ДАВАЙ ПОПЛАЧЕМ ПО-ЕВРЕЙСКИ

(Сборник стихов)

* * *

Зима в Ростове.
Сплин и скука —
Едва намеченный пунктир
Снежинок, тающих без звука
На окнах утренних квартир.
Достичь земли не успевая,
Погаснув, вспыхнет первый снег,
Как будто есть зима иная,
Куда немыслим мой побег.
И, задохнувшись ветром юга,
Смывает лёгкую эмаль
С окна, с дыхания, с досуга
Вконец зарёванный февраль…

* * *

Как неожиданно пригрело!
Среди степей, еще нагих,
Февраль, осевший мягкотело
Во власти ливней световых.

Грачи вышагивают чинно,
По солнцу в каждый клюв вобрав,
Как будто им ясны причины
Ухода бурь и буйства трав.

На грани снежного покоя,
Омытый солнцем и дождём,
Рассвета влажною рукою
Я к зыбкой сини пригвождён.

И каждый день краеугольней,
И горько, что не ты виной
Тому, как чисто и крамольно
Пахнуло раннею весной.

* * *

Опять к началу марта
Так робко выпал он
Заменою азарта,
Смещением времен.
И тайны не оставил,
Погаснув на лету.
Он выпал — и растаял,
Единственный в году.
Не стихнуть, не взъяриться,
Не ввергнуть в колдовство…
Снег выпал из традиций,
И стало жаль его.

* * *

Очнуться ранним утром, и — весна!
И, слава Богу, март пошел на убыль,
И почек обезумевшие губы
Целуют синь у самого окна.

И настежь вновь распахнуто окно,
И наплывают тучи грозовые,
Как будто всё свершается впервые,
Хотя и зреет в нас
давным-давно…

* * *

Как-то сразу зелень набегает.
Нету спасу — набегает зелень.
Скажешь фразу — воздух отторгает.
И на разум прёт из всех расщелин!
Как-то сразу…

* * *

В какой-то древности забытой,
В какой-то памяти размытой,
Неведомо когда и где,
Я шел тропой, грозой пробитой,
Я шел судьбой, ветрам открытой,
Тянулся к солнцу и воде.
Иль это был мой давний предок,
Свершивший тысячу разведок
На том неведомом пути,
Оставивший одни намётки,
Стеревший годы и подмётки,
Чтоб свет и влагу обрести?

* * *

Как слаб и тих ручей
Под ливнем среди луга…
Весна — из мелочей:
Из отзвука и звука.

Пусть к ярости лучей
Склоняется эпоха.
Весна — из мелочей:
Из выдоха и вдоха.

А остальное — фон.
Быть может, при старанье
И обернется он
Единым содержаньем

Для листьев и грачей,
Для чувства и сужденья,
Для вечных мелочей
Земного возрожденья…

* * *

И грянул звук!
Едва приметный,
Комочек серый взвился ввысь.
Неудержимо, безответно
Его картавости лились.

Он пел легко и беспечально,
Как будто не было зимы
С её поземкой изначальной,
Сковавшей корни и умы.

Он пел. Он упивался песней.
И было зябко и светло.
И падал звук из поднебесья,
Пронзая землю и чело.

И был восторг его беспечен.
Рассветный звон в себя вобрав,
О, как он пел! Ему навстречу
Тянулись души первых трав.

* * *

Разгар печали в самый праздник,
Когда сиреневый запасник
Иссяк и канули цветы
В небытие, в безумье, в Лету,
И, поклоняясь первоцвету,
Оторопело смотришь ты
На то, как тихо отлетает,
Как будто к тайне припадает,
Душа холодных лепестков.
В метели собственной витает,
Как будто жизнь назад листает…
Апрель отцвел — и был таков!
Апрель отцвел, и май нагрянул,
И цельность лепестковых гранул
Разворожил, распотрошил
И с легкостью непостижимой
В бреду сиреневого дыма
За нас с тобой судьбу решил
Не только синего цветенья,
А больше — непреодоленья,
А проще — хрупкого тепла.
В нём так легко собой назваться,
Не уставая удивляться:
А всё-таки сирень была!..

* * *

Всё пронизано светом
Немигающих глаз,
Уходящего лета,
Нескончаемых фраз.

От восторга до боли,
От вершин до низин
Полонит и неволит
Свет без тени — один.

Как под чьим-то наветом,
Как по чьей-то вине,
Всё пронизано светом,
Как у Клода Моне.

Не объять, не потрогать —
Только кистью взмахнуть.
И не выкрасть у Бога —
Только миру вернуть.

* * *

Неуловимые приметы
Неукоснительной весны:
Все полумраки-полусветы
Непроницаемо сквозны.
И на окно твоё без веры
Бросают блик, легко кружа,
Три вдоха,
три звезды,
три меры:
Надежда,
вымысел,
душа.
А вот скворец корит скворечник,
Не зная радостей иных,
Не перелётный и не здешний,
Из поднебесных и земных.
И полумёртвый муравейник
Вдруг оживает без труда.
В одно из редкостных мгновений,
Когда рождается звезда,
Не ограниченная сроком,
Вся — примиренье и борьба,
Она приходит ненароком —
Планета?
Женщина?
Судьба…

* * *

И надвигался мост.
Он телом
Не дрогнул, тяжестью давим.
И лишь душа его летела
Навстречу берегам иным.

