SSI

1

…Из водной глади высунулись хищные скальные зубцы. Замерли на миг и пошли вверх, стремительно, словно черные мертвые фонтаны. Они росли и росли. Несколько раз казалось, что это предел, но они прорывались все выше. А когда стало ясно, что их никогда уже не остановить, далеко внизу, у самого основания, блеснуло мелким золотом и скалы рухнули, рассыпались, не долетев до водного стекла, над которым спустя миг, словно гребень встающего со дна ящера, возникли новые острые выступы.

И все повторялось раз за разом, пока скрипучая трель мотоциклетки не срезала верхушку этого черного узкого мира. И я увидел над собой пятно люстры, тусклый отсвет эстампа на стене. В двух метрах, у другой стены гостиничного номера храпел сосед. Рулады его были невероятны по мощи. Но совсем поражала щедрость в переходах. Никогда не думал, что можно храпеть так невыносимо громко и одновременно свободно, не повторяясь в тональности и аранжировке. Это звуковая магма каждый миг клокотала, но новому. Спать с Борисом в одной комнате было невозможно…

Мы заселились вчера. Осенняя научная конференция, какие во множестве проводятся на курортах в сентябре-октябре, когда в пансионатах и гостиницах появляются свободные места.

Собирается полсотни человек из разных НИИ и вузов. Пару дней на доклады и обсуждения, плюс по дню на приезд — отъезд. Привычный формат. Я из Ростова, Борис — из Воронежа. Оба «университетские», оба доценты. Знакомство закрепили вечерней бутылкой коньяка. Легли, заснули.

И вот я проснулся. Минуты было достаточно, чтобы понять — больше сна не будет. Так и вышло…

— Как спалось? — бодро спросил утром Борис.

— Умеренно, — солгал я, и все же не удержался. — Только вот храп…

— Храпел?.. — Борис сокрушенно замер и тут же согласился. — Бывает. Так ты буди.

— Пробовал.

— А ты смелей. Не церемонься, Павел. В общежитии, в студентах еще… Селезнев Колька, однокурсник — он сразу после армии был, если я ночью заводился, он — «рота, подъем!» — орал. Во весь голос. И свет включал.

— Помогало?

— А то! Весь этаж просыпался. Павел, говорю же, со мной смелей надо…

Пленарное заседание, открывшее конференцию, прошло тускло. А может, сказалась бессонная ночь. После кофе-брейка разошлись по секциям. Пошло как-то живей. Закончили первый день конференции праздничным ужином. Помня о предстоящем ночлеге, я предусмотрительно налегал на водку. В гостиницу вернулись к полночи. На ногах я еле держался — это ли не гарантия, что сценарий прошлой ночи не повторится?

Лег и провалился. Чтобы также стремительно вынырнуть из сна в необъятном переливчатом океане храпа. Кажется, снова заснул, но сокрушительный рев, шедший от Бориса, вытолкал меня обратно в номер. Я поворочался, старясь шуметь погромче. Прокашлялся. Окликнул Бориса. Вначале в полголоса, затем в полную силу. Храп только окреп.

Я встал и подошел к соседу. Склонился и рявкнул:

— Кончай храпеть, слышишь…

Стихия в горле Бориса замерла, но через миг заклокотала вновь. В ней прорезались бурливые, гневные ноты.

— Борис, подъем! — в армейской казарме, наверное, орут громче, но для гостиничного номера вышло внушительно.

Сосед обмер, густо задышал, перекатился на другой бок, хрюкнул и разразился новой оглушительной руладой. Я вернулся к своей кровати, понимая — больше сна не будет.

«Покурить?..» Рука потянулась к рубахе, брошенной на спинку стула. Вспомнилось, что сигареты кончились еще днем. На всякий случай ощупал карман. Пусто. Теперь курить хотелось по-настоящему.

Оделся, вышел в коридор. На электрических часах вздрагивали зеленые цифры. 2−27 — впереди лежала большая часть ночи. За дверью номера грохотал Борис. Я пошел по стертому ковролину, прислушиваясь, когда станут неразличимы звуки столь феноменального храпа. Это случилось между лестницей и квадратным холлом, заставленным по периметру креслами и диванами.

Здесь я и замер, определяясь с целью. Спуститься на первый этаж — перехватить сигарету у вахтера? Что-то подсказывало, что надежды на это нет. Я повернул в холл и вздрогнул. Она сидела в одном из кресел. Длинные волосы, аккуратная прямая спина, на коленях книга. Как можно было сразу не заметить ее — тонкую в длинном белом платье?!

