ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Стали мы, удивленные, гадать. Ну краеведческий музей в Ростове… Потом изобразительный Пушкина. Здание цирка красивое. Госбанка тоже. А что еще?.. Николай когда-то конферансье в художественной самодеятельности был, ляпнул:

— Я бы домик на углу Театральной и Станиславского показал.

Названный этот домик знают в Ростове все, кто ездил первым номером трамвая; одним углом он глубоко ушел в землю и похож на выброшенный бурей на берег корабль. Намек мы поняли и давай перечислять.

— Там же недалеко свечку не успели построить, она дала крен и стоит теперь как на якоре, противовесами увешанная…

— А на Дону сухогруз на мель сел напротив Александровки. Буксиром сначала одним, потом двумя пытались его на фарватер стянуть — не получилось. Тогда подводят наши долбоебы земснаряд и давай грунт из-под днища вымывать. Ну, конечно, скоро «ура» закричали, баржа уплыла с богом, а частные домики, которые над тем местом стояли, поехали вниз, в яму…

— А у нас по балке теплотрассу химики долго-долго вели. Уже тогда было ясно, что за теплотрасса получится. И точно! Вдруг в феврале стал слышать лягушиное пенье. Что такое? Февральский ветер с двадцатиградусным морозом, а они аж стонут. Ну, думаю, с головой у меня непорядок, пить надо меньше. Никому ничего не говорю, слушаю. Голоса идут только со стороны балки, откуда ветер дует, летом с того места солнце встает. И вот одной ночью — ну прямо как в кино! — одеваюсь, выхожу на улицу и крадусь к балке. Приближаюсь. А, батюшки! Над балкой пар стоит, ветер его гонит, деревья и дома вокруг покрыты инеем, а они аж стонут — это там, внизу, трубы прорвались, горячая вода в озерко потекла, лягушки проснулись, вообразили, что май пришел и давай размножаться…

Пик второго нашего запоя пришелся на 8 мая. Можно сказать, День Победы, 9 Мая, мы праздновали 8-го. И снова была война, война… Какой там героизм! Какая вера в победу и прочий бред! Просто деться было некуда. Или ты жив и воюешь, или мертв и если тебя похоронят в братской могиле и дадут над ней залп — это, считай, тебе здорово повезло. А те, кто начинал мечтать о победе и мирной жизни, обязательно погибали. На войне о мире вслух говорить нельзя… На войне о войне надо думать, что это так и надо, что это настоящее дело… Такой вот бред.

Утром, 9-го, мы увидели себя посередине Волги. Наш теплоход стоял на якоре перед речным вокзалом Волгограда. Позавтракали. Я поднялся на крышу корабля. О Сталинградской битве любой советский человек смотрел множество фильмов и хроник. «Дорога смерти» по льду реки проходила, кажется, именно через то место, где мы стояли на приколе. И вдруг по нашему радио включили Высоцкого. Про цветы на нейтральной полосе. Про штрафные батальоны. Про товарища, не вернувшегося из боя… Что тут за похмельная истерика случилась со мной. Меня трясло, слезы градом лились из глаз, я зажимал себе рот, чтоб не кричать, спрятавшись от посторонних глаз между двух спасательных шлюпок. Ведь это было! Ведь это безумие действительно было… Сколько ужаса и недоумения витало над рекой, когда от роты пополнения, прошедшей «дорогой смерти», в живых оставалось пять-восемь человек. Сколько стонущих душ взвивалось в небо над гиблым местом. Зачем? Зачем?

11-го вернулись мы в Ростов. Стояла теплая солнечная погода. Когда отплывали, листья на тополях набережной только распускались, теперь деревья давали тень. Подымаюсь от речного вокзала к остановке трамвая — это каких-нибудь двести метров. У Ростова судьба не лучше бывшего Сталинграда. Два раза его сдавали немцам, два раза брали с боем. Центр города, начиная от вокзала и до Театральной площади, был разрушен почти полностью. Лишь в 57-м году исчезла последняя руина. Я хорошо знаю это место на углу Буденовского и Греческой улиц. Сейчас там в семиэтажном здании проектный институт, из него я взял себе жену, она и теперь там работает. Сел в почти пустой трамвай, поехали через город. Сижу, поставив у ног сумку, и смотрю то направо, то налево. Там из из-под земли хлещет чистая водопроводная вода, в другом месте желто-зеленый поток канализации. Весь город перекопан, потому что в каждом квартале что-нибудь строят или пристраивают. А улица Катаева, куда дотянулась та самая теплоцентраль, когда-то образцовая, по хорошему асфальту я ее на мотоцикле за минуту пролетал, теперь превращается в овраг, потому что непутевые строители засыпали трубы чем-то не тем, дорога провалилась, естественные и рукотворные стоки получили прекрасное ложе…