Как было двигаться непросто!
И мы робели, чуть дыша,
Вдруг ощущая, что у моста
Одушевлённая душа…

А мост у горизонта таял
И ниспадал куда-то вниз
Несовместимым сочетаньем
«Сентиментальный урбанизм…»

* * *

…И грянул гром. И странно
Он вдруг преобразил
И седину курганов,
И синеву низин.
И туч касались крыши
Под звонкий детский визг.
И далеко был слышен
Всплеск разноцветных брызг.
Растущих молний ветви
Рождали светотень.
И с каждым вздохом ветра
Менялся знойный день.
И этот ливень хлёсткий
Сквозь радужные блёстки
Перед своим концом
Мне высветил лицо.

Иль это будет мой потомок,
Так ироничен, мудр и тонок,
Что пересилит боль и смерть?
Как побоится он раскрыться!
И как раскрыть не побоится
Всё то, чего мне не суметь!

* * *

Уже давным-давно
Туманилось начало…
Да только вот одно —
Всё музыка звучала.

Казалось, не дано
Ни лодки, ни причала…
Да только вот одно —
Всё музыка звучала…

Добротное сукно
Давило, омрачало…
Да только вот одно —
Всё музыка звучала…

И допито вино,
И не начать сначала…
Да только вот одно…

* * *

Сентябрь близится. Утрами
Над среднерусскими холмами
Дышать свободно и легко.
В прозрачном воздухе тревожном
Парит беззвучно, осторожно
Реки парное молоко.
И, угасающий на время,
Горит рябиновый Ефремов —
Былинка утренней Руси.
И облетающая роща
И вдохновеннее, и проще
В холодном мареве росы.
А над безмолвными полями
Чужие души облаками
Плывут к всеобщему родству.
И для берёзы тонкорукой
Такая тягостная мука —
Ронять безвесую листву.
И где-то там, за клубом дыма, —
Недосягаемость любимой,
Её высокой чистоты.
Горит рябиновый Ефремов.
И на тебя ложится бремя
Холодной, трезвой простоты…

* * *

Разбазарили славу страны,
Разметали такое богатство,
Что в единстве давно не равны —
Пошатнулось великое братство.
Что он должен, советский поэт,
И чего он, скажите, не должен,
Если Родины розовый свет
Им в прокрустово ложе не вложен?

Проклянут нас потомки в веках
В безголосом привычном бессилье,
Что звучат на чужих языках
Гениальные строки России.
И уже не сумеют собрать
По отечески травленным крохам
Всё, что вам удалось обломать
В небреженье к грядущим эпохам…

* * *

Когда густеющим туманом
Окутаны вершины гор,
Не кажется пустым и странным
Их мимолетный разговор.

Туман сгущается и тает,
Клубится с четырех сторон,
И проясняется Бештау,
Но миг — и снова полонен.

И гаснет в дебрях обобщенья
(Хоть злой стихией назови)
Высокий уровень общенья,
Далёкий уровень любви.

* * *

Оживают, словно тени,
В памяти полуживой
Эти буйные сирени,
Опалённые войной.

Ось колёсная скрипела,
Слышен был недальний бой.
А сирень пылала спело
Вдоль дороги столбовой.

Близко было и до пули
Всем оставшимся в живых.
В звуках воющих тонули
Соки гроздьев налитых.

Среди плача и стенанья,
Оросившего жнивье,
Вдруг прямое попаданье
Окровавило ее.

И едина, без сомнений,
Как на это ни смотреть,
Человека и сирени
Та насильственная смерть…

* * *

Рожденье нежности. Рожденье
Печали вместо отчужденья,
Сиреневое наважденье,
Безумье, тонкое, как нить.

Всё истончается — не рвётся,
Не умолкает — всё поётся,
Не иссякает — залпом пьётся.
И невозможно повторить.

* * *

Эта белка ручная
Приходила ко мне по ночам,
И прохлада ночная,
Безразличная нашим речам,

Лёгким запахом хвои
Овевавшая наши черты,
Нас спасала от хвори
Разобщения и суеты.

* * *

Как он играет на древней свирели,
Этот едва народившийся горец!
Будто застыли, оторопели
Горы лишь в горе…

Звука мерцанье на каменной тверди —
Голоса свыше вершинная мета —
Таинство жизни,
Таинство смерти,
Таинство света.

Солнце на губы легло негасимо,
Пальцев коснулось, движеньем гонимо,
И постижимо,
И объяснимо,
И повторимо!

Мёртвые травы ожили, запели,
Туча забвенья в лощине всё тает…
Как он играет на тонкой свирели!..
Так и играет!

* * *

Звук отстаёт от света,
Мысль отстаёт от звука…
В грозах сгорело лето,
Не выходя из круга
Влажных и душных буден,
К вечности их причислив…
Долог и многотруден
Путь от звезды до мысли.

* * *

Зелёные долины
Между скалистых гор,
Их бесконечно длинный
Старинный разговор.
И лёгкая помеха
Для счастья и беды —
Вновь долгое, как эхо,
Молчание звезды…

* * *

С моря облака
Арфами Эола
Тянут сквозь века
Звук реки и дола.

И сквозь эту соль
Тонких струн Эола
Проступает боль
И реки, и дола.

И звенит тоска,
Жгучая к рассвету.
И близки века,
Канувшие в Лету.