— Доброе… скажем, утро. Не помешаю?..

.

2

Сколько раз мы вспоминали эти часы, задавались вопросом — если б не храп Бориса, неужели… Ведь трудно поверить, что жизнь определяется такими случайностями! Тем более, я почти сразу заметил, как много сошлось тогда счастливых для меня семерок и двоек. Мы встретились с Ольгой ночью 27 сентября 1972 года. Как я уже сказал, на часах было 2−27. Мне было 27, Ольге 22…

Теперь, десять лет спустя, все кажется закономерным, даже неизбежным. Не то, что первые годы, когда временами мне становилось по-настоящему страшно, что мы с ней могли разминуться. Может поэтому внутренний мучитель из всего разнообразия своих козней выбрал одну — научился повторять эту ночь.

Что за мучитель? Да тот самый, что, наверное, есть у каждого из нас. Просто я изобличил его присутствие еще в детском саду. И даже персонифицировал. Нам прочли сказку об оловянном солдатике — тонкую книжицу, в которой иллюстрацией было больше, чем текста. Но из всех картинок я почему-то запомнил одну — с маленьким черным троллем из табакерки, что был истинным виновником гибели оловянного воина. А уже через день, во время послеобеденного сна я обнаружил этого маленького длинноносого человечка на своем одеяле. В несколько шагов он оказался у моего лица, чуть наклонился, показал острый треугольный язык и прыгнул в меня, словно я был пруд или речка. И с этого момента не было сомнений, что он живет где-то внутри, показываясь наружу по случаю. А уж дела его были известны хорошо. Все что могло причинить мне боль и неудобство, обернуться неприятностями, было связано с ним. Класса со второго я хорошо понимал всю смехотворность подобной персонификации своих бед. И забыл о черном человечке. Но когда ночь в гостиничном номере стала мне сниться, я почему-то вспомнил именно о нем. И тогда же дал ему имя — мистер SSI.

Что за SSI? Аббревиатура от «stertentis socci induci» (по латински — храп). Мелкий бес, невроз, смутное предчувствие или бессознательный страх утраты самого дорогого — кем или чем бы в действительности не являлся этот SSI, именно он был виной тому, что время от времени я оказывался теперь в пятигорской гостинице, в комнате с невыносимым соседом.

Это был сон с вариациями. Но основная канва не менялась. Снится ночь в гостиничном номере. Храпящий сосед. Конечно его храп — большая условность. Я не столько слышу конкретные звуки, сколько испытываю сильное неудобство. Хочу уснуть и не могу. И понимаю, что виной этому именно этот храп. Помучившись, в конце концов, выхожу в коридор. Здесь, как раз и возможны варианты. Я не проверял, но чувствую это. Не проверял потому, что раздумывая куда поддаться — в холл или на лестницу, всегда выбираю холл. Его форма и цвет обоев, число и расстановка кресел могут меняться, как и многое другое. Но одно неизменно. Светлая прямая фигурка. Ольга всегда в холле, в своем белом платье. Увидев ее, я разом испытываю облегчение, потому что сразу вспоминаю, что за выбор стоял передо мной. Значит мы встретились. И теперь могут родиться наши дети. Может состояться то будущее, которым мы с ней так дорожим.

Сколько раз за десять лет, вспоминая ту ночь, я удивлялся, как случайно устроена наша жизнь. Шаг в сторону — и ты в другой судьбе… Или нет?

Проснувшись, я поворачиваюсь к Ольге. Она почти всегда спит на спине. Прямая, легкая, кажется, совсем не проминая подушку. Не открывая глаз, она спрашивает:

— Опять на первую встречу ходил?..

У нее чутье на эти мои сны.

.

3

Храп расходился от соседа плотными кругами, копился у потолка, чтобы потом рухнуть вниз; и снова, снова подниматься к бледному двуглавому пятну люстры.

Я вышел в коридор. Прикрыл дверь и по коридору пошел к лестнице, слушая, как постепенно тают за спиной грозные рулады. Проходя мимо холла замер. Но уж больно хотелось курить. Может у вахтера все же найдется сигаретка.

Сбежал по лестнице вниз. За стойкой регистрации не было никого. Сбоку от входной двери, откинув на высокую спинку стула голову в седых буклях, дремала старушка-вахтерша.

