ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

3 июля, в воскресенье, мы поехали за Дон, на озеро, образовавшееся посреди рукотворного, тополиного леса. Земснаряд брал здесь песок с водой, намывая основание для промзоны ниже по течению Дона, тем самым вопреки словам вождя пролетариата, очень не советовавшего на этом самом песке строить. Было по берегам озера многолюдно, на середине гоняли две быстроходные моторки, таскавшие за собой водных лыжников. Мы впервые увидели друг друга раздетыми. Моё впечатление было чисто художественным: Верино тело было совершенным, особенно кожа. Такой кожи я не видел ни до встречи с ней, ни после. Что-то похожее на круто замешенное на молоке тесто из манной крупы высшего качества. Тогда появилась музыка из «Крёстного отца». Сам фильм нам не показывали, но музыка стихийно-контрабандным путём проникла через железные границы и звучала везде, где были люди. Я лёг на устроившуюся загорать девушку.

— Ну как, очень я тяжёлый?

— Нее-ет.

Ревели моторы лодок, восторженно кричал купающийся народ, звучала грустная мелодия — я под это сопровождение словно печать на Вере поставил.

Мы были около озера до захода солнца. Потом поехали за город, свернули в лесопосадку, я разложил сиденья внутри машины. Вера сама разделась.

— Вадим, ты любишь меня? — всё-таки сочла она нужным спросить.

— Очень. Не верь дневному свету, не верь звезде ночей, не верь, что правда где-то, а верь любви моей.

— Как замечательно! Это ты сам сочинил?

— Я бы сочинил, но до меня это успел сделать Вильям Шекспир… Вера, месяца через три я закончу кладку, устрою крышу, отделаю кухню и большую комнату на нижнем этаже, и мы поженимся. Я ещё никогда никому не говорил «люблю» и ни от кого не хотел детей. С тобой у нас всё должно быть.

Она охнула:

— Так скоро…

И пролилась кровь на мои сиденья. Свершилось. Время для нас перестало существовать. Вера была радостна. После второго раза я спросил:

— Ну как, хоть что-нибудь поняла?

— Да!

— Я тоже понял. Ты создана для меня. Больше никого никогда не хочу.

Возвращаясь домой, я вёл машину так, что вдруг, после наезда на какой-то бугор, она у меня подскочила и пошла на двух правых колёсах. Вера закричала, я тоже испугался. Когда машина вернулась в нормальное положение, Верина дверь открылась. Замок правой двери уж давно плохо держал. Если б Вера не завалилась на правый бок и не придавила дверь своим телом, она бы раскрылась ещё раньше. Вот так, в самом начале, я чуть не искалечил или потерял навсегда свою любимую. Это привело нас в чувство, а когда мы прощались, Вера сказала:

— Завтра мне будет плохо.

— Завтра день моего рождения. Завтра мы отметим и то, что случилось сегодня, и мой день. Всё вместе.

Казалось бы, ну теперь уж всё, едины навеки. Следующий день был днём моего рождения. Вера подарила мне синий в белый горошек галстук и позолоченные запонки.

— А главный подарок был вчера, — сказал я.

— Да, — она хотела казаться весёлой, но как и предсказывала, ей было не очень хорошо.

Мы пошли в ресторан. Вера плохо ела, пила, танцевала. И конечно же, думалось мне, глядя на свою окончательно расклеившуюся невесту, сегодня между нами продолжения интимных отношений не будет.

Однако здесь я ошибся. Когда мы пришли на её улицу и остановились в тени уличных деревьев и кустарников, Вера проявила такую молодую горячность, а мой организм в свою очередь меня не подвёл, что расстались мы вполне счастливыми.

А ещё через пару дней она уехала с одной из своих подруг на Черное море, в Лазаревскую.

— Поехать бы тебе со мной. Закончу стены и можно будет на неделю прокатиться по побережью до Сухуми. Очень интересно.

— Ещё зимой я обещала Наташе, что поедем в Лазаревскую. Я не могу отказаться. Хочешь, приезжай. Но только в самом конце нашего отпуска. Дня за четыре до отъезда.

— Сейчас нам бы быть только неразлучными! Это прибавит мне сил. Я уже на середине второго этажа. Но чем выше подымаюсь, тем тяжелее.

— Ты не всё понимаешь. Мои родители знают, что я поеду с Наташей. Это давно решено. Я не могу иначе. Не могу!

Она мне отказывала и вид при этом имела не неумолимый, а несчастный, для меня трогательный.