* * *

Предрекали: «Не расправится
В штиль. Зашла его звезда».
Обрекали: «Не оправится
После шторма никогда».

Говорили: «Нрав свой ветреный
Укроти — недолог век…»
И корили: «Ветру вверенный,
Ты ускорь свой жалкий бег…»

Позабыты все пророчества,
И обиды — ни одной…
Белый парус одиночества
Всё маячит над страной.

* * *

Ещё жива та женщина,
которой
Досталась боль поэта как награда
За страсть, не разделяемую ею
Поныне,
сердцу в этом не прикажешь.
Он звал её. Но что ей зов? Лишь мука.
Он клял её. Но это было клятвой
В любви слепой,
великой,
безысходно

Он кончил так обычно для поэтов…
Ещё жива та женщина.
Ночами
Её воспоминанья не тревожат.
Пожалуй, только памятник да слава
Его —
слегка её обременяют…
Ещё жива та женщина.
Спасибо!

* * *

Скрип уключин, море света,
Просветлённая вода.
На исходе дня и лета
Затонувшая звезда.
Слов и рощиц затуханье.
Гром, прошедший стороной…
Очень ровного дыханья
Выдох долгий и земной…

ЛЕТНИЙ САД

Размерен ритм решётки,
Безмолвен Летний сад,
Перебирает чётки
Ленивый листопад.

И видимость покоя
В движении веков
Хранят скульптуры, стоя
У края облаков.

Ход суток незаметен.
Но слышен ход судьбы —
Под множеством отметин
Невидимость борьбы.

* * *

Ваше Величество, Виолончель!
Не было звуков печальней и краше,
Чем придыханье короткое Ваше,
Между созвучьями звездная щель.

Разве заранее выбрана цель?
Все безмятежно, легко, вдохновенно.
Горше не может быть этого плена,
Ваше Величество, Виолончель.

Не ублажает беспечная трель —
Жизнь неровна и тягуче-мгновенна.
О, на какие способна колена —
Звук одиночества — Виолончель!..

* * *

Не торопись душой оттаивать —
Ещё в снегу весенний лес…
Был свой Сальери у Цветаевой,
У Пастернака — свой Дантес.
Всё та же боль, всё те ж прошения,
И тот же путь, и тот же след…
Лишь яд намного совершеннее,
Намного скрытней пистолет…

* * *

Время чёрных снегов
Окончательно пало,
Командорских шагов
Не слыхать, как бывало.
И пошло на рожон
Безоглядно и смело
Время белых ворон —
Жаль, что после отстрела…

* * *

Как светел дней порядок
В разбуженном дому!
И снова горько-сладок
В отеческом дыму

Хлеб, августовски полный,
Взращенный про запас,
В себя вобравший зёрна
Любви не напоказ…

* * *

Когда под ветром охладевшим
Прибрежный гравий шелестит
И дошлый пес осиротевший
Глазами умными глядит,
И мелкий дождь на тенте пляшет,
И солнце светит без вреда,
И девочка с откоса машет
Вслед уходящим поездам,
И горный сад, плодами полный,
Листву роняет вновь с утра,
И со стальным оттенком волны,
И собираться в путь пора —
Вдруг понимание огромно,
Что нескрываемо нутро,
Что отмирание условно,
А возрождение старо…

* * *

Как обезлюдел сад!
Как вымокли перила…
Но много дней назад,
Когда душа парила…

Не греет тусклый взгляд —
И в тесноте немило…
Но много лет назад,
Когда душа парила…

И слов разрушен лад,
И высохли чернила…
Но — целый век назад,
Когда душа парила…

* * *

Стану деньги копить,
Чтоб тебя хоронить.
(Не копил отродясь.
Хоронить — хоронил,
А копить — не копил…)
Смерти легкая вязь
В иудейских глазах,
В христианских слезах
Застывает, смирясь…

* * *

Прощаюсь с тетками. Они,
Живые, мудрые старухи,
Считают тягостные дни
До окончательной разрухи,
Когда, бетонкою пыля,
Их встретит вдруг преддверьем рая
Обетованная земля,
Такая кровная, чужая…

* * *

…А бедность не внезапна:
Нам были нипочём
Сирени цвет и запах
В тени и под лучом.
И врубелевской кисти
Безумные мазки
Бесцветней чётких истин
Заученной тоски.
Восторгов не справляли.
О трезвости трубя,
Мы чудо вытравляли
Беспечно из себя.
И тенью состраданья
Не омрачали глаз.
И тайны мирозданья
Не потрясали нас.
И самой горькой силой,
Что хуже воровства,
К нам бедность приходила
Без Бога и родства.

* * *

Давай поплачем по-еврейски
Перед концом:
Мир единится по-библейски
Перед концом —
Лишь в том единстве Божья сила
С Его венцом.
Ведь лишь в Тебе начало мира
С его концом…

* * *

Семьдесят семь лет,
Семьдесят семь бед,
Семьдесят семь врат
По дороге в ад.
А быть может, в рай —
В несказанный край?
Мама, выбирай!
Боже, выбирай!

* * *

Так и не осознали
Мы всей своей вины,
Своей большой печали,
Незрячи и бедны.
Но тёплая, мирская
И лёгкая, как тень,
Безмолвно возникает
Внезапная сирень…

* * *

Жизнь одна. И ты права,
Что разменивать не надо
Эту горечь листопада
На высокие слова.