Я толкнул входную дверь. Заперта… Вахтерша открыла глаза.

— Молодой человек?

— Мне бы за сигаретами.

— Так ведь ночь!

— Ночь, — согласился я. — А на вокзале? Он же близко.

— Близко?! — старушка поразилась. — Семь кварталов!

— Ну да, — кивнул я, — Курить очень хочется…

После двух кварталов налево, еще квартал и направо, дальше прямо. Я двигался к цели кратчайшим маршрутом. Вышел к трамвайным путям. До вокзала оставалось совсем немного.

Бывает такое предчувствие. Идешь и знаешь — вот оно. Прямо сейчас. Знаешь точно, но ничего уже сделать не можешь. Так всё и было. Не разглядеть, сколько их там сидело. Но мрак в этом месте был каким-то подвижным, словно переливался ртутью. Их было много.

— Куда так поздно, брателла? — спросил ломкий голос. По визгливым собачьим ноткам, ясно — заводила.

Я старался не прибавлять шагу.

— Куда, тебя спрашивают?

— Туда, — ткнул рукой перед собой.

Не останавливаться… Но воздух разом приобрел невероятную вязкость. Я не смотрел в их сторону, но знал — они уже снялись с лавочки и двигаются следом, обтекая меня с боков. И уже не спастись.

Эта незримая, обхватывающая клещами хулиганская мгла и была самым страшным в происшедшем. Более жутким, чем сама драка — короткая и совсем условная. Просто в какой-то момент я понял, что избит. И уже один. Ни страха, ни боли. Встал. Ощупал себя левой рукой. Правая болталась как пустой рукав — я вообще не чувствовал ее. И совсем уже зыбким было все остальное. Возвращение в гостиницу. Порхающие над головой руки вахтерши. Дорога в травмпункт. Длинный, абсолютно пустой коридор, выкрашенный зеленым. Приоткрытая дверь, склоненный над столом женский профиль. Медленный поворот головы…

За месяц сон с этим сюжетом повторился еще дважды. Отличия, конечно, были. Но каждый раз — это немыслимо! — я прохо-дил мимо холла. Какой-то внутренний магнит увлекал меня на первый этаж, а потом уводил из гостиницы на вокзал. Неизмен-ные побои в дороге, снова гостиница и травмпункт, на котором все обрывалось…

Я смотрю в ночной потолок на узкий, как лезвие, ромб света.

Сколько лет мы счастливы с Ольгой. Десять? Нет, уже почти пятнадцать. Что изменилось в последнее время? Ничего. Разве, что подросли дети…

«Пятнадцать, двенадцать, десять, — шевелю я беззвучно губами. — Ведь ничего не случилось…»

Рядом аккуратно дышит Ольга — главное доказательство того, что все по-прежнему, все как всегда.

«Ничего не случилось…»

.

4

Она замужем. Врач. Ребенку девять лет…

Есть романы курортные, есть служебные. Этот — медицинский. Показал младшему, что такое настоящий удар «сухим листом». Вот и всё. Ушиб двух пальцев и визит к районному хирургу…

Определения не подберешь. Пробовал, не выходит: любовь, страсть, увлечение, морок… Всё мимо. Но точно, что неизбеж-ность. Я понял это в кафе. Мы уже встречались около месяца. Помешивая ложечкой горячий кофе, она сказала, что начинала работу с Пятигорска. В городском травмпункте.

— В 72-м? — уточнил я

— И в 71-м, — кивнула она.

— А в сентябре 1972-го?

— Ну да, я же сказала…

Чай не остывал, и она мельчила с глотками. А мне требовалось время, чтобы всё осмыслить.

— Ночные дежурства были?

— Как без них.

— Он недалеко от вокзала?

— Кто?

— Травмпункт.

Она задумалась.

— Наверное… Ну да.

— А от «Бирюзы»? Это — пансионат.

— Не знаю. Какая разница?

Можно было отмолчаться, но я не стал. История вышла грустной.

— Хорошо, что в жизни не пошел за сигаретами, — подвела итог она. — Здоровье сохранил. А сон… это ведь только сон.

— Только, — согласился я.

У нее муж, ребенок. У меня Ольга и два сына. Зачем же так навязчиво — трижды! — повторялся мне этот сон с пятигорским травпунктом, в котором могла тогда работать Вера?! Будто, выйди я в ту ночь из гостинцы, этот сон мог стать реальностью, другой судьбой.