Трамвай остановился в зоне вонючего канализационного потока. На доме против остановки висел новейший лозунг партии: «Отходы — это доходы». «А говно — это добро!» — мгновенно досочинил я, к стихосложению абсолютно не склонный… И вдруг со мной сделалась новая — второй раз в течении трех дней! — истерика. Только теперь я не рыдал, а хохотал. Что это я смотрю на наш бардак будто впервые? Да ведь в Ростове нет не только улицы, но глухого закоулка, в котором бы я не побывал. Стоит закрыть глаза — и весь его, развороченный, изгаженный, как на картине вижу. Господи, у немцев между первым и вторым разрушением городов прошло более двух веков, мне же еще нет и сорока, а на моих глазах происходит второе разрушение большого города. И если первый раз, в 41−43 годах, его разрушали воюющие армии, то теперь он разрушается… строителями. И не просто строителями, а Строителями Коммунизма.

Несколько дней я вел странные подсчеты: где что и сколько строится. Получалось, что так оно и есть, в старом Ростове почти в каждом квартале что-нибудь возводится, по этой причине все перерыто, и конца края стройкам не видно. У жены в Гражданпроекте я видел макет реконструкции Ростова. Красивыми уступами спускаются к Дону двенадцати— и восемнадцатиэтажные дома, между ними парки, широкие автомагистрали. Вместо этого всевозможные организации берут под снос дома, где поменьше жильцов, и собственными силами по своему разумению много лет возводят пяти— или девятиэтажного урода. Пока идет стройка, кажется, будто остальные дома и люди квартала ждут своего часа. Но вот строительный мусор вывезен, дом заселен и… исчезает смысл содеянного: новое, имеющее в своей тени столько старого, нелепо. И никакой надежды, что когда-нибудь все будет хорошо, красиво.

Я думал, думал… Чтобы покорить и удержать под своей властью универсальнейшее из животных — человека, новым господам — коммунистам — потребовалось много лжи и крови. Свободы не стало ни для кого, в том числе для вдохновителей переворота. Вожди, подавая пример неслыханной бесчеловечности (подлости), позволяли диктатору (будто бы из самых высоких соображений — всенародного счастья) арестовывать, мучить и убивать собственных детей, жен, родителей. Со смертью Сталина первый период, первое безумие кончилось. Наступила эпоха удивительного либерализма. Как и прежде, без решений Партии ничего было нельзя, но головы лететь перестали. Ушлый народ быстро сообразил, что коли голов не рубят, то и все можно. Крестьяне побежали в города на легкую жизнь — к восьмичасовому рабочему дню, твердой зарплате; городские где только возможно принялись из госпредприятий создавать в сущности частные лавочки. Все потонуло во лжи. Ах, так это было неизбежно — и коллективизация, и лагеризация с гибелью десятков миллионов людей?.. И марксизм-ленинизм — единственное верное ученье и нам под ним жить вечно?.. Ну так будем веселиться! Вино, водка льются рекой. Каждый стремится работать поменьше, получать побольше. Попытки Хрущева быть правдоподобным, разоблачая Сталина, в то же время продолжая его дело, полностью провалились. Мы ничему не верим и являемся вполне сознательными производителями дерьма.

Я думал… вспоминал… Уж если кто работал, так это пропагандисты. Сколько шума было по поводу освоения целины! А кукурузная компания… А архитектурно-строительный съезд, с которого и началась бездарнейшая крупнопанельная застройка городов.

А первым либеральным жестом было появление в магазинах пластинок с душещипательными танго, бодрыми фокстротами, под которые так и хотелось прыгать. Это было летом 53-го, через несколько месяцев после смерти Кобы. И… Стоп! Я вспомнил. И второй период начался все-таки не с либеральных деяний, а выстрела. Да, на этот раз был не залп, а выстрел. Тот самый хлопок, которым отправили на тот свет товарища Берию, опасного претендента на место диктатора. Безжалостное летнее солнце, казнь Христа, которую никогда не видел, но она представилась, трамвайщики, выстроившиеся в линию, собственное бессилие и ненависть, затем бегство, падение на могильный холмик, на котором чуть не умер от одышки и наконец сообщение о предстоящей казни, наполнившей ужасом. Как странно. И почему именно при таких обстоятельствах мне дано было услышать о начале нового периода в жизни страны? К чему это обязывает? Ведь обязывает…