* * *

Дни короче стали:
Через осень — к маю…
Из другой я стаи
И не улетаю.
Как вспорхнули дружно —
К югу напрямую…
Голодно и вьюжно.
Здесь и зазимую.

* * *

Пора оживать потихоньку,
Садиться за стол спозаранку
И, лампу отставя в сторонку,
Описывать жизни изнанку.

А жизни изнанка — кручина,
Измена, обида, усталость…
А жизни изнанка — кончина,
Которая не состоялась.

Хотя бы пока… Наважденье
Реальностью вдруг обернулось…
Но всё-таки было рожденье —
Второе рожденье коснулось!

А значит — второе дыханье,
Второе рождение слуха,
И зрения, и осознанья.
Второе вторжение духа!..

Не адом живём и не раем
В сумятице тающих суток —
Рождаемся и умираем,
В любви утопив промежуток…

Пора оживать потихоньку,
Садиться за стол спозаранку
И, корку макая в солонку,
Описывать смерти изнанку…

* * *

…И, прежде чем навеки кануть,
Легко, бессмертно умереть, —
Замёрзли, не успев увянуть,
Погасли, не успев сгореть,

Горчайшим золотом пролиться
На укороченные дни,
И листья…
Разве только листья?
И корни…
Только ли они?

* * *

На гордого Творца,
Подвластного острогу,
Всегда найдётся царь,
Казующий дорогу.
И в приближенье лжи
Потусторонней, новой
Любви — одарит жизнь
Натальей Гончаровой.
Но Боже упаси
Судить их зло и строго!
Распределенье сил
Среди земных — от Бога.
Что горечи годин
И радости скупые?..
Есть просто Он. Один.
И прочие. Любые.

* * *

О, влюбчивость поэтов!
Тебя, как Анну Керн,
На грани тьмы и света
Предвижу вдалеке.

Столетья растрепали
Все локоны твои.
Но знаешь ты, в опале
Тревожно без любви.

И день уже который
Мчат кони по полям,
И первые восторги
Мы делим пополам;

К добру ли, к сожаленью,
Всему отпущен срок.
И ловим вдохновенье
Ещё невнятных строк.

И большего не просим,
И большего не ждём.
И Болдинская осень
Восходит над жнивьём…

* * *

Этим именем прекрасным
Дорожил Поэт несчастный
И повсюду громогласно
Упивался, как ребенок,
Сочетаньем звуков гласных
И не менее прекрасным
Сочетанием согласных,
Наплывающих спросонок.
Сколько было, Боже правый,
В них печали и забавы,
Упоенья и отравы
И горчащего веселья!
Что в сравненье с ними слава,
Если всей судьбы оправой
Он считал их, Боже правый,
За мгновенье до дуэли?..

* * *

Не кори меня за слово
Древнее, как дым.
Пусть оно совсем не ново —
Лёгкое, как дым.
Он развеется, исчезнет —
Привкус на губах,
Сладкий привкус горькой песни
На твоих губах.
Будь терпимой.
Разве скажет
Кто-нибудь новей?
О старинной этой блажи
Можно ли новей?

* * *

Каким пленительным началом
И упоительным концом
Сухое лето отзвучало
С твоим заплаканным лицом!

Как будто их соединенье
Необязательность свою
Подвергло давнему гоненью
У самой бездны на краю.

И было лёгкое единство
В несовместимости примет
Подлеска, тающего мглисто,
Лица, вбирающего свет…

* * *

Е. В.

Спи, моё очарованье,
Спи, моё отдохновенье,
Снежной ночи очертанье —
Непривычный миг смиренья!

Кончились твои метели,
Улеглась пурга и вьюга.
В этот миг осиротели
Мы с тобою друг без друга.

Где-то там, в безмолвье снежном,
На краю любви и света,
В детском сне твоем безгрешном
Встречи робкая примета.

Снега тонкое вязанье —
Лишь разлуки повторенье…
Спи, мое очарованье,
Спи, мое отдохновенье.

* * *

Дыханье женщины любимой,
Не тронутое сентябрем!..
В отрезке боли обозримой
Мы не умрём, мы не умрём,
Покуда прав на заклинанье
Не занимать у всех живых,
Покуда ровного дыханья
Ещё хватает на двоих…

* * *

Сентябрь стоял на удивленье:
В плену последнего тепла
С обворожительною ленью
По листьям музыка текла.

В ней безысходно сочеталось,
Вновь радуя и слух, и глаз,
Что застывало и металось
И угасало в поздний час.

И становился неразменным
Рассветный звук на склоне лет.
И оставался неизменным
Прикосновений лёгкий след.

И нерастраченная сила,
Листок последний теребя,
Себя сквозь осень проносила,
В грядущий март несла себя…

* * *

…И не приметить суеты,
В которой праведно и людно,
Когда в знакомые черты
Вглядеться радостно и чудно.

В них всё открыто до конца,
Но сумерки едва сгустятся —
Беспечной чёткостью лица
Уже нельзя не любоваться.

И что-то из забытых черт —
К былым страстям,
к ушедшим датам
Вновь пробуждает горний свет,
Давно исчезнувший куда-то.

Он поднимается со дна
Души. И на лице прекрасном
Такая черточка видна! —
Обворожительно опасна.

