ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Дальше в этот вечер было вот как. Паша, у которого к тридцати годам все должно было кончиться, в свои двадцать четыре был игрунчиком каких мало. Людмилу он ни на минуту не оставлял в покое. То обнимет и прижмет. Девушка не против, довольно улыбается. Но Паша на этом остановиться не может, левая его свободная рука лезет к грудям, пальцы сквозь платье и лифчик подбираются к соскам. «Дурак, больно!» — вскрикивает Людмила, выворачивается из объятий и дает любовнику полновесную оплеуху. Лишь секунду Паша обескуражен, зол и готов ответить тем же. В следующее мгновение он хохочет, вновь обнимает девушку и закатывает страстный поцелуй. Любая ее попытка дать отпор, лишь повод для новых объятий, щипков. Пришла Маринка, которую Паша тоже и приобнял, и щипнул. Поехали на трамвае в центр. Там нас ждала еще одна пара, Андрюха и Белка. Так их назвал Паша. Сами они представились как-то иначе, я толком не расслышал. Андрюха был вполне нормальный городской парень, Белка — девочка из тех, кто с утра до вечера околачивается на нашем «бродвее», и Паша очень скоро об этом шепнул: «Мы с ней на Пижон-стрит, можно сказать, выросли. Ух она и зараза! Но Андрюха все про нее знает, ему тоже пальца в рот не клади». Андрюха держал в руках тяжелую большую сумку, из которой выглядывали бутылки с водочными пробками.

Центр Ростова — он фактически трущобный. На красивые улицы с троллейбусным, автобусным и всяческим прочим движением глядят красивые дома, но войдете через подъездные ворота во дворы — там увидите еще дома, среди которых лишь немногие с удобствами, в основном же это бог знает что — дореволюционное наследие, множество раз перекроенное. В один такой двор в самом центре города мы и вошли. Посреди двора стоял вонючий превонючий кирпичный сортир. В таких древних сортирах руками трогаться ни за что нельзя, дышать надо лишь себе за пазуху, а лучше и вовсе задержать его и терпеть, пока глаза из орбит не начнут вылазить. Потому что стены и даже крыша пропитаны мочой и хлоркой. В пространстве метров на пять вокруг сортира трава не росла. Впрочем, с одной стороны стояла водопроводная колонка, здесь часто лили воду зря, поэтому земля промывалась и что-то зеленело.

— Нормалек, — засмеялся Паша, заметив как я рассматриваю двор, — а вот и Андрюхино наследство — бабушка его здесь прописала и отдала концы.

Он показал на покосившуюся хибарку, внутри которой были две комнатки общей площадью примерно в пятнадцать квадратных метров. В комнатах было голо — стол, несколько табуреток, полы, окна, пустой шифоньер с распахнутыми дверками — лишь кровать застелена и покрыта довольно красивым покрывалом. Девушки накрыли стол газетами, извлекли из большой Андрюхиной сумки снедь и бутылки, в квартире имелось несколько тарелок, стаканы и вилки. Скоро все было готово. Праздновали Белкино двадцатидвухлетие. И после довольно складного Андрюхиного первого тоста как-то вдруг очень быстро погнали: «Ну поехали… Ну поехали…» Скоро все сделались очень пьяны и сначала Андрюха с Белкой, а потом и Паша с Людмилой начали жестоко драться. Я абсолютно не понял из-за чего все началось. Девушкам не понравились какие-то шуточки их любовников. Белка стала бить Андрюху откуда-то взявшейся в ее руке кочергой, а Людмила стегать Пашу мокрым грязным полотенцем. Мужчины вынесли первые удары со смехом, а потом рассвирепели. Мариша тоже возбудилась, стала кричать обличительное про то, что все вы такие, ни один как надо с девушками обращаться не может. Я крепко взял ее за руку и вывел в сквер на Пушкинской, это было рядом. Сели на лавочку. И здесь я, не принимавший нашу связь всерьез, впервые не на шутку завелся.

— Ты даже не имеешь представления о том, что бы я хотел иметь. И поверь, все что угодно, только не вот этот сегодняшний парад чувств и страстей, который демонстрируют твои друзья. Ты, между прочим, того же десятка. Скажи, можешь ты поразить меня чем-то хорошим? То есть угадать, чего жаждет мой ум и моя душа и преподнести сюрприз. Можешь?..

