ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

— Как интересно много знать, — говорила Марина. — А в моей жизни самое интересное работа. Плохо, бестолково мы работаем. Но все равно общение, людей много хороших… Три года с маленькой Катей сидела и думала, что с ума сойду.

Под конец она захандрила.

— Если бы здесь была какая-нибудь симпатичная молодая девушка, ты бы, конечно, подошел к ней. Да, да. Это точно. — Потом: — Это хорошо, что ты любишь женщин. Люби. Они так в этом нуждаются. Только не трогай нетронутых. Мне надо было родиться мужчиной. Потому что тоже люблю женщин. Мужчины вырождаются, им, как ты правильно говоришь, не дают развернуться. А удивительных, замечательных женщин еще много. Я даже внешность женскую больше люблю. Какие бывают красавицы! Знаешь, найди себе первоклассную красавицу, от которой бы тебя никогда не потянуло на сторону, и живи для нее. Работай, занимайся. На самом деле это будет жизнь для себя.

— То всех, кроме нетронутых, то лишь одну…

— Одну, когда появится. И очень, очень прошу. Я улетаю, а тебе здесь еще восемь дней. Пожалуйста, не изменяй мне до своего Ростова. Там конечно. А здесь потерпи. Пожалуйста…

— Мариша, надо было раньше догадаться, но и сейчас не поздно: задержим твой отлет на три дня, снимем комнатку — и сделаешься ты как пустая бутылка из-под вина, отчалишь без хандры, будет что рассказать той самой подруге, посекретничаете как равные.

— О, нет! Дима уже вернулся, в санаториях он тоже, слава богу, побывал, все очень хорошо знает. И никакой подруге я никогда ничего не скажу. Это только мое… Тарзан. У меня был свой Тарзан.

Гордо помахав на прощанье, она улетела. «Испытал и я профсоюзное счастье», — говорил я себе, возвращаясь из бакинского аэропорта на автобусе в санаторий.

* * *

Не вытерпев пустоты, я тоже через несколько дней улетел. Я не сохранил верности Марине Мусевне. Сначала, потеряв счет времени, пил. Потом в очередное (второе) прекрасное утро вышел к морю, а меня уж поджидала Валентина Петровна, серьезная, уважающая себя дама. «Мне скучно. Поучите плавать и вообще…» Плавать ее учить было делом безнадежным, а за кой-какие места ухватился сразу. В тот же день она меня фактически изнасиловала. И так все подделала, что никто нам не мешал, пожалуйста, мальчик, сколько хочешь. И все бы ничего, если б не была она примитивнейшей беспросветной дурой. Почти сейчас же стала учить, как настоящий сильный мужчина должен относиться к соблазненной им женщине. И планы: в какие экскурсии мы с ней поедем, в Баку у нее имелись знакомые. «Баку будет у наших ног!» В этот момент я и побежал прочь, и с новой знакомой с того раза ни разу. Она страшно мучилась, просила объясниться. Я попросту хамил: отстань! Был еще один момент. В санатории появилось молодое милое лицо — девушка сердечница двадцати двух лет. Ее посадили за мой стол… В утро, когда я пришел завтракать в последний раз, девушка что-то не появлялась и меня послали за ней. Дверь ее комнаты на втором этаже была заперта. Я решил не стучать, вышел на общий балкон и заглянул к ней через окно. Девушка спала. Дверь из комнаты на балкон тоже была заперта, зато форточка распахнута. Мне, привыкшему сидеть в котлах и лазить по чердакам и крышам попасть в комнату через широкую форточку было как раз плюнуть. Проказливо хихикая, я это и сделал. Она лежала на спине и, укрытая по грудь одеялом, была чиста, свежа. Открыв глаза, она похлопала ими, испугалась и быстро дернула одеяло под подбородок. Я засмеялся. «Просыпайтесь, графиня, вас ждут великие дела» — и присел на край кровати. Минуты две мы молчали. Ее взгляд с моего лица пошел на потолок, стены, вернулся ко мне, девушка засмеялась и, изогнувшись, повернулась на бок, в мою сторону. Здесь я, как говорит один мой знакомый, и полез к ней. «Ну просто маленький голубой айсберг, одна десятая на подушке и что там такое под одеялом?..» Она не противилась. Потом сказала как бы и не для моих ушей: «Нельзя. Нельзя». Под окном остановился, кашляя, отхаркиваясь, старик. Позвал: «Верочка, а Верочка! Иди кушать». Девушка села в постели: «Все!» Когда я был у двери, она позвала: «Вадим! — и показав три пальца, тихо-тихо:

— Через три дня. Не улетай …

Я бы, конечно, остался. Но кроме билета на самолет да мелочи на автобус, в карманах ничего не было.

Когда вернулся домой и поехал показаться Мамину, настроившись на рассказ о бывшей персидской стране Азербайджан, где жизнь устроена намного подлее, чем у нас — мы сравнительно с ними просто Европа, не больше и не меньше. Но он с первой же секунды сбил меня с толку. Едва открыв мне дверь, мигом всё оценил, громко захохотал:

— Вид у тебя, старина, такой, будто ты выпил двенадцать ведер коньяка и переспал с сорока девятью бабами.

А радикулит мой со мной как был, так и остался. И даже от такого моего лечения впервые тогда несколько раз кольнуло в сердце.