* * *

Звучала музыка. Звучала,
Беря в безмолвии начало,
И никого не привечала,
И никому не отвечала.
Звучала музыка. Бесстрастно
Для всех глухих. Легко и властно,
С одной собою сообразно,
Обманчиво однообразно.
Звучала музыка. Стекала
По мокрым листьям. Мощь накала
Её ничуть не привлекала —
Как будто выход всё искала.
И до последнего светила
С Земли сквозь Космос доходила.
Звучала музыка. Сводила
С ума — лазейку находила…

* * *

Среди долин и свежих пахот
И вёрст дорожных без конца —
Травы апрельской едкий бархат,
И белоснежная овца,
И зерна в тайнах чернозема,
Звезда, глядящая в упор, —
Простой закон земного дома —
Любая речь, любой простор…

* * *

Сирень, распутница, с разбега
Врывайся в пыльные кварталы!
Твоя восторженная нега
В них век прошедший коротала.
И в этом жалком промежутке
Времён, домов, базаров, гула
Так было тягостно и жутко,
Пока ты всё не захлестнула!..

* * *

Июнем скованное лето,
Асфальта жидкая река,
И от рассвета до рассвета
Ни ветерка.
Но веет вольности остуда
И исчезает без труда,
Хотя, казалось бы, откуда
И куда?..

* * *

…И существует ключ к природе.
Но это вряд ли человек,
Погрязший в собственной свободе
Смешения кровей и рек.
И это так природу гложет!
Ему в стремлениях под стать,
Всё подбирает — и не может
К нему отмычку подобрать…

* * *

На склоне дней
Звучат всё глуше
И соль морей,
И сахар суши.
И всё нужней
Смещенье грузов.
И всё нежней
Смешенье вкусов…

* * *

…Но если повторить
Движение души —
Возможно уловить
Дыхание в тиши
И запах росных трав,
Иссушенных морей,
Загубленных зверей,
Порубленных дубрав…

* * *

Опять сливаются в одно
Осколок неба и окно,
В котором тополь зеленеет.
И всё предсказано давно,
И ничего не решено,
А век решимостью болеет,
И мстит не только на словах,
И льстит, валяется в ногах
Того, кто меньше разумеет.
И привкус пепла на губах…
А тополь превратится в прах
Или сомнение развеет?

* * *

Всю ночь горит ночник в окне
Напротив,
И дворик не в осеннем сне —
В дремоте.
И дворник не метет с утра —
Колдует,
И ночнику сгореть пора
Вчистую.
И завлекает всех рассвет,
Как в сети,
И огонька в помине нет
При свете…
Но только сумерки падут
На дворик —
Ночник бессменный тут как тут,
И в споре
Не гаснут солнце и ночник,
Как будто
Июльский светлячок проник
В их чудо…

* * *

Это пришло ниоткуда;
Значит, уйдет в никуда:
Облака светлое чудо,
Дона святая вода,

Лунного лучика бритва,
Солнечных ставен резьба —
Об ожиданье молитва
И о прощенье мольба…

* * *

…И был окрашен звук
Цикады одинокой
Томленьем по любви
Несбыточно далекой.
И полдень умолкал,
Не находя ответа
У живности иной
На восхожденье это
Затерянной души,
Сумевшей воплотиться
И в травяной глуши
В бессмертную частицу,
Осилившую зной
Той песенки рутинной —
Мелодии одной,
Единственной, единой…

* * *

Пойдем ли вдоль трассы,
Свернём на проселок —
Мир так же прекрасен,
Как зыбок и колок.
На вечность согласен,
Мгновенен как ветры,
Мир так же опасен,
Как нежно приветлив:
Все эти турбины
В плену навигаций,
Все эти долины
В плену радиаций…

* * *

…Но как вернуть те ощущенья,
Чтоб возродить воспоминанья
Святого детского смущенья
В плену любовного страданья?
И шелест давних тех акаций,
И зуммер будки телефонной
Давно успели расплескаться
В судьбе стомолчной и стозвонной.
А что осталось — так случайно,
Храня все запахи цветенья,
Почти разгаданная тайна
Бессмертного неповторенья…

* * *

В этом ропоте дождя,
В этом шёпоте Вселенной
Остаётся неизменной
Мысль, приюта не найдя.
И, в безвестность уходя,
Жизнью мается мгновенной
В этом ропоте Вселенной,
В этом шепоте дождя…

* * *

Сирени белой окаянный цвет!
Тебя печальней и прощальней нет.
Опять в апрельском мареве потух
Сирени белой окаянный дух.
И вновь приветил неприметно нас
Сирени белой окаянный сглаз…

* * *

Последний раз в году
Мой парк меня прощает,
Он в городском чаду
Судьбы не упрощает.
В каком еще аду
Душа сгорает смело,
Последний раз в году
Вновь возвращаясь в тело?
Какую чехарду
Сулит осенний ветер
Последний раз в году
На целом белом свете?.

* * *

Осенние цветы —
Последняя примета
Кричащей немоты,
Погаснувшего света…

* * *

…И покуда не зачах
Бор заметно,
Греться в солнечных лучах
Безответно
Без натуги, и труда,
И сомненья…
Безоглядно, навсегда —
На мгновенье…

* * *

Опять подёрнуты туманом
Рябые контуры лесов
Под бесконечным караваном
Прощальных птичьих голосов.
Но листьев солнечные пятна,
Такие тусклые вдали,
Проступят явственно и внятно
На лике вспаханной земли…

* * *

Опять повторного цветенья
Приходит странная пора,
Когда, себе на удивленье,
Кусты расцвечены с утра.
И столько света по оврагам,
И столько красок у реки,
Что осень огненного стяга
Не выпускает из руки
Литого тополя. Навстречу
Семи ветрам распахнут он,
Людской тоской очеловечен,
В сурьму столетия вкраплен.

