В ОТПУЩЕННЫЕ БОГОМ СРОКИ

Вот и прочитана последняя книга Эдуарда Холодного. В ней только новые стихи, написанные в предчувствии ухода. Мужественный человек и проницательный врач, он знал цену каждой перемене в своём состоянии, в самочувствии, восприятии всего окружающего. Но как истинный поэт он всем сердцем ощущал и цену времени — этого дара, ниспосланного свыше. Его не могло покинуть желание жить, «чтоб мыслить и страдать», на века завещанное пушкинской «Элегией». И он продолжал деятельную жизнь в поэзии, опираясь, как путник на посох, на зрелость, которая, по его словам, «заменит боли неумелость на радость тайны созиданья».

Этой радостью парадоксально проникнуты черты «Лица», явленного нам поэтом после прощания с ним. Чувство потери смягчается осознанием благородной верности Эдуарда Холодного своему призванию, своему долгу и тому «способу совести», который, как писала Б. Ахмадулина, «выбран уже и теперь от меня не зависит». Своими последними стихами, вылившимися с такой же пластической прозрачностью, с таким же ярким, многозвучным полнокровиям, что и прежние, поэт подтверждает сказанные над его прахом слова о том, что такая поэзия не совместима со смертью.

Рождённый на рубеже зимы и весны, за два дня до конца февраля високосного 40-го года, Эдуард Холодный самой природой был словно бы запрограммирован на обострённое восприятие «пограничных состояний» всего сущего. Вернитесь в начало этой книги, чтобы ощутить и «майский дождь отвесный», и «последнего тепла уже прохладный сгусток», и вместе с поэтом оказаться под обаянием тёплого октября, когда «не отпускает благодать, не отпускает»… Или разделить с ним уверенность в том, что «далёким мартовским цветеньем и этот кончится сентябрь».

Мастерство Эдуарда Холодного, отточенное десятилетиями работы над словом, проявилось в книге «Лицо» удивительным умением выразить в миниатюрах мысли и чувства широкого лироэпического диапазона. Личная судьба поэта в них проецируется на массивы времени, культурного слоя и вбирает в себя их значимость. Собственно говоря, это та же неотторжимость лирического героя от «почвы и судьбы», которая присуща всему творчеству поэта, но здесь их тайное единство обрело лапидарную прямоту и резкую заострённость.

Печаль, смирение, гнев — такие разные мотивы лирики Холодного в его последней книге одухотворены гуманной целенаправленностью, искренним стремлением к нравственному здоровью общества. Конечно, как и прежде, поэт не провозглашает этой миссии, но врачующая сила, свойственная ему как медику, проявляется во всём сказанном напоследок с позиций правды, справедливости и доброты. Внутренняя свобода, раскованность и духовная цельность служат ему опорой, когда поэтическая мысль концентрируется в таких безупречно выверенных строках, как «есть только звука долгий свет», «и всё же побеждает Бог, в тебе живущий», «и всё ещё не убывает последней жизни торжество» или такое пронзительно щемящее «тихо-тихо, как на свете после нас»…

Мне думается, Эдуарду Холодному наперекор нагрянувшей слепоте и другим невзгодам очень хотелось воплотить замысел итоговой книги. В ней он досказал бы многое из того, что в разные годы по разным причинам лишь наметилось и дожидалось развития. Время жестко ограничило возможности поэта и пресекло его работу, может быть, в самом начале. Поэтому, читая то, что получилось, невольно соотносишь стихи последнего этапа творчества поэта с теми, которые украсили страницы его прижизненных изданий. С этой точки зрения строки о судьбах Ахматовой, Мандельштама, Пастернака, Шаламова, других жертв бесчеловечного режима воспринимаются не просто как «возвращение к теме», но как усиление и углубление мотивов, скажем, книги «Эшелон Мандельштама». А стихи о Моцарте, Паганини, Дега, других великих мастерах превосходят многое из того, что написано об искусстве в прежние, относительно благоприятные годы.

Повышение эмоционального градуса в интонации, лексике последних стихотворений книги наводит на мысль о том, что Эдуарда Холодного всё чаще посещало чувство, выраженное в своё время нашим общим учителем Вениамином Константиновичем Жаком:

Своей непримиримостью к мерзостям времени, увы, нами не только пережитого, но и переживаемого, истинный интеллигент Эдуард Холодный остался верен традициям многих замечательных предшественников. Его сострадание к обиженным, опальным возвышается до гражданственности в подлинном, не ангажированном временщиками смысле этого слова. Поэту не нужно для этого пафосных речений, он и в иронии, и в сарказме внутренне патетичен, потому что отстаивает правоту человечности.

Да, «радость тайны созиданья» возобладала над «неумелостью боли» и высветила сквозь безвременную тьму доброе, мужественное лицо поэта.

Николай Скрёбов