И в тот самый момент, когда начинают находиться настоящие слова, моя Мариша перебивает: «Какой же ты нудный». Мне очень обидно, я пытаюсь доказать, что иногда надо быть глубоким, смотреть вперед, она опять перебивает: «Сколько же в твоей голове дури». Вдруг подходит убогий старик с протянутой рукой. Чтобы вытащить из кармана мелочь, я подымаюсь с лавки и, стоя спиной к Марише, нащупываю в кармане двадцать копеек. Старик что-то бормочет, я вновь сажусь на лавку и не вижу рядом с собой Мариши. Первая мысль: она под лавкой. Но ни под, ни за лавкой, нигде вокруг ее нет, уж наступила ночь, светят фонари, тишина, пустота. Убежала! Бросаюсь в одну сторону, к трамвайной остановке, бросаюсь на главную улицу, ищу в закоулках — нигде ее нет. Ярость овладевает мною. Возвращаюсь в Андрюхину хибарку. Ну да, она вернулась к своим друзьям, почему я сразу об этом не подумал?.. В комнатках горят голые лампочки, Андрюхи с Белкой нет, Людмила убирает со стола тарелки, а Паша, свесив одну ногу на пол, раскинулся и спит на кровати. «Где Маринка?» спрашиваю я у Людмилы. Людмила будто не слышит. «Где Маринка?» громко повторяю я, кладу Людмиле руку на плечо, поворачиваю лицом к себе и вскрикиваю от изумления: «Людмила, куда исчезла твоя красота?» После драки Людмила, видимо, поплакала, краски потекли по лицу, в конце концов пришлось умыться и на меня глядело удлиненное некрасивое лицо с маленькими глазками, короткими белесыми ресницами и совершенно без бровей. Я невольно рассмеялся и повторил вопрос: «Люда, я тебя не узнаю. Ты это или не ты?» — «Пошел вон отсюда! Тебя с твоей Маринкой только и не хватает», кричит Людмила, сбросив мою руку со своего плеча. Я изумлен еще больше. Уже двумя руками беру ее за плечи, приближаю к себе. «Послушай! Мне надо видеть твою подругу. За что ж ты со мной так?» «Исчезни!» — визжит Людмила, острые твердые ногти ее пальцев впиваются в мое лицо. Это уже не шуточки. Но женщин я еще никогда не бил. Я этого просто не могу. Поэтому завел ее руки за спину, зажал обе кисти в своей правой, левой взял за подбородок, и, сильно прижимая тело к себе, в то же время, так как она хотела кусаться, запрокинув ее голову подальше от своего лица, зашипел: «За что? Можешь объяснить, за что, или я тебя сейчас сломаю пополам!» Друг друга мы, скоро затихнув, ощутили полностью. Паша не соврал: она была удивительно гибкая, с ней можно было отправляться в какое хочешь плаванье. Шальные мысли забродили в моей очень даже хмельной голове: а вот сейчас я тебя, голубушка, и… Но здесь заворочался и поднялся с кровати Паша. Постоял, покачался, достал из кармана нож, подошел и приставил к моему животу. Я конечно же был очень пьян. Но держался на ногах хорошо и одним ударом кулака по голове мог выключить его уж наверняка и надолго. Но ведь я его раскусил сразу. Просвещенные хулиганы любят играть. Чтобы заставить их действовать всерьез, то есть без правил, надо самому быть совершенно неотесанным. Цель Паши была напугать. Поэтому я засмеялся и спросил, какой смысл ему резать меня. Вокруг слова «смысл» мы и зациклились. «Там, где нет смысла, не ищут смысла, — изрек Паша. — Я тебя зарежу потому что ты мне не нравишься». —"Это будет факт, а в чем смысл?" — сказал я. — «Смысл?.. Смысл в том, что тебе будет больно». — «В этом нет смысла. Смысл будет тогда, когда ты докажешь, что я заслуживаю боли». — «Ты против меня. Я за твердую мужскую дружбу, а ты остаешься в комнате один на один с моей невестой». — «В твоем присутствии. Это ведь невозможно отрицать?» — «Да, невозможно… Но все равно ты мне подозрителен». — «Павлик, он ищет Маринку», — преданно сказала названная невестой Людмила. — «А где Маринка? Где Андрей с Белкой? Что здесь происходит?» Он принялся озираться, а я сделал шаг в сторону. «Она дома, — сказала мне Людмила. — Где ей еще быть. Уходи быстренько. Тебе здесь нечего делать». Несчастный, всё более сознавая что связался в общем-то со шпаной, поскольку ничего другого вокруг и нет, я пошел домой пешком, повторяя одно и то же: «Все ясно. Мне все теперь ясно».

Тем не менее через несколько дней подкатил к дверям прокатного пункта, вызвал девушку.

— Я не все понимаю. Ты завела меня на эту пирушку, я себя там вел тихо. Потом пытался задать несколько вопросов, которые не дают мне покоя, а ты вдруг исчезаешь. В чем дело? Ты просто глупа и ничего кроме всяких убеганий, кокетства, хулиганства не можешь?

Она молчала.

— Ты хулиганка и дура?

— Нет, — сказала она вдруг четко, хоть я и на этот раз не ожидал ответа.

— Но если нет, то что ты хотела делами все-таки хулиганскими мне сказать?

Опять она молчала.

— Ты ничего объяснить не можешь — я тоже не могу, — сказал я. И усаживаясь в седло, сквозь шум уже работающего мотора услышал:

— Будь ты проклят. Будьте вы все прокляты.

Через несколько дней я шел через горсад часов в семь вечера пьяненький с шабашки. Навстречу мне трое — Мариша, Людмила и Паша, юные и чистые, о чем я им и сообщил, раскрыв обьятья. И они все трое не противились, обе девушки прилипли ко мне и так мы стояли довольно долго. Они собирались в кино.

— Об этом не может быть и речи! Все на Зеленую горку…