ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Ладно. Через месяц открытка пришла. Меня приглашали на собеседование, имея при себе паспорт и деньги. «К 14-ти часам», — было написано в открытке. Я эти «14» истолковал как к 4-м дня и опоздал на полтора часа. Группа сидела в большом конференц-зале и состояла почти из одних женщин. Причем, все они с первого взгляда показались некрасивыми и очень взволнованными подхалимками. Инструктор за красным столом президиума как раз стращал:

— Никто и в мыслях не должен держать провезти с собой недозволенное — деньги, валюту, драгоценности, оружие… Вы себе представить не можете, как подбираются пограничники. Они такие, что видят насквозь и вас и ваши вещи лучше любого рентгена. Был, например, случай, когда турист хотел в тюбике зубной пасты провезти сверх разрешенного сто рублей. Что же вы думаете? Его разоблачили и наказали!

Проницательность наших доблестных пограничников была, видимо, любимой темой инструктора, пример следовал за примером. После этого был зачитан список группы. И здесь я понял, почему народ, сгрудившийся в креслах перед столом президиума, так взволнован. Надо было тридцать пять человек, а пригласили на десяток больше (конечно же прошедших всю процедуру cобирания характеристик, справок и прочего). То есть тридцать пять попадали в основной состав, и десять в запасе. Как в футбольной команде: заболеют или не явятся на выступление хоть десять игроков — им, пожалуйста, есть замена. У нас из тридцати пяти основников не явился лишь один. О, что поднялось! Человек шестьдесят вскочили с кресел, потому что с отбывающими пришли провожающие. И вообще здесь многие знали друг друга и были уверены, что именно их близкий из запасных наиболее достоин занять освободившееся место. И ведь профсоюз-то мой был местной промышленности, группа состояла из швей, парикмахерш, банщиц, обувщиц, табачниц, пошуметь они любили, но в том-то и дело, что здесь хотели выглядеть прилично, буквально корчились: обратите на меня внимание, я хорошая, я на все готовая, меня — меня возьмите! Я попал в основной состав, так как был недостающего мужского пола.

В ночь перед отъездом жене моей приснилось, будто она в Париже, в чудесном магазине, где повсюду — на прилавках, стенах, просто в воздухе развешаны трусики, комбинашки, лифчики. Вручив мне список вещей, которые я по возможности должен купить, надавав советов, очень взволнованная, она ушла на работу. Так как время еще было, я после ее ухода полез в погреб, достал четыре больших бутылки вина, две осушил, провожая сам себя, две взял с собой, отправляясь к десяти на вокзал. Ну конечно же, едва разместились по купе, я предложил своим спутникам, двум теткам под пятьдесят и мужу одной из них, выпить моего домашнего, чисто виноградного. Тетки отказались, а мужчина, как я понял, свою норму уж давно выполнил, заколдовался.

— Ну тогда, с вашего позволения, я сам.

Это случилось после Таганрога, когда ехали уж по Донбассу. По вагону шла во главе с руководительницей группы, миловидной грудастой армяночкой, комиссия — заглядывали в каждое купе и, приятно улыбаясь, спрашивали о самочувствии. Заглянули и к нам — армяночка, лицо назначенное, за ее спиной староста — выборное, и пожилая холеная дама, тоже лицо представительное, за что-то видимо отвечающее. Я был уже хороший-хороший. На вопрос комиссии о самочувствии громко ответил:

— Настроение бодрое! Одна у меня беда: забыл дома тюбик из-под зубной пасты, а в нем сто рублей.

В ответ я ожидал снисходительных улыбок. Но лица комиссии вытянулись. Все трое замерли. Потом старая холеная сука завизжала и побежала в обратном направлении по проходу. Дальше я ничего и сообразить не успел, как выступивший на передний план бык староста поволок меня в тамбур.

— Что это за разговоры? Ты понимаешь, куда едешь? — придавил он меня к стенке.

Я ничего не понимал.