— Может, — начинаю я, — теперь…

— Наверное, нет, — она аккуратно ставит на стол пустую чашку. — Ни теперь, ни после.

— Конечно, нет, — соглашаюсь я.

.

5

В судьбе многое можно отсрочить или изменить. Но не самое главное. Мы с Верой уже семь лет. Пять лет нашей дочке. Вторая моя жизнь. Но корень ее в той самой сентябрьской ночи. Задержка вышла длинной. Но ведь лучше позже, чем никогда?

Когда мы с Верой стали семьей, SSI оставил меня. А потом вернулся. С фантазией у него плохо и каверза прежняя — все тот же сон. Я в номере. Храпящий Борис, бессонница. Там во сне, эта ночь для меня каждый раз впервые. Я не знаю будущего. Помучившись, встаю, выхожу в коридор. Не знаю, что сейчас произойдет, но чувствую — будет что-то важное. И надо не ошибиться. Только что это значит? Пройдя коридор, замираю между лестницей и холлом. Как правило, выбираю лестницу. А значит улицу, травмпункт…

Но иногда могу свернуть и в холл. Бывает, что Ольга вспоминается так, словно мы с ней не расстались. И шагнув по вытертому ковролину, я словно стираю семь последних лет, вычеркиваю их из жизни. Впрочем, куда чаще в эти последние годы я выбираю лестницу.

…Но в этот раз, замерев между холлом и лестницей, я неожиданно для себя поворачиваюсь к расположенному за спиной лиф-ту. Никогда не пользовался им. Просто не замечал его существования. Нажимаю кнопку и не успеваю отдернуть руки, как створки распахиваются. Миг и я в кабинке, лицом к лицу с ней.

Мы трогаемся вниз, и я узнаю ее. Она с соседней кафедры. Новенькая. В университете с начала учебного года. Лена?.. Кажется, так. Все наше общение — вежливые кивки в коридоре. Да, еще несколько раз пересечений в столовой.

Вниз три этажа. Но мы едем и едем.

— Как в небоскребе, — наконец не выдерживаю я.

— Да, — не поднимая глаз, кивает она.

А лифт идет вниз, словно мы погружаемся в бесконечную подземную штольню…

Проснувшись, я смотрю на Веру. Неужели все повторяется?! И SSI подловил меня новым искушением.

«Все в твоих руках, — шепчу я себе. — Только в твоих…»

И не сомневаюсь в скорой встрече с попутчицей.

Мы столкнулись на входе в университет через два дня. А в тот же вечер, она появилась у нас на кафедре с кипой бумаг. Никогда раньше не появлялась и вот…

«Это теперь будет часто, — сказал я себе. — Хочешь ты этого или нет…»

Всё так и было. Смешная, глупая, назойливая череда множества мелких пересечений.

Когда спустя неделю, мы третий раз подряд — и абсолютно случайно! — просто некуда больше сесть, оказались за одним столиком в университетской столовой, после супа, съеденного в полном молчании, я обреченно спросил:

— Извините, осенью 1972-го вы не были в Пятигорске?

— Нет, — она улыбнулась, — мне было восемь. И дальше нашего райцентра я еще не выбиралась.

— Вы из области?

— Да, Морозовский район.

— Славно, — кивнул я. — Выходит, встретиться тогда мы никак не могли.

— Никак…

— Только этой осенью и только в университете.

— Только.

Я с облегчением придвинул бифштекс.

— Только… — неожиданно повторила она. Уже не совсем уверенно. — Не знаю. Наверное, это не считается…

— Что не считается? — спросил я.

— Ну, были еще две встречи… Даже три… Совсем недавно. Во сне. В моем разумеется… — Она покраснела. Никогда не видел столь стремительного румянца. — Смешно, да?

— Не очень.

— Почти бред. В каком-то лифте…

Я попал вилкой в десну. Это так больно.

.

6

Если б в ту сентябрьскую ночь 72-го, мне сказали, что все мои женщины будут связаны с ближайшими часами…

Ну и сказали бы. Что бы это изменило?

Впрочем, все мои женщины давно в прошлом. С Ольгой мы прожили семнадцать лет, с Верой — девять, с Еленой — пять. За-кономерность налицо. Каждая следующая жена держалась примерно в два раз меньше, предыдущей.

