ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Все бабы делятся на три вида: монтыльки, профуры, мымры, — учил когда-то нас, пацанов, вор, работяга, алкоголик и голубятник Морж. При этом он не хотел давать объяснений, как все же отличить монтыльку от профуры, а профуру от мымры. Он сердился: — Ну монтылька это монтылька — маленькая, шустрая такая. А профура — она грамотная, с профурой лучше не связываться, толку не будет. Мымра, сами понимаете, длинная, худая, папиросы курит. От мымры тоже толку мало. — А если большая, толстая и неграмотная? Или нормальная — не худая, не толстая, не маленькая?

— Ну это будет просто баба, у которой в голове только хер да деньги…

— А у мымр и монтылек с профурами что в голове?

— Да то же самое. У всех у них в голове хер и деньги.

— Ну хорошо, а, например, монтыльки — они все одинаковые?

— Почему же. Есть монтыльки хорошие, есть плохие.

— А мымры с профурами?

— Мымры тоже бывают нормальные, злые становятся от болезни и плохой жизни. Самые противные профуры. Профуры, по-моему, все плохие.

Несостоятельность Моржовой классификации была очевидна, тем не менее всем нам очень понравилась и запомнилась.

Мариша была конечно же стопроцентная монтылька. Маленькая, шустрая, в лучшие свои минуты очень игривая. Многого она не знала, не понимала, в то же время знание, понятия могут отталкивать и быть вредны, как очень скоро мне прямо-таки свыше дано было испытать.

В августе месяце вдруг навалилась на меня со всех сторон работа — и шабашка хорошая подвернулась, и на производстве аврал: послали монтировать отопительные котлы в наш Ботанический сад, дорогую моему сердцу «ботанику», в опытную оранжерею кафедры биологии университета. Котельная строилась заново, в сверхаварийном режиме. То есть не как положено — сначала стены, потом крыша, потом коммуникации, потом установка котлов, потом отделочные работы, а как нередко у нас — одновременно и стены, и крыша и все что можно. Масса народу толклась на площадке, но лишь единицы осмысленно, целенаправленно работали, потому что в помощь, так сказать, специалистам согнали толпы студентов и студенток. И среди них была Лиля. Та самая, в которую просто кошмарно был влюблен в свои девятнадцать.

Наверное не все у меня с тех пор прошло /да конечно же не все, обида не прошла/, решил и вида не подавать, что знаю ее. Однако она, преподаватель, обязанный надзирать за студентами, сама со мной заговорила. Каждый день, утомленная жарой и бездельем, подходила ко мне и мы болтали. Она окончила этот самый факультет университета и была оставлена на кафедре. Побывала замужем за бывшим своим преподавателем, родила дочку и вернулась к маме.

— Ну, а я талантливый слесарь-сантехник. Ненавижу советскую власть. Считаю себя чем-то вроде корабля, который мог бы хорошо и долго плавать, но которому никогда не выйти из гавани. В голове у меня только одно: где бы найти шабашку, заработать и прогулять. Не хочешь провести со мной вечер? Я уже давно не фраер, все-все умею…

Я был нарочито груб. Все еще красивая, гораздо лучше Маринки, она меня теперь нисколько не волновала. Я совершенно не верил, что между нами хоть что-то может быть.

И действительно, будто бы в великом затруднении, Лиля стала что-то молоть о плохом мамином здоровье, о предстоящей стирке, об электрике, который снял у них счетчик для проверки, и теперь этот счетчик надо куда-то сдать, потом забрать. Она не могла.

— То есть, интереса к моей личности по прежнему нет. Напрасно. Со мной ты могла бы проявить свои лучшие женские качества, о которых, возможно, не подозреваешь. Точно говорю, — сказал я и снял рубашку.

Стояли жаркие дни, каждый снимал что только можно, я чуть ли не единственный не обнажался из-за этой самой Лильки. Словом, я вдруг рассердился. Она, похоже, не то чтобы забыла, но и не подозревала, что творилось со мной, какие вызвала во мне когда-то чувства. Жизнь ее немного потрепала, но и теперь, похоже, она не очень изменилась. Профура, одним словом…

Дальше было так. От Лили я стал отворачиваться. Она ко мне не подходила, но скоро увидел, смотрит в мою сторону, по лицу ее блуждает виноватая, нежно-застенчивая улыбка. Меня это раздражало: дура, в тридцать лет делать вид, будто не знаешь, чего хочешь… Как бы окончательно освобожденный от наваждения, я принялся смотреть по сторонам и вдруг ахнул: да ведь нас на этой стройке окружает, можно сказать, избранное девичье общество! В насквозь просвечивающихся мини сарафанчиках и платьицах, юные первокурсницы, второкурсницы, а так же только что поступившие на факультет школьницы — их тоже поспешили «охватить», это называлось «пройти практику» — подносили нам кирпичи, трубы, даже чугунные секции котлов. Среди них было много совершенно чистых женских экземпляров — красивые фигурки, светлые лица. Идеальные невесты! И между прочим, некоторые тоже смотрели на меня с любопытством. Волей-неволей напрашивался вопрос: почему я промышляю среди всяких бэу, то есть бывших в употреблении, для которых ты никогда не будешь началом, а лишь продолжением, вместо того, чтобы раз уж задумал, не попробовать действительно начать с нетронутой?

Первую неделю на ударной стройке я, один из немногих действительно работавших, тем не менее работал только до обеда. Потом, не переодеваясь, садился на мотоцикл и несся домой, чтобы, пообедав, ехать на шабашку. Ведь на стройке после обеда уже совсем никто не работал — работяги выпивали, студенты уходили купаться на Темерничку, которая была в сотне шагов от котельной. Однако на меня накапали, мастер потребовал, чтобы я после обеда хоть немного, часов до трех, торчал среди народа. Поскольку от выпивок в рабочее время я отказался настолько давно, что меня уж и не приглашали, в очередной обеденный перерыв поплелся вслед за толпой студенток /мальчишек на биологическом почти не было/ к речке. Шла в этой толпе и Лиля. Шла она смеясь, с желто-красным шариком на ниточке над собой. Я лег на траву в стороне. Лежал на боку и ничуть не скрываясь смотрел, как они там раздеваются, заходят в воду, визжа, плещутся. Сейчас еще немного полежу, тоже сброшу свои слесарные штаны и кое-что покажу. Да, видели меня в работе, посмотрите и на воде… Лиля не раздевалась — дистанцию держала между собой и студентками, как профуре и полагается.

Как это иной раз бывает, показать себя помог случай. Вдруг шарик из рук сидевшей в центре девичьего круга Лили вырвался, полетел к середине реки, там коснулся воды и его довольно сильным ветром понесло против течения, к железнодорожному мосту. Несколько девчонок поплыли было за ним, но это явно не имело смысла. И тогда, сделав некоторую выдержку, раздевшись, я разогнался, нырнул и понесся в стиле чемпиона, да-да, в лучшем своем стиле, кролем, сначала все-таки не в полную силу, разминаясь, а потом прибавив, как прибавляют водоплавающие птицы, когда хотят взлететь. Скоро шарик был в моих руках. Возвращался я не спеша, на берег вылез напротив своих рабочих штанов, метров за тридцать от девичьего табуна. Все так же не спеша нес им шарик, уже зная, каким увижу Лилькино лицо — нет, не покрасневшее, но в белых и красных пятнах, означающих полное смятение всего ее женского естества. Так однажды уж случилось с женой одного моего приятеля, тоже на воде, во время воскресного пикничка: я шутя, вполне дозволено, на глазах мужа, потянул ее за руку к себе, и она вся вдруг покрылась красными и белыми яблочными пятнами, даже живот и руки. Мы смотрели на нее и ничего не понимали. «Гля-ля-ля, зайка, что это с тобой!» — воскликнул ее муж, а она не знала куда деть глаза и клонила головку к плечу… Моя исключительно избирательная память подсказала мне, пока я приближался с шариком, что теперь это вновь повторится. И так оно и было. Лилька вся пошла пятнами, я наконец с ней рассчитался, потому что память выдала еще кое-что. Много-много лет тому назад избалованная самовлюбленная красавица открыла дверь одному сопляку, будучи в бесподобно нежных розовых с оборочками трусиках и какой-то прозрачнейшей белой блузочке. Сопляк смотрел на недосягаемое чудо и по-видимому пошел в то время красно-белыми пятнами. Теперь мы стали квиты.

А через пару дней моя работа в котельной оранжереи, и опять-таки ко времени обеденного перерыва, закончилась. С сумкой, полной тяжелых инструментов, шел навстречу девушкам, которые направлялись к реке. Сделал ручкой Лильке. Она было приостановилась. Но я продолжал мрачно идти своей дорогой. И как же она на меня посмотрела. Я так уйти не должен! Это невозможно, это ни в коем случае нельзя, она на все, на все со мной решилась…— вот что это был за взгляд. Взгляд боли и отчаяния. Я тогда даже озираться начал: не свалится ли мне с какой-нибудь крыши или прямо с неба на голову кирпич. Потом мне стало очень-очень даже плохо. Страдать самому было куда привычнее, чем видеть страдания других. Вот ведь как получилось, это ведь я ей отомстил. Ну да, в своё время со мной, безнадёжно влюблённым, она могла сделать что хочешь и прекрасно знала это. Прошло время, я понял, как сильно женщины зависят от мужчин и… В общем я про былую свою беспомощность забыл, а она нет. И так получилось, что ничего не получилось.