— Ну хорошо, хорошо. Пусть так и будет.

Всё это время я не прекращал стройку. Бадья, в которой я размешивал раствор, давало 16 вёдер за один замес. Этого хватало на 180 кирпичей кладки. Дом быстро поднимался. В какой-то степени я сделался героем улицы. Справа сосед затеял пристройку, чтобы сделать там просторную кухню, ванную и зимний сортир. Через дом от меня другой сосед с той же целью принялся ремонтировать и переделывать для удобств старый флигель. И во двор дома напротив Ванюшка Стриха, шофер, стал усиленно возить с государственной стройки, на которой работал, всё, что там плохо лежало — на следующий год тоже капитальную стройку задумал.

Кроме того мать снова меня жалела. Когда мы разводились с Маринкой, пятнадцать тысяч занял мне Борис, муж Лариски Большой, а ещё пятнадцать нашла, изыскала мать. Три у неё были своих кровных, собранных по копейке, две она заняла, а занять её десять сосватала бывшую соседку справа. Эти соседи недавно, разводясь, продали за восемьдесят тысяч свой дом и разделили деньги пополам. И вот неожиданно соседка Валя сама принесла нам недостающие тысячи. Здесь я понял, почему занял мне Борис и занимает бывшая соседка. Эрос правит миром. Да ещё как правит. Занимая мне деньги, Борис как бы выкупал, освобождал для себя Маринку, которую давно уж хотел. То же самое Валя. Её, мать двоих пацанов, послали на месяц от производства в колхоз. Ах эти дурацкие командировки в колхозы. Помимо экономического вреда сколько разбитых семей. Ну баба вроде бы дала слабину. Донесли мужу. Развод. Вот она в поисках выхода, авось я стану её навещать, и заняла нам. Я знал, что ничего у меня с ней не будет, но деньги взял.

В общем со всех сторон я чувствовал на себе внимание и был обязан дать результат. И старался, увеличил себе норму в полтора раза, делая по два замеса, каждый на двенадцать вёдер, на двести семьдесят кирпичей.

Тело моё сделалось пустое и выжатое, остались только дух и жилы на костях. Как раз началась сорокаградусная жара. Да ещё перед закатом налетали комары.

От Веры пришло милое письмо. Я его много раз перечитал. Главное, я теперь знал адрес, где она с подругой остановилась.

И вот что случилось. Оставалось положить ещё штук восемьсот кирпичей. Самое трудное было сделать над окнами шириною в два метра перекрытия. Кладка держалась на уголках 90×90. Над двумя окнами получилось. А вот на третьем, когда как раз кусали моё мокрое от пота грязное тело комары, сооружение из двухсот почти кирпичей грохнулось вниз. Я как раз стоял спиной к кладке. Она совершенно беззвучно свалилась и стала слышна лишь когда кирпичи долетели до земли. Я глянул сверху на груду смешанного с цементным раствором кирпича и всё во мне онемело. Наступила жуткая тишина. Надо было по меньшей мере, спустившись с подмостей, очистить от свежего раствора и сложить упавшие кирпичи. Но силы мои кончились. Всё! Всё! Больше не могу. В тот вечер, может быть второй или третий раз в жизни у меня аппетит пропал и ничего не ел.

Ночью решил: чтобы жить дальше, поеду к ней, ничего другого не могу, не хочу. Утром съездил на работу и договорился с мастером, что несколько дней меня не будет, а в зарплату с ним расплачусь. Потом занял у одной женщины денег. В каком состоянии машина посмотрел лишь мельком и в шесть вечера уж Ростов был за моей спиной. Сначала на дороге было и многолюдно, и солнце стояло высоко и во всю жарило, но чем дальше, тем пустыннее делалась дорога, солнце садилось справа и чуть ли не за спиной, езда превратилась в удовольствие, отдых. Навстречу проносились легковые машины с полоскающейся на встречном ветре кладью на багажниках над крышами. В некоторых машинах, кроме водителя, мужчины и женщины сидели по пляжному голые. Точно такие загруженные «жигули» и «волги» с ещё не раскрепостившимися, одетыми людьми обгоняли меня. Настроение моё улучшалось и улучшалось: впереди была любимая, море. Должна, должна Вера узнать меня со всех сторон. Маринка ведь не зря говорила, что я из тех, кого чем больше узнают, тем больше, так сказать, признают. Так я и рулил часов до двух ночи. Когда до моря оставалась самая малость, свернул на стоянку, где ночевало несколько машин, поспал до рассвета и часов в десять утра был в Лазаревской.