* * *

Голос птицы из тумана,
Полупенье-полуплач,
Растревожит рано-рано
Дрёму пригородных дач.
И задолго до рассвета,
Без надежды на него,
Потревожит пенье это —
Иль предчувствие его?
И услышит вдруг ребёнок
Средь летящих в осень лип
Этот жалобный спросонок
То ль восторг, а то ли всхлип…

* * *

Уже и август на исходе.
А лето, бывшее в природе,
Нас миновало в этот раз.
Мы покидаем пляж пустынный —
Приметы осени простые
Весь год не покидали нас.
Такое изредка бывает:
Судьба на лето уповает,
Да не случается оно.
В траве пожухлой прошлогодней
Намного проще и свободней,
И о тепле скорбеть смешно.
Всему, чем жизнь плодов богата,
Тому и ты сегодня рада,
И терпкий воздух нас пьянит.
Летит над галькой паутинка,
И слово — тающая льдинка —
Быть расточительней велит…

* * *

Чей срок нам отпущен,
Кто жалобно ропщет
В заброшенных пущах,
Сгорающих рощах?
Неужто не сами
Бредем мы не к дому
Глухими лесами,
Невесть кем ведомы?..

* * *

…А что умели мы, когда
Нам было не до пониманья
Звезды?
Как падает звезда,
Не переведшая дыханья!
И что могли мы в тот момент,
Когда, рождая в нас сомненья,
Был совершенным инструмент
Растительного опыленья?
На что способны были мы,
Когда не поминали братства
Пустой сентябрьской сумы,
В которой таинство богатства?..

* * *

Осень высветит изнанку
Августовских зрелых лоз,
Нагоняя спозаранку
Листья жёлтые берёз.
И под ветром оголтелым
Вряд ли вырвет из оков
Солнца крошечное тело,
Всё в пелёнках облаков.
И тоскливым, моросящим
Разгуляется дождём —
Очищающим, саднящим,
Тем, которого и ждём.
Жизни признаки все эти
Будут очень хороши
В тех приметах близкой смерти
И бессмертия души…

* * *

Ветер гонит листву вековую —
Многодневной пожухлости хлам,
Заставляя природу нагую
Поклоняться бессмысленно нам.
Нам-то этой насильственной смерти —
Отпаданья листка от ствола —
Не заметить в сплошной крутоверти,
Да и смерть-то ничтожно мала.
Что нам формула света простая? —
Кости греем без всяких затей…
Вот и роща уже обрастает
Миллионом мельчайших смертей…

* * *

Гор древнейших нависанье
Над разбитым блюдцем моря,
Неприметное касанье
Чаек в бреющем дозоре,
Безмятежный запах хвои,
Кипарисов восклицанья,
Разноцветные покрои
Склонов в тайне угасанья
Солнца — тающего чуда
Угасающие крохи —
Вдруг покажутся кому-то
Бредом атомной эпохи…

* * *

Проходим инструктаж
Багрянца и сурьмы —
Как уместить в типаж
Горячие умы.
Но не идут нам впрок
Ни зрелость, ни покой.
На щедрый тот урок
Давно махнув рукой,
Не замечаем мы
Богатства сентября —
Носители сумы,
Прожившие зазря…

* * *

Какие музыканты,
Вновь не учтя момента,
Забыв про провианты,
На древних инструментах
Все жёстче, все капризней
Поют свободу духа,
Смертельного для жизни,
Бессмертного для слуха?..

* * *

Снег падал как-то удивлённо,
Как бы не веря в новизну
Им обновляемого клёна,
Не отошедшего ко сну.
Ведь он не знал: предназначенье
Его — мгновение горя,
Вносить особое свеченье
В обычный сумрак декабря.
И потому не торопился,
Вновь покрывая без труда
Всё то, с чем на мгновенье сжился,
Что остаётся навсегда…

* * *

Что скажет обо мне анатом?
«В нём был болезнен каждый атом,
И только музыка жила.
В здоровом теле дух здоровый
Бывает редко. Нет основы
Закусывать нам удила
В своих сужденьях. Вот печёнка —
Пергаментна. Вот селезёнка —
Судьбой давно истончена».
И горше не было удела.
И лишь душа невольно пела.
Но разве в том её вина?..