— Прошу разговаривать по-человечески. Это ты мне тот самый ковер делаешь?

— С тобой по-человечески? Ты же пьян.

— Ну и что? Я в отпуске. — Зверски вращая глазами, он дышал мне прямо в лицо.

— Прошу держаться от меня подальше. Это же была шутка. Шуток не понимаете?..

— Такими вещами не шутят.

— Да почему? — И взорвался: — Да это же глупо! Мы разве на похороны едем. Из какой дыры такие, как ты, падлы вылезают? Бабы со страху, а ты отчего дурак? Отстань, гад, от меня.

— Я падла? Я дурак? — теперь он был изумлен.

— Да. И шантажист кроме всего прочего. С прибором ложил я на ваши законы. Отстань от меня по хорошему, понял? — Я оттолкнул его. Некоторое время он оскорбленно дышал, готовясь и не решаясь броситься. Моя злоба вдруг улетучилась. — В Киеве от вас отстану.

Ну после этого пошел блатной разговор. Где ты, такой, в Ростове обитаешь?.. А кого знаешь?.. А я за «Никополь» — слышал про такую команду? — центральным защитником играл… Да, капитаном выбрали, многих знаменитых, в том числе Витю вашего Понедельника держать приходилось… В СКА тоже тренировался, но не играл… Причалили:

— Да это все бабы. О, группа подобралась та еще. Я разве не понимаю — проводы есть проводы. Как без проводов. Но прошу тебя быть поосторожнее. Бабы, понимаешь. Мужиков всего шесть человек. Четверо семейные, только мы с тобой холостяки. То есть тоже семейные, но сейчас холостяки. Это очень плохо, когда одни бабы. Да еще инструкция. Я за тебя отвечаю, понимаешь. Нет, ты это должен понимать.

Второй тяжелый момент для всех без исключения был на границе, в Бресте, глубокой ночью. «Из купе никому не выходить!» — и всю ночь не давали спать. Когда будили во второй или третий раз, я взревел спросонья: «Бесы! Чо вас, падлы, носит по ночам?» Уж не знаю, почему это осталось без внимания. Вошли тогда два худых длинных дебила с бесцветными глазами, смотрели паспорта, пристально сверяя фото и наши лица. Я опять не выдержал: «А собаки ваши где? Почему вы без пограничных собак?»… — и это осталось без ответа. Часа в четыре утра въехали в Польшу, и тамошний таможенник за пять минут управился с целым вагоном. Не глядя шлепая зеленый штампик в наши паспорта, он крутил головой, весело приговаривая: «Ельки-пальки, я пошел…» — всем своим видом показывая, какая это ему морока с нами возиться. Мои многоопытные соседи, успевшие побывать в Чехословакии, Болгарии, Югославии, облегченно вздыхали:

— Ну, слава богу, на обыск не водили. Теперь уж точно раздеваться не придется — в Германии это не делают.

— Обратно через границу тоже будем ночью проезжать?

— Да, ночью. И досмотр еще строже.

— Но почему все-таки ночью? Чтоб не могли запомнить границу, как она устроена?..

— Потому что бегут. В Югославии один отстал от группы. На следующий день его вернули, а шума было… Многие пострадали, — сказал дядька.

— Хм… И чего им там надо? Чего им у нас не хватало, — мстительно дрогнувшим голосом сказала его жена.

— В Югославии ведь отстал. Значит, то была уже заграница. А здесь мы еще у себя. И вообще, по-моему, бежать из сэсэсээра в Польшу — то же самое, что переехать из Ростова в Киев.

— Ну мало ли что. Значит, так надо. Там знают, — сказал дядька. И уверенно добавил: — Все ж рассчитано.

«И правда, все абсолютно рассчитано», — подумал я. Под утро мы наконец поехали. Мне не спалось. Глядел в окно. Скоро начало рассветать и увидел плоскую песчаную землю Польши, всю поделенную на участки, которыми владели крестьяне. Печально мне стало. Потому что эта бедная земля была возделана куда лучше наших колхозных бескрайностей. Вернее, здесь возделана, а у нас изувечена. В прошлом году я сделал давно задуманное путешествие на мотоцикле по знаменитым городам сэсэсээра. Сначала через юго-восточную Украину поехал на Одессу. Потом была Молдавия, Западная Украина, Литва, Латвия, Эстония, наконец Россия. За семнадцать дней, отмахав пять тысяч километров, много я увидел странного и удивительного. Зажиточно жили люди среди полей Запорожской, Херсонской и других южных областей. Это было видно хотя бы по тому, как кормили в столовых, забегаловках. Где-то под Николаевом громкоголосые толстые тетки накормили меня необыкновенно вкусным фасолевым супом с мясом. Им и себе на радость я опустошил три полных тарелки. Они даже свару прекратили и смотрели на меня, «дытину», с умилением. В Одессе тоже было хорошо. Молдавия вообще показалась цветущей. В виноградниках ни одного сорняка, в полях во время ливней и ураганов полегшую пшеницу не бросают и не сжигают, как в Ростовской и украинских областях, а жнут серпом и вяжут в снопы. Новые районы во всех городах, через которые я проезжал, были абсолютно одинаковы — из пятиэтажных бетонных или кирпичных домов. Но уже на Украине умели разнообразить однообразное с помощью красок, облицовочной плитки и даже… дурацких плакатов вроде «Слава КПСС», подвешивая их в таком месте, где они выглядели как украшениие, не более того. В Молдавии все те же многоквартирные пятиэтажки я сначала просто не узнал… Особенно тронуло меня частное домостроение. Дома почти все двухэтажные, окна большие, наружные двери стеклянные, легкие, все со вкусом покрашено. А самое удивительное — колодцы в деревнях. Устроены они так, что одна половина колодезного сруба во дворе, а вторая на улице; и с той стороны, которая на улице, обязательно стоит расписная кружечка: подходи прохожий, выпей с нами тоже… Чем западнее я забирался, тем меньше над дорогой нависало лозунгов, тем больше порядка, работы, сытости, вежливости. Во Львове чувствовалась История. Это несомненно была восточная оконечность западной цивилизации. Побродив по нему целый день, побывав в нескольких музеях, двух кафедральных соборах и одном кладбище, я так разволновался, что впервые захотел спиртного, купил бутылку водки и отъехав от города километров на пятнадцать и остановившись на ночлег на поляне перед ручьем, осушил ее. После Риги и Таллина я тоже пил водку. Но вот кончились улицы Нарвы, последнего города Эстонии, и въехал в Ивангород — Россию. Здесь увидел вывеску кафе и решил поесть. Господи, новый панельный пятиэтажный дом, в котором располагалось заведение, стоял какой-то голый, уже осыпающийся; в кафе на первом этаже гулко, как в банном зале, потому что тоже все голое — окна, столы, полы. Кроме горохового супа с кусками вареного свиного сала (суп с корейкой), рассыпающихся от избытка хлеба шницелей да компота из сухофруктов ничего не было. Зато работали в кафе не какие-то тихие чухонки, хранительницы домашних очагов, а развеселые русские девки, азартно отвечавшие на шуточки проезжих шоферов… И дальше голь, голь перекатная. В Ленинграде, когда вышел из метро и увидел уходящие вдаль дворцы, ахнул: какая красота! Вот куда стекались денежки России! Вот откуда наша нищета! Однако город был необыкновенный, после него я пил коньяк. И дальше снова голь, голь… В полях непонятно что — и свекла, и картошка, и рожь растут одновременно, все вместе заросшее сорняками. Дома в селах черные бревенчатые, с маленькими окошками, часто с просевшими крышами. Попадались кирпичные строения, но всюду прямая кладка — не дома, а бараки. Во всем безнадежность, потерянность. Лишь после Воронежа начали появляться признаки зажиточности, желания иметь хороший вид.