ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Но в одну ночь под землей заворочалось огромное злое животное, затряслась земля, рухнул и загорелся город, окружающие долину горы лопались и со страшным грохотом падали друг на друга и в реку. Утром он очнулся в совершенно изуродованной местности, среди незнакомых людей. Многие вели себя странно. Одни словно оглохли и онемели, другие, наоборот, непрерывно болтали или плакали. Под горой, где текла река, воды вдруг не стало, трава и деревья на берегах начали увядать, со стороны города ветер нес зловоние посильнее того, которое обычно стояло на свалке. Наш червь решил потихоньку убраться в ту сторону. Но вдруг всем потерпевшим стали раздавать кофе и булочки, и он стал в очередь. Среди измученных израненных людей странное существо в цветастой одежде не вызывало вначале особого удивления. Червь тоже получил кофе и булочку.

В лагере потерпевших от землетрясения люди непрерывно метались в разные стороны. Там дают кофе с булочками, в другом месте резиновые матрацы, в третьем бинты и пузырьки с лекарством. Наш червь скакал вслед за всеми. Из очередей его как правило вышвыривали.

— Фу, вонючка. Из сортира тебя вытащили?

Но вдруг по высохшему руслу реки вновь быстро покатилась вода. Одна женщина схватила червя и понесла на берег мыть. Перед водой у Антона был ужас. Он чувствовал: в ней водятся существа смертельно для него опасные. Он всячески извивался в руках женщины. С удивлением и отвращением она поняла, что держит в руках совсем не человеческое дитя, и бросила червя на прибрежную гальку. Шлепнулся Антон перед камнем, на котором сидел знаменитый профессор медицины, гордость погибшего города. В таборе несчастных самыми необходимыми людьми были врачи. Но профессор забыл свое искусство. Чужое горе его больше не трогало, так как он сам потерял семью — двоих сынов, жену и мать. И кто его знает, почему именно появление Антона вывело убитого горем человека из оцепенения. Скорее всего причиной этому самая обыкновенная физиология: онемевшие члены профессора требовали движения. Во всяком случае, взглянув на распластавшееся перед ним существо раз, другой и третий, профессор понял, что этот будто бы мальчик не настоящий человечек. И…

Много часов профессор не разгибался над червем. Наконец выпрямился и сказал:

— Как говорится, наше дело — сделать тело, ну, а душу вставит бог! Да, дорогой, я тебе творец лишь отчасти. Творец тела. Остальное, чтобы сделаться человеком, тебе даст уж не знаю кто. Может быть, бог. Может быть, чёрт. Хоть убей, не представляю. Скорее всего многие-многие, кто попадется на твоем пути. Впрочем, — профессор наклонился над своим творением и понюхал его. — Впрочем, от запаха избавиться не удалось. Косметология — мое слабое место. Пренебрегал. Да, честно должен признаться. Предвижу массу неприятностей, которые у тебя возникнут из-за этого. Не зная меня, ты меня не раз проклянешь. В общем, чтоб стать настоящим человеком, тебе придется очень и очень много работать.

С места катастрофы детей, потерявших родителей, и среди них Антона, сначала везли в открытых грузовиках, потом перевели на пароход, в трюм с пятиярусными нарами. Плыли долго. Все плакали и болели. Некоторые долго метались по постели, потом вдруг делались неподвижные, остро вытянувшиеся и белые-белые. В трюме притихали, переставшего болеть накрывали простыней и уносили. После этого на пустое место боялись хоть раз взглянуть. Наконец приплыли в равнинную страну. Посреди большой зеленой поляны сидел за столом дядька в белом халате, детей выстроили перед ним, по очереди каждый делал шаг к столу и называл свое имя, отчество, фамилию, сколько лет, кто родители, где жил. У Антона было лишь имя. Тех, кто помнил лишь свое имя, дядька доводил до слез, требуя вспомнить остальное. Очередь двигалась медленно. Мальчик, который шел перед Антоном, тоже звался Антоном. На все вопросы он отвечал четко, гордо посматривая вокруг себя, будто с самого рождения только этим и занимался. Заговорив второй раз в жизни, наш Антон взял да и повторил слово в слово данные тезки.

— Антон Петрович Ященко, семь лет, из Марьинки, мама Мария, папа Петр.

Дядька изумился, вышел из-за стола, присел перед сиротой.

— Не может такого быть. Ты вспомни хорошенько.

Среди детей были большие и грамотные. Все принялись хором уговаривать Антона вспомнить собственных родителей, ведь они у него были…

— Были, — кивал головой Антон.

Вновь усевшись за стол, улыбаясь благожелательно и терпеливо, дядька повторил вопрос:

— Так кто же были твои папа и мама?

— Антон Петрович Ященко, семь лет, из Марьинки, папа Петр, мама Мария, — сказал Антон.

В конце концов так и было записано.

— Это нечестно! Так нельзя, — орал настоящий Ященко. — От него говном воняет, а от меня нет. Это нечестно…

Будущие воспитанники детдома смеялись впервые после землетрясения:

— Все равно ты тоже говно, — сказал один большой мальчишка настоящему Ященко, который еще во время плавания успел показать неуступчивый драчливый нрав. — Просто ты будешь называться «Г-1», а он «Г-2».

* * *

Девочка с ее песенками и попытками театральных представлений, пьяные сквернословы мусорщики — это было пусть вкривь и вкось, но воспитанием, приобщением к роду человеческому. В детдоме он продолжал идти той же кривой дорогой, картинки жизни, мелькавшие по сторонам, час от часу, год от года делались все более жестокими. Тот, чье полное имя он себе присвоил, действительно был скверным человечком. Очень живой и активный, он в то же время был глуп. Отовсюду, где он находился, слышалось: «А ты кто такой? Почему первый ты, а не я?» Так как наш Антон слово в слово повторял настоящего Ященко, то обоих частенько били. После взбучек Антоны притихали, как будто умнели. Однако едва заживали болячки, вновь слышалось: «Первый я! Умри ты сегодня, а я завтра». Детдом являл собой последнюю степень нищеты. Даже червю, готовому питаться любыми отбросами (в трюме корабля он с удовольствием питался чужой блевотиной), приходилось голодать — никто не оставлял после себя ни крошки, старшие дети отнимали еду у младших, младшие непрерывно грызлись между собой, каждый следил за каждым и особенно страстно «Г-1» и «Г-2» друг за другом.

Бывало так, что в списках за учебниками, бельем, одеждой фамилия Ященко не повторялась — ведь это совершенная нелепость, чтобы у двоих были совершенно одинаковые данные, даже как две капли воды похожие близнецы имеют разные имена. И тогда один из Антонов оставался ни с чем… Однажды так в день великого праздника «7 ноября» в зале для игр собрали воспитанников и стали раздавать пакетики с печеньем и конфетами. Я — последняя буква в алфавите. Когда наконец была названа фамилия Ященко, оба Антона одновременно подлетели к столу и вцепились в единственный оставшийся мешочек. Тот сразу лопнул, содержимое рассыпалось по полу и было мгновенно подобрано и сожрано голодными сотоварищами. Антоны взвыли и сцепились как никогда. «Г-1» работал кулаками. «Г-2», исключительно цепкий, старался как бы обвить своим телом противника и задушить. Первый, не умея одолеть второго, заплакал.

— Что за червяк ко мне привязался!

И здесь настоящему Ященко вложили в руку остро заточенный кусок прута. Победно заверещав, то и воткнул его в самозванца. Что в органах искусственного человечка было нарушено, никому не известно. Рану залили йодом, перевязали и положили пострадавшего на койку в медпункте. Лежать там оказалось чистым наслаждением — нет буйных товарищей, плюс непривычная забота медсестры, плюс некоторая улучшенная еда, которую никто у тебя не отнимет… А Антон Первый, наказанный карцером, тем временем получил от тетки письмо и решил из детдома бежать. Иметь где-то родственника, получить от него письмо — этим бредил каждый воспитанник. И как правило долгожданная весточка было поводом для побега не только счастливого адресата, но и еще нескольких истосковавшихся ребят, вдруг решивших, что и у них кто-то жив, надо лишь найти то место, где родился… Потом многие из старших попадали в тюрьму, а малышей либо возвращала милиция, либо натерпевшись несчастий они приходили сами. Едва наш Антон вышел из медпункта, как ему сообщили, что «Г-1» убежал искать свою тетку.

— А может, это твоя тетка, письмо не ему, а тебе пришло.

Этого было достаточно.