* * *

…И надвигается опять
Сентябрь поминальный.
Не упредить и не унять
Дух смерти изначальный.
И эта горечь двух путей,
Единственно нетленных,
И этот месяц двух смертей,
Двух самых незабвенных…

* * *

Всю жизнь храним в копилке,
Среди иных чудес,
Былых времен опилки —
С прожилками и без
И серебра, и злата
Извечные рубли…
И память так богата,
Хоть голову руби…

* * *

Мальчик играл Шопена
Где-то в соседнем дворе.
Буйных акаций пена
Таяла в серебре
Звуков, вобравших детство
Послевоенных лет…
Этого вечного действа
Не угасает свет —
Горького сочетанья,
Ставшего сутью нас:
Музыки причитанья,
Скорбно застывших глаз.
И, сквозь мою усталость,
В клетке родимых стен
Всё, что во мне осталось, —
Детство, война, Шопен…

* * *

Танго юности моей,
Запах пороха и гари…
Эти звуки набегали
Вихрем жизни средь смертей.
Раз-два-три…
Оркестр в угаре,

Всё неистовей, шальней.
Раз-два-три…
Судьбу слагали
Мы из света и теней…
С каждым годом всё слышней,
Хоть его не сберегали,

Танго юности моей —
В нескончаемом угаре…

* * *

Опять приход зимы
Застигнет нас врасплох:
Ни пира, ни чумы —
Лишь бесконечный вздох
От розни и свобод,
Воспринятых как бунт.
На их крововорот
Снег ляжет как-нибудь,
Не то чтоб обелить,
Не поднеся креста, —
Лишь прилатать, прикрыть
Кровавые места…

* * *

Листва опадала лениво,
Тяжёлые капли тумана
Безропотно и молчаливо
Стекались в овраги-карманы
Предгорий, застывших в загадке
Древнейшего горского вече…
Как сладки, Аллах мой, как сладки
Гортанные звуки наречий…

* * *

Какое уваженье в танце
Благочестивейшего горца!
Неприкасаемою тайной
Богиня в талии всё гнётся.
Одна рука прижата к сердцу,
Другою как бы отстраняет
От девушки не иноверца —
Соперника. И повторяет
Настойчивее приглашенья:
Ах, он на ней решил жениться!..
И неземного отрешенья
Чеченка — гордая орлица…

* * *

…И тогда через это пространство
Не сумеет пробиться душа,
Растеряет в пути постоянство,
Вдохновенно по-детски греша,
Весь восторг ощутив на износе
Миллион непредвиденных раз!
А препон-то и не было вовсе —
Лишь измены привычный соблазн.

* * *

Я еще не родился
Предвоенной порой,
Из болот не напился,
Слыша «юнкерса» вой.
Убегая за войском,
Поначалу пострел,
Рыться в куче навозной
Я ещё не успел.
Как страна, кахектичный,
За Тбилиси — о, сон! —
Я совсем не столичным
Был грузином спасён.
Годы школьного рая!
Средь друзей знаменит,
Я, медаль получая,
Знать не знал, что я «жид»!
С первых строчек, восторгом
Охвативших до пят,
Чьей-то партией строгой
Я ещё не распят.
Лишь с нуждою и дружен,
Я не понял вполне:
И как врач я не нужен
Породившей стране.
Грохоча сапогами
По кремлёвской вине,
Я ещё не в Афгане,
Я ещё не в Чечне…
Боже правый, не спился,
Не исчез в мираже…
Я ещё не родился.
Или умер уже…

* * *

Замечательная местность,
Неизвестная в раю, —
Эта горькая безвестность
У Вселенной на краю.
Вся в воронках, вся в пожарах,
Без ветрил и без руля,
Вызывающая жалость
Полоумная Земля…

* * *

Охвачен замыслом тлетворным,
Любуюсь, в умиленье тая,
Повисшим облаком нагорным
Над околдованным Бештау.
И мало мне, что, взор лаская,
Пейзаж прекрасен повтореньем —
Не отпускает мысль людская
Об оскверненье покореньем…

* * *

Все краски кавказского пира
Вобрала в себя без остатка
Медовая мягкость инжира
Средь гор, у речного распадка.
Иного и не было мира!..
Отпущенным сроком веселья —
Все краски кавказского пира.
Осенняя горечь похмелья…

* * *

Когда густеющим туманом
Окутаны вершины гор,
Не кажется пустым и странным
Их мимолетный разговор.
Туман сгущается и тает,
Клубится с четырех сторон —
И проясняется Бештау,
Но миг — и снова полонен.
И гаснет в дебрях обобщенья
(Хоть злой стихией назови!)
Высокий уровень общенья,
Далёкий уровень любви…

* * *

Убогость вёшенской церквушки,
Лесов октябрьский разор,
Садов фруктовых побирушки,
В маразме лозунгов забор.
И зодчим глупым и незрячим
Воздвигнутая навсегда
В воротах рубленых казачьих
Шестиконечная звезда…

* * *

…Только ветер окаянный
Гонит вялую волну.
Только дом скрипит саманный,
Поминая старину.
Только роща безответно
Отшумела навсегда.
Только Дон зацвел заметно —
Стон преступного труда.
Только к пьяни сводит свадьба
Смысл тревог и мир забот…
Только барская усадьба
Всем прохода не даёт…

* * *

Когда ещё, в какие времена
Бывала выше пред собой вина
За всё, что не содеяно по лени,
По недоумью, своду «на авось»;
Когда ещё так наплевать пришлось
На горькое наследье поколений? —
Всегда…

* * *

В кои веки розно,
Но ничуть не странно,
Созреваем поздно,
Умираем рано.
Лишь забрезжит млечность
Зреющего злака —
Обнимает вечность
Холода и мрака.
Но не убываем
В предосеннем дыме.
Так и пребываем
Вечно молодыми…

* * *

Брожу по улице Пастера
И слышу, как вскипает сфера —
Осенних листьев пастораль
Клубится кронами акаций
И всё стремится расплескаться,
Легко озвучивая даль…
Так далеко — до Молдованки,
Ещё зелёная с изнанки,
Летит рассветная листва,
Ещё июньского венчанья,
Ещё бессмертного звучанья,
И потому всегда жива…

* * *

Жалко, осень коротка,
И снега не за горами.
Продается с молотка
Лето, вставшее меж нами.
Право, память не строга…
Иль жива еще другая, —
Листьев жёлтые стога
Между нами воздвигая?..

