ДВОЙНОЕ РАЗРУШЕНИЕ ГРАДА

Моё знакомство с Верой, закончившееся браком, который длится вот уже почти двадцать пять лет, имело плохие предзнаменования.

Первый плохой знак был в первое же наше настоящее свидание. Мы прокатились до Таганрога. Потом я явился во Дворец спорта на Лили Иванову. И вот там, в антракте, когда Вера оказалась от меня на расстоянии, глаза её зажглись красным светом. Она же ведьма! Потом: да нет, это отражение какого-то из разноцветных светильников сцены. Но всё равно знак. Конечно, знак.

Потом, через год, когда регистрировались, окружённые толпой близких, она, надевая на мой палец кольцо, уронила его. Это уж всем известная примета.

Третье. Свадьба была не в моём только что построенном доме, а у её отца и матери. Когда примерно около двух ночи мы, молодые, шли домой — всего балку перейти, ну и там ещё метров триста, — до балки нас провожал её брат с соседским мальчишкой. И вот когда мы расстались с братом и спустились в балку, нас догнал сопровождавший брата мальчишка. Вид он имел очень напуганный. «Валеру убивают». — «Так и есть, — понял я. — вот оно, сбывается!»

У нас когда свадьба, на улице собирается множество народа. Взрослые — посмотреть, умилиться, дети — подбирать конфеты и монеты, которыми обсыпают выходящих из машины молодых. А потом, когда стемнеет и свадьба гремит в полном разгаре, приходит окрестная шпана — выпить просят. Ну и брат Валера, которому как раз было поручено заниматься шпаной, видимо не совсем удовлетворил их… Не побежать на выручку — ни в жизнь бы себе не простил. Развернулся. С нами вместе возвращались домой приглашённые на свадьбу мои соседи — Володя с женой Любкой, Вася с Валькой — отношения тогда между нами были прекрасные. Володя и Вася вцепились в меня: «Не ходи! Не ходи!». Невеста, молодая моя дорогая жена, между прочим, нет, не вцепилась. Я отбился от державших меня рук, побежал. Это и в самом деле было страшно. Валера, гигант за метр девяносто, год как отслуживший срочную службу десантником, всего несколько минут назад абсолютно целый, пьяненький, благодушный, был весь в оборванной одежде, с совершенно залитым кровью лицом. И это сделали человек пять крепышей. Двоих я знал, одному, уголовнику с детских лет, когда-то приходилось давать подзатыльники. Конечно, он и был вдохновителем шайки. «Витька, гад! Как ты смел!» Схватил за толстые щёки, а он меня за руки, чтобы отодрать от своих щёк. Стал крутить шпанюка вокруг себя, пока ноги его не оторвались от земли, и бросил. С другим что-то делал ободрённый Валера. Здесь появились две пары моих соседей и моя дорогая. Дело было в почти непроглядной тьме. Хулиганы разбежались. Предзнаменования оказались верными, но без трагического конца, решил я тогда. И совсем не подумал, что последнее происшествие — это просто третье знамение, но никак не конец двух первых. Да и о чём я мог тогда думать. Нам предстояла первая ночь не в машине, а настоящей постели, первая брачная ночь.

Обо всех этих предзнаменованиях я скоро забыл. Ещё бы. Свершилось! Я наконец получил то, что хотел.

Скоро после свадьбы мы поехали на моём драндулете на Чёрное море. Остановились в Дивноморске, почему-то в народе прозванном Фальшивым Геленджиком. Была вторая половина августа, самое многолюдное курортное время. С трудом нашли комнату, выходившую окном на задний двор стеклянного кафе. Перед самым окном стояло несколько всегда полных мусорных баков. Днём, когда с моря дул ветерок, присутствие баков не ощущалось, но душными тихими ночами форточку открывать было нельзя.

