятилетний Пых ушёл от злой мачехи и безвольного подкаблучника отца в детдом. Это было в двадцатых годах, беспризорные дети были явлением повсеместным, но Пых подался не в какую-нибудь из лихих детских шаек, а в детдом на постоянно голодное существование, тем не менее с перспективой какого-никакого упорядоченного будущего. Соображал значит, явно сознательно не хотел сделаться воришкой.

В городе Шахты, купив на вокзале местную газету, на первой полосе увидел цифры выполнения плана бригадами угольного бассейна за минувший квартал. По всем показателям бригада Пыха намного опережала другие бригады. Мне стало не по себе. Фуфло какое-то! Зачем, и правда, мне в этом участвовать? С вокзальной площади был виден покрытый снегом террикон. Шахта, как видно, уже не работала, но всё равно чувствовалось, что где-то близко действуют, добывают уголёк… Через площадь ковылял на костылях с ногой в гипсе молодой парень. На автобусной остановке стояла группа крепких мужиков с чернотой, как у женщин, вокруг глаз — ребята явно после смены, я сам когда-то бывал таким. Как это так, думалось мне, все идут в общем-то ровно, и один Пых вырывается далеко вперёд? Дело здесь нечисто. Это какой-то провокатор вроде сельмашевского фрезеровщика, которого так не любил его племянник, отбывавший одновременно со мной пятнадцать суток. Вспомнились мне герои труда, которых знал лично. В одной угольной котельной где мы монтировали котёл, с утра до вечера пьяные, с нами за компанию колдырял и тамошний кочегар, добродушный деревенский дядька. Так вот вдруг он сказал нам, что имеет Золотую Звезду. И тут же сознался, что дело было после войны, был он трактористом, ну и трактор один, а семья шесть человек, двое сынов почти взрослые, вот и пахали на этом тракторе круглые сутки два пацана, жена и сам он. Записывались вспаханные гектары на него одного. Получился рекорд. Так и шлёпнули на грудь Звезду. А другой работал на моём первом заводе. Клепал цепи в цехе ширпотреба. Приходил на работу в пять утра и молча стучал молотком до семи вечера, лишь в обеденное время присаживаясь на скамейку перед своим верстаком, чтобы пожевать из газетного свёртка. Странный, в сильных очках, из-за сутулости почти горбатый человечишка в конце концов получивший орден Ленина. Ещё у нас в посёлке был Толя Ус по кличке Голубятник. Этот был Герой Советского Союза. Работал он весовщиком в какой-то прибыльной артели, где делали краску, и, как восторженно рассказывал Толя, по ночам рядом в балке стоял шорох и скрежет — так сильно народ, в том числе он, воровал краску. Ум у Толи был детский, по улицам он ходил глядя в небо, всегда готовый сорваться с места и нестись на свою голубятню шуровать голубей, чтобы заманить «чужака» или вернуть домой улетающего самовольщика. Рассказать о своём подвиге он ничего не мог. Их было в окопах рота, а может и целый батальон. Почти всех побили, восемнадцати уцелевшим дали Героев, а посмертно присвоили звание только восьмерым. Чудаки какие-то, а не герои. Как любил говорить друг детства Толя Гусь: «Родине нужны герои, а из женского полового органа вываливаются чудаки».