* * *

Вот и нагрянула тоска.
Но кто задумался, откуда
Ниспослано нам на века
Её спасительное чудо?
Размыты древние черты
И чёткий облик разрушаем,
Когда восторгом суеты
Своё тщеславье ублажаем.
Но вдруг невидимый толчок
Уводит к истинной свободе —
Тоски невидимый смычок
Протяжно так по сердцу водит.

* * *

…Не слышно (тыщи верст) речей…
Кровати край не твой — ничей…
Тень одинока при свече…
Состарься на моем плече!

* * *

Храни тебя Господь —
Все мысли и слова.
Твою живую плоть
И душу, что жива.
Храни тебя Господь
От горя и беды,
Чтоб сила побороть
Нашлась в часы страды.
Пусть будет долог свет,
Пусть будет светел путь,
Чтоб жить тебе сто лет…
А я уж как-нибудь.

* * *

Лиши всего,
Распни к рассвету,
В мрак преврати любые дни
Лишь эту женщину,
Лишь эту
Мне сохрани.

Предай охулке и навету,
Суму с ухмылкой протяни —
Лишь эту женщину,
Лишь эту
Мне сохрани.

К суровому призвав ответу,
В грехе не смывном обвини —
Лишь эту женщину,
Лишь эту,
Мне сохрани —

Для тех единственных объятий
У самой бездны на краю,
Чтоб не обрушивать проклятий,
Господь, на голову твою…

* * *

…И пойдут за гробом три жены —
Без вины три гордые вины,
Три южанки в лютом декабре,
Три тоски на утренней заре.
Первая не выронит слезы —
Слёзы все до срока сожжены.
И вторая тоже без вины —
Пройдены давно любви азы.
Только третьей, как всегда, везёт:
Завладев остатками души,
Опускать последней в знойный лед,
Комом снега гроб припорошив…

* * *

И, не снижая прежней дозы,
Не нарушая естества,
Ударят первые морозы,
Падет последняя листва.
И, напряженья не снижая,
Сентябрь не сможет не тужить:
Ведь предстоит нам жизнь большая,
Которую не пережить…

* * *

Что может быть нежней
Прощанья на перроне?
Весь мир — потусторонний…
Что может быть нежней?
Нет ничего важней
Перронного прощанья,
Невстречи обещанья
Нет ничего важней…

* * *

Будет тихо и морозно.
И не кучно будет — розно:
Вот душа и вот душа.
Если даже единенье —
На короткое мгновенье,
Против судеб не греша.
Ну, а если и случится —
Место сварки заискрится:
По живому единит
Шов и намертво, и вечно…
Что смертельно — то и встречно,
Что навеки — то болит…

* * *

Опять наплывают цикады.
Их ночи бессонны.
Июньского грома раскаты
Не глушат их сонма.
И днями им тоже не спится —
Они не смолкают.
Прибоя стогривая львица
Их словно ласкает.
Неможется вам, не лежится —
Куда от них деться?
Так сжиться,
так горько слюбиться…

* * *

Стоящий за спиной,
Играющий на скрипке,
Таящий полузной
В заученной улыбке, —
Какой моей виной
И тайной ты владеешь
И музыкой иной
Меня спугнуть не смеешь?
Скажи мне, с коих пор
И по какому праву
Ты — снов моих укор
И чувств моих оправа?
И кто твоей струне,
Безумствуя, позволил
Опять сводить на нет
Все горечи и боли?
Ну что ж, сыграй и сгинь
Со сцены, с глаз, со света…
Останусь я один.
Но я ли буду это?..

* * *

И. Карлиной
В. Новоженину

Флейтист в подземном переходе
Транжирил душу при народе,
А помогал ему Равель,
Давно не знающий, что — в моде,
Давно забывший о свободе
В своем бессмертном «Болеро».
Свободным быть — не изливаться,
Свободным быть — в себе остаться!
А если выплеснулся звук —
К себе вовеки не продраться!
И к миру как ни придираться —
Неволен выплеснутый дар:
Он весь во власти флейты тонкой,
Тоннель пронзивший этим током,
Вернее, колебаньем волн
Воздушных, льющихся потоком
От предков к нынешним потомкам,
Застывшим на своем бегу.
Но разве о свободе думал
Равель, когда однажды дунул
В отверстие своей судьбы?
Вернее, в маленькую флейту,
Что подвернулась так к моменту, —
И разом стал ее рабом.
И вот теперь в неосвещённом
Подземном, Богом не прощённом,
Проходе — только вот куда? —
На языке не упрощённом,
Понятном и непосвящённым,
Такая музыка звучит!..

* * *

Товарняк врывается транзитом,
И опять в ущелье между скал
Вековая темнота разлита,
Та, какую на веку искал.
И в плену лесного одичанья,
Чтоб тебя сломить наверняка,
Длится первобытное молчанье
До скрипучих дрязг товарняка.
Колдовским охвачен приворотом,
Различавший первородный звук,
Так и ждёшь в тиши за поворотом
Злой неволи мерный перестук.



Тексты автора


Тексты об авторе

Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.