Мы приехали на две недели. В первый день Вера набросилась на меня с такой страстью, что я испугался: пожалуй, на две недели меня с такой девушкой не хватит. Однако уже на второй день нашего медового месяца заболела Вера, на третий я. Нас трясло, температура у обоих поднялась под сорок, при этом никаких признаков простуды или отравления. Вера очень испугалась. Предположила все известные ей болезни: тиф, коклюш, воспаление лёгких, все, словом. Из меня через пару дней болезнь ушла, я даже начал поправляться. У Веры осталась повышенная температура и слабость. Это было, конечно, результатом нервного и физического переутомления. Слишком много мы пережили. Последнее нешуточное переживание — свадьба. С моей помощью в качестве шофера она все заготовки для пиршественного стола делала сама. И готовила в основном сама. Только так, страшно волнуясь, доверяя одной себе, могла она успокоиться на несколько минут, на полчаса, на час, после которых неизбежно возникали новые задачи.

— Драматические события, предшествовавшие нашей женитьбе, отразились на нашем здоровье. Иначе наверное и быть не могло. Выходит, по-прежнему не должны мы слишком расслабляться. Ничто на этом свете просто так не кончается, — сказал я Вере.

Тем не менее, едва нам стало лучше и мы зажили как положено отдыхающим, я почувствовал себя счастливейшим человеком.

Где-то я читал, что не только наши умственные и духовные способности ни у одного человека не идеальны, короче, никто не без греха, но и физически совершенных красавиц и красавцев не бывает. Где-нибудь, что-нибудь обязательно не так. Почти до сорока я с этой мудростью был согласен. Опыт имел, а против факта не попрёшь. Но моя Вера была совершенна. Каким боком ни повернись, в ходьбе, лёжа, усталая, отдохнувшая, утром, вечером, спящая или бодрствующая, даже больная, она всегда была хороша. Да что там! Ещё до нашей женитьбы, в институте, где она работала, решили, что все работники должны в рабочее время носить спецодежду. Были придуманы красивые, из лёгкого материала одежды. И кого выбрали демонстрировать перед сотрудниками первый женский экземпляр формы? Мою Веру. Это из пятисот женщин, где каждая вторая была если не красавица, то хорошенькая. Особенно замечательно было проснуться рядом с ней. Роза! И эта роза моя. Всё-таки я добился своего. Самое главное, она знала про себя, что хороша, и умела одеться, причесаться, подкраситься соответственно своей красоте. Что за купальник, что за шортики, маечки привезла она с собой. Как необыкновенно они на ней смотрелись… Обладая таким чудом, я наконец начал жить! Всё предыдущее — серость и мрак. Настоящее — вот оно. И самое-самое главное, Вера тоже не была разочарована.

Однако счастье не всегда лечит. Я восстановился быстро, Вера чувствовала себя плохо ещё много лет. Врачи, наши советские врачи, по обыкновению ничего не объясняя, выписывали ей какие-то таблетки, от которых ничего не менялось, и лишь лет через пять, в клинике нашего мединститута, был поставлен верный диагноз — неврастения. По известным мне описаниям, я давно догадался отчего ей нездоровится, пытался втолковать это жене, но она, сызмала примерная девочка, больше верила взрослым тётям и дядям, специалистам то есть.

Впрочем, энергии у нее было достаточно, женой она оказалась очень ретивой. Пожалуй, большой чистоплюйкой. Всё, чего ты касаешься, должно быть чисто, красиво, удобно. Мне постоянно делались выговоры по поводу плохо вымытых рук, небритой физиономии, заляпанной обуви. Но до чего же мне это в ней нравилось. Начав строить дом, я задумал какая комната для чего предназначается. Например, самая дальняя, следовательно, тихая, будет моим кабинетом. Но пришла Вера и всё распределила по своему. «Эта комната должна быть нашей спальней». Я даже рта не раскрыл, до того восхитила меня её уверенность. Всё её дела были, я бы сказал, высокой честности. Брак — святыня гораздо большая, чем любовь, самым неожиданным образом скоро понял я. Всё в ней меня восхищало. Даже когда она мешала мне заниматься литературой. Сижу себе на втором этаже, тихо занимаюсь. Приходит она с работы и сходу возбуждённо о хозяйственных мелочах. Мне трудно переключиться, да и слышно плохо, она ведь внизу и через порог едва переступила. Подымается крик. Сделал ли я то-то и то-то? «Подожди, дай мне спуститься»… Но между прочим, несмотря ни на что, бросить копеечную работу в своём институте она ни за что не соглашалась.

Через два года, накануне моего сорокалетия, у нас родилась дочь. Как и саму Веру, рождённую ею девочку я полюбил с первого взгляда. Мне приходилось видеть новорождённых. Все они были отвратительные — красные, сморщенные, орущие куски мяса. Но наше творение получилось беленькое, чистое, личико со вполне определёнными чертами. Чудо!.. А как из переделки вышла мамаша. Совершенно без потерь. Фигура быстро восстановилась, будто беременности никогда не было — никаких растяжек, никакого увеличения веса. Про лицо и говорить нечего, поскольку даже у некрасивых женщин после рождения ребёнка лица делаются прекрасными.

Когда Вера, стоя у открытого окна, показала мне мою дочь и я сразу полюбил её, дитя почувствовало себя неудобно на вытянутых руках, заворочалось, пытаясь освободиться от пелёнок, и заплакало. Она хочет свободы! Ей нужна свобода, — подумалось мне.

Я тогда спросил у Веры:

— Что с тобой было после её рождения?

— Было хорошо. Её у меня забрали, а я всю ночь глаз не сомкнула.

— Больно было?

— Нет. Мечтала о нашей будущей жизни. Как мы с тобой хорошо оденемся и с колясочкой впереди пойдём в парк…

И… почти пятнадцать лет, последовавшие за этим событием, были счастливейшими в нашей жизни.

Вера неизменно была красива. То что теперь называется сексом, было у неё на последнем месте. Всего раз семь за это время, потрясённая моим особым подарком или поступком, она позволила мне быть на уровне. А так она очень берегла собственную красоту. «Довольно… скорее… Я больше не могу… Если это сейчас не кончится, я умру!» Не позволяла целовать себя в губы, поскольку усмотрела у меня кариес. А уж как я любил её губки, особенно верхнюю, капризную. Спала она всегда только на спине, чтобы не морщинилась грудь. Сначала мы спали на полуторном диван-кровати. Но я заработал денег и встал вопрос о настоящем супружеском ложе — софе, например. Вера настояла на двух полуторных кроватях, и с их приобретением мы навсегда перестали спать вместе. У подножия этих кроватей сначала была поставлена детская кроватка для Милы, а потом я и вовсе ушёл вниз на старый полуторный диван, чтобы Вера не вскакивала по несколько раз за ночь к ребёнку (в основном зря), а были бы они рядом. Я роптал. Иногда очень громогласно. Но всё-таки мирился. Вернуться назад к постельным рекордам, ресторанам, забегаловкам, загородным прогулкам, дыму в глаза, когда новое знакомство вдруг прихватывало на неделю, две, три — любовь, любовь! — и вдруг пшшш — и всё исчезло? Нет! Теперь, когда попалось нечто первосортное, чистое, я должен соответствовать. А главное…

Недавно я услышал слово пассионарность, то есть безудержное стремление личности к какой-нибудь цели, часто не совсем понятной ему самому. Моей целью была литература. В шестидесятники я не попал, хотя всегда чувствовал себя таковым. Лишь в восьмидесятые меня начали печатать, и весь я теперь расходовался на заработок для семьи, остальное время — литературе.

Выходило, что Вера, не потакая моим животным инстинктам, помогает мне в самом главном. Если б попалось что-то равное моей красавице и появилась возможность измены, вряд ли бы я устоял. Потому что не раз чувствовал себя обделенным её вниманием и хотелось отомстить, загулять. Но бесы почему-то забыли про меня.

Щедрой ко мне она была на свой лад. Кто-то ей внушил, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок. Глупость, конечно. Но готовила она замечательно, и всегда больше, чем надо, а я отсутствием аппетита никогда не страдал.