ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Мы выдержали целый месяц. Потом я — на этот раз я — пришел к ней в редакцию. Она встретила меня приветливо, будто расстались мы с ней вчера, а не месяц тому назад, и расстались не по-плохому, а хорошо. Она быстро распрощалась с сотрудниками и мы вышли на улицу.

Была уже зима. Выпал тяжелый мокрый снег, толстыми клочьями покрывавший крыши, деревья, все вокруг. На тротуарах люди месили кашу из грязи, воды и снега, проезжая часть дороги была уже черная.

— Куда направимся, в ресторан или магазин?

— Пройдёмся.

— Значит, в магазин.

— Нет-нет! На этот раз ничего такого не будет. За кого ты меня принимаешь? Мне надо с тобой очень серьёзно поговорить.

— Ой как не интересно!

— Без этого нельзя.

— Тем более, в магазин надо обязательно.

В магазине рядом с её общежитием я купил две бутылки сухого вина, сыру и конфет, пришли к ней, я сел на единственный стул перед столиком, она, подложив под спину подушку, устроилась на кровати. Она сказала:

— Расскажи мне о себе. Ты вроде и хороший. В то же время в тебе столько злобы… — Тон был обезоруживающе мягким.

— Да ведь я тебе все сразу и сказал. Я человек плохих обстоятельств. Они меня сделали.

— Вадим, я вполне серьезно.

— Кто же лучше про себя главное знает, как не я сам? Я был вполне… искренен.

— Правильно! Искренен, но не серьезен. А надо быть еще и серьезным.

— Разве это не одно и то же?

— Нет. Искренность — от души, серьезность — от ума.

Она пыталась смутить меня долгим взглядом. Я в гляделки не играю, спокойно открыл бутылку вина.

— Давай сначала выпьем.

— Сам пей.

— Так и сделаю. Организм давно изготовился, его нельзя обманывать.

Я наполнил два стакана белым сухим вином, один подвинул ей, второй осушил залпом и тут же снова наполнил, поскольку очень хотелось пить. После второго стакана я сказал:

— Скажу честно, уж если у нас в первый раз получилось замечательно, то во второй раз будет еще лучше. Я не из тех охотников, которые любят раз отведать, и на этом всё: сливки сняты, дальше не интересно. По-моему, такие козлы попросту из слабосильных. На самом деле хорошая баба не скоропортящийся продукт, а ценное месторождение, которое надо разрабатывать и разрабатывать. Поняла?.. Ни о чем другом, когда ехал к тебе, я не думал и думать не желаю. Все!

Это ее проняло, она потупилась.

— Да, да! — продолжал я. — Брось свои штучки-дрючки, не пытайся меня подчинить. Дело это бесполезное. В конце концов это глупо: ты ломишься в открытую дверь — я ведь ничего не скрываю.

Она еще больше потупилась, потом вдруг выпалила торжествующе:

— Да? А думать все-таки надо. Мы не животные, чтобы только этим самым — туда-сюда! — заниматься. Для моей газеты нужны очерки и рассказы на рабочую или патриотическую тему. Не обязательно это должно быть о сельмашевцах. Если бы ты попробовал… Скоро мы делегируем нескольких человек в Ленинград для обмена опытом. Если бы ты в ближайшие дни дал материал, я могла бы включить тебя. Потому что желающих хоть отбавляй, но писать-то никто не умеет. Вот почему я к тебе так пристрастно отношусь!

И здесь я по-собачьи вильнул хвостом, из высокомерного превращаясь в застенчивого.

— Ну… вообще-то… сто лет тому назад я кое-что написал на рабочую тему. Могу слазить на чердак и найти.

— Вот это правильно!

И на этом противостояние наше кончилось. Дальше пошло как полагается.

— Я, значит, баба?

— Хорошая. Которую надо всячески уважать и ублажать.

— Но все-таки баба.

— А кто? Все у нас хотят быть женщинами с большой буквы. Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет… Чушь ужасная. Даже если в Сибирь на каторгу, все равно это ни о чем еще не говорит.

— Какой ты все же злой.

— А без зла, если хочешь знать, вообще ничего не происходит. Мы ведь злимся даже тогда, когда не знаем чего хотим. О, когда не знаешь куда себя деть — в этом случае злишься больше всего. Будущее — призрак. Жить хочется сейчас, именно сейчас!

Ответом было молчание. На первый мой поцелуй она не ответила. На второй едва-едва. Ну, а потом всё было замечательно.

После нашей любви она размягчилась. Со мной она чувствует себя как со старым знакомым. Вообще она меня предвидела уже чуть ли не в детстве… А с мужем у неё кончено. Не разведены они только потому, что его карьере в случае развода придёт конец: вернут в СССР и засунут в какую-нибудь глухомань — в Якутию или на полуостров Таймыр, к примеру. Ей развод тоже ни к чему. Ты прав: все удовольствия мы получаем только из рук КПСС, я не должна быть незамужней.

А кончилось опять ссорой. Высказавшись, она захотела, чтобы я остался на всю ночь. Всё это слышавший не в первый раз, сентиментальный человек, я молча вроде как согласился, но минут через пятнадцать представил Маришу, наш домик и всё такое прочее. И в конце концов поднялся и не говоря ни слова стал одеваться.

— Уходишь?

— Да.

И уже мне, уходящему, в спину:

— Ненавижу! Больше на глаза мои не показывайся.

Но мы ещё несколько раз с ней встречались. В Ленинград она меня не отправила, но в газете своей напечатала. Я тогда вытащил с чердака старые бумаги, порылся и нашел пять первых своих рассказов, два из которых были производственные, о том как когда-то я поступил работать на завод и как благотворно это отразилось на всей моей жизни, что было сущей правдой. Один из этих рассказов она и напечатала.

Но это было не какое-то там восхождение, начало триумфа. Это оказалось для меня глубоким разочарованием. Когда я прочитал текст, то просто готов был сквозь землю провалиться. Как же плохо я пишу! Мамин не раз говорил, что надо напечататься и тогда взглянешь на себя иначе, поймёшь чего стоишь. Написанное мной было очень плохо. Несколько дней я ходил больной. Потом сравнил старый текст с газетным. Моя пассия была бездарна, рассказ, конечно, был изуродован. Поехал объясняться. И пока ждал, когда моя благодетельница освободится, произошла у меня стычка с глупым стариком, из тех, кто постоянно приносят редакторам всякий бред в надежде напечататься и увидеть своё имя над заголовком. Явно завидуя мне, он вдруг атаковал выскочку, меня то есть.

— Наши комбайны лучшие в мире!

— А я слышал, что когда их привозят колхозникам, они даже не заводятся. Сначала их ремонтируют.

— Ничего подобного. Ложь! Подлая ложь!.. И автомобили наши самые лучшие. И самолёты. И оборудование заводов.

— Почти всё содрано у Дикого Запада. Даже сраный горбатый «Запорожец» содран у итальянцев.

— А Ленин самый гениальный человек всех времён. Никогда ещё такого не рождалось.

— Ленин запустил в жизнь идею концлагерей, в которых погибло бесчисленное количество ни в чём неповинного народа. Следовательно, он убийца.

Как она на меня за это кричала, как ругалась последними слова, когда мы остались одни в редакции. Наконец плюнула мне в грудь. Это меня рассмешило. Тогда она замахнулась ударить. Я успел подставить руку, обнял и, прижав к себе, не отпускал пока она не затихла, скоро сделавшись очень печальной.

— А знаешь, напишу мужу письмо, что люблю, что хочу к нему. Да, именно так будет правильней всего. Хватит с меня…

Можно сказать, после этого всё было кончено. Встречались ещё пару раз. Некоторое время я ожидал ареста или вызова в КГБ. Однако пронесло. А может быть я всё выдумал, было только то, что было. Ничего больше.