ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Несколько раз мне приходилось наблюдать женщин в возрасте между сорока и пятьюдесятью, у которых досрочно умерли мужья. В первый год вдовства не отпускающее ни на секунду горе они держали в себе, молча. Во второй год что-то прорывалось, они не упускали ни одного случая поведать хоть кому-нибудь о опустошившей их потере, словно надеясь сочувствием посторонних заполнить эту самую пустоту.

Я врезался в Веру безоглядно, уверенный, что раз и навсегда. Всё во мне открылось для неё. Абсолютно. У неё моей уверенности не было. Во всяком случае, то, чего я боялся, произошло: она дрогнула. Пока она плескалась с подругой в море, её родителей ещё раз посетила Маринкина делегация из двух Ларисок и какого-то очень положительного, в возрасте, мужчины. Самой Маринки не было, она будто бы очень страдала и лежит в больнице. Ещё пришли письма в мой «Ростгорводоканал», в котором я в тот момент работал, и в её проектный институт. Письма были с требованием наказать за безнравственность меня и девицу Веру. Когда Вера приехала, отдохнувшая, загоревшая как-то необыкновенно мягко, красота её показалась мне неземной. Я же был страшно усталый, однако, и гордый собой — подвернулась очень хорошая шабашка, работать пришлась очень сильно, но часть долга погашена, да и коробку я закончил, верх крыши готов, осталось положить и прибить шифер. И вот эта красавица сразу сказала, что хочет со мной поговорить, и высказала такое соображение, что скоро начало последнего курса, с нового года предстоит дипломная работа и защита и надо нам пока расстаться.

— Я тебе не нравлюсь больше?

Она очень долго молчала.

— Какое это имеет значение. Тебе надо вернуться в семью. Никогда себе не прощу, что разбила вас. И родители мои не простят. Не могу. Это насилие. Не заставляй меня. Как и твоя Маринка, я тоже могу серьёзно заболеть. Я такая.

Мы были в машине. Я не придумал ничего в ответ лучшего, как после каких-то слов разложить сиденья, разложить саму красавицу. Но, о боже, для меня всё это тоже было слишком: не успел я добраться до моей дорогой, как из меня брызнуло. Попробовал пережить позор и исправиться, но и во второй раз было почти то же самое. В общем, испачкал девушку сначала снаружи, потом внутри.

Нет, не хотела Вера расставаться со мной. Но и двигаться к окончательному сближению как бы не имела права. Ещё мы с ней два раза встретились. Я уж и не решался ею обладать. Я только твердил, что надо нам провести настоящую совместную ночь в настоящей постели, а иначе я так напуган, что второго позора не переживу. Она же в ответ: не могу, мне стыдно, давай расстанемся, мне надо учиться. Кончилось тем, что она запретила мне встречать её где бы то не было до Нового года, а там видно будет.

Вот тогда я и почувствовал себя как те не старые ещё вдовы, похоронившие мужей.

Вообще-то я существо довольно жизнерадостное, уж по утрам я всегда бывал весел. Теперь открыть утром глаза и увидеть белый свет сделалось для меня великим несчастьем. За несколько месяцев той чёрной осени я, помниться, лишь один раз смеялся. Работу я по-прежнему вёл на всех фронтах. Отупение, приходившее ко мне к ночи спасительным не назовёшь, но в сон проваливался, когда приходило время, мгновенно. И вдруг однажды, когда я стеклил свои окна, по радио откуда-то дурацкая советская песенка с припевом: «А без меня, а без меня здесь ничего бы не стояло — здесь ничего бы не стояло, когда бы не было меня»… Как глянул я вокруг. Ну всё так! Прямо перед глазами казавшийся тогда громадным мой новый двухэтажный дом, слева старый дом, за которым угольный сарай и летняя кухня, за ними убогие сортир и летний душ, позади меня ещё два строения — гараж для «запорожца» и новая летняя кухня. Всё это сделал я… я… я… Затряслись внутри пустого меня мои кишки. Ха-ха-ха! Ну точно без меня бы, без меня здесь ничего бы не стояло… Да, был такой эпизод. Единственный. В руки мне тогда попалась книга: «Арабская средневековая поэзия». Я, равнодушный к стихам, заглянул и зачитался. Стихи были в основном о любви. «Я горько плачу, а тебе на боль мою глядеть смешно. Тебе единой исцелить и погубить меня дано». Жившие тысячу и более лет назад поэты страдали точно как я теперь. Поразительно. Тогда же я стал читать средневековые романы о рыцарях и прекрасных дамах и поразился ещё больше.

6 ноября 74-го года я вселился в свой новый дом, в нижний, готовый для жилья этаж. Это была победа. Но, кажется, после этой победы мне стало ещё чернее просыпаться. Жизнь — тюрьма, где ничто от тебя не зависит — такое было настроение. И только 31 декабря, после того как отвёз бывшей соседке тысячу рублей, последний свой долг, вдруг что-то отпустило. 3-го января я встречу её вечером после работы и всё решится. И как решится, так тому и быть.

И наступил день икс. Встретились. Она ждала этого. Мы прошли пешком через город — семь километров по спидометру моей машины — до самого её дома. Погода располагала к прогулке: сумерки, снежок на земле и в воздухе, звуки приглушенные, температура нулевая. Что-то такое она вначале несла. Мы не пара. Ты старый, нетемпераментный, что я буду делать с тобой через десять лет. И вообще всё это было наваждением и перегорело. Вслед за этим мне было рассказано о половых отношениях мужчины и женщины и даже что такое оргазм.

Ничего подобного услышать я не ожидал. Значит, такие она сделала выводы после наших последних встреч. Я-то думал, она всё поняла.

Но у меня была своя заготовка.

— Не верю, что у тебя перегорело, поскольку ничего случайного в наших отношениях не было: ты, как и я, не из легкомысленных. Про половые отношения и оргазм просто стыдно было слушать. Надо понимать, кому это рассказываешь. Но лучше я о себе. Я в прошедшем году понял, как можно быть заколдованным любовью. Ещё я понял, как можно умереть от усталости. Всё это время я утешался чтением арабских средневековых поэтов и средневековых же романов европейских. Это не сказка о рыцарях и прекрасных дамах, не способных на измену. Только он и только она до гробовой доски — и всё. И песнь о Роланде не придумана. Не придумано, что после страшной битвы, поразив множество врагов и не получив в ответ ни одной царапины, победитель лёг на землю и умер от усталости. За семь месяцев я построил дом и вселился 6 ноября в первый этаж. Просто не помню ещё такого случая в нашем околотке. Любой из соседей строил свой дом не меньше трёх лет. Можно здесь говорить о присутствии некоторого темперамента?.. Так ведь я ещё и долг отдал. Всё это, конечно, при очень циничном отношении к официальной службе. Но здесь меня совесть не мучит — как вы ко мне, так и я к вам. Вера, у меня всё нормально, не выдумывай глупости. Просто я очень боялся сделать что-нибудь не так. Потому что мы, конечно, не ровня. Но именно по этой причине я тебя никогда не обижу, и вообще всё будет хорошо. Верь мне, Вера.

Вторая половина пути была по нашей окраине, в тишине. Вера заметно смягчилась.

— Ну не стоило огород городить только ради того, чтобы лишить тебя невинности!

Когда пришло время расстаться, я хотел взять её за руку. Она отшатнулась и сказала строго.

— Вадим, я выйду за тебя замуж! Но до марта месяца опять не будем видеться.

Здесь и сказочке конец. Второго марта мы опять встретились и было семь километров разговоров. 8 марта уговорил посмотреть мой дом. После некоторого возлияния попытался её разложить на старом нашем с Маринкой диване. Она воспротивилась. «На этом диване? Ни за что!» Не 8-го марта, а несколько позже возрождаться пришлось в машине. А дальше было лучше и лучше. Я достроил дом, в середине августа, после того как она успешно закончила институт, мы расписались. Была свадьба. Это было очень красиво: новую жену в новый дом. А старая жена в это время, говорят, билась в истерике.