Мне 68 и я много лет уже один. Жизнь не то чтобы на исходе. Но никакого интереса к новым экспериментам в этой области у меня нет. Да и согласно закономерности новая пассия не продержится в женах теперь больше двух-трех лет. Нет смысла и затеваться.

И я совсем бы не волновался, если б меня оставил в покое тот, что внутри. Но SSI предельно однообразен. Единственное его оружие — этот сон, внутри которого у него наверняка припрятаны для меня новые искусительные варианты.

Поэтому тактика моя проста. Как бы ни было тяжело, я не выхожу из номера. И это самое странное. Ведь во сне я не знаю, что выходить наружу нельзя. Но видно срабатывает какой-то инстинкт самосохранения! И уже столько лет. Так что есть надежда, никогда больше не угодить в новую ловушку.

…Воздух в комнате трепещет. Кажется дрожат даже стены. По крайней мере, бра над спинкой моей кровати на верхних регистрах храпа отзывается длинным болезненным зуммером. Какой тут сон. Надо выйти из номера. Но я не выхожу. Не знаю почему, но не выхожу. Зачем-то терплю этот страшный звуковой хаос. Несколько раз подходил к наружной двери, брался за ручку и возвращался в номер. Что-то останавливает. Не знаю что, но оно не дает мне выйти. Нет, не так. Оно словно просит, умоляет меня не делать этого. И я остаюсь. Возвращаться на кровать нет сил. И я замираю в разных уголках номера. Эта мучительная прострация, если ее хорошенько растянуть во времени, верно, могла бы стать одним из вариантов ада.

Но балкон! Есть же балкон! Как я не сообразил раньше?! Конечно, храп будет слышен и там. Но все же…

Огни, черные купы деревьев, пустая улица. Только на одной из лавочек, расставленных перед входом в гостиницу, светлая тень. Дверь в номер плотно прикрыта. Там, в черном пенале комнаты шкаф, стол, две продавленные кровати. На одной из них лежит на спине Борис, горло которого непрерывно извергает звуковую лаву.

В этот номер я ни за что не вернусь. Впрочем, постоять на балконе до утра — невеликий подвиг. Я смотрю на цепочку далеких огней, потом на ближние многоэтажки. И взгляд соскальзывает на сидящую девушку.

И так много раз — огни, черные прямоугольники зданий, светлая тень на краю асфальтового пятачка. Ночная птица срывается из-под крыши и, повернувшись, я обнаруживаю в метре от балкона — рукой подать! — пожарную лестницу. Как же ты пряталась раньше? Если перебраться через перила, дотянуться до нее не составит труда.

Минуту спустя, повиснув на руках, я спрыгиваю на асфальт. Как, однако, все просто…

— Не холодно?

Наверное, следовало бы вначале поздороваться. Но уж как вышло.

— А вам? — у нее такое тонкое лицо и длинная, длинная шея…

Никогда не подумал бы, что в Пятигорске может быть такой бульвар. Просто бесконечный, пока я не сообразил, что эта влажная асфальтовая лента, плотно обсаженная тощими тополями и овальными липами, свернута кольцом, по которому мы и накручиваем круги.

Уже светало, когда чуть в стороне, над плотной щетиной кустарника я заметил трепетное рвенье. Большой воздушный шар в виде сердца. Длинная его нить запуталась в густой поросли. И с каждым порывом ветра шарик вздрагивал и рвался в небо. С минуту я пытался освободить его, но куст не хотел выпускать добычу.

— Теперь я, — она перехватила из моих пальцев нить и, склонившись, мигом перекусила ее.

— Ух ты, прямо акула.

— Тигровая, — намотав нитку на палец, она победно дернула рукой, и шарик упруго скакнул над нашими головами.

— Гелия, не пожалели…

Мы гуляли втроем, пока солнце не встало над крышами. Она остановилась и посмотрела на небо. Я знал, что пора расставаться. И взял ее за руку.

— Мы же еще встретимся?

— Как захочешь.

Она осторожно вытянула свою ладонь.

— Захочу, — я тщетно пытался удержать ее пальцы. Они скользили словно шелковые. — Уже захотел.

Она засмеялась, встряхивая освобожденной ладонью.

— Когда? — спросил я.

— Скорей, чем думаешь.

— Когда и где?

— Вот, — она протянула мне нитку. — Держи.

— Зачем?

— Это наш почтовый голубь. Как заскучаешь, выпусти. Он при-летит ко мне. И мы сразу встретимся.

— А серьезно?

— Держи, — она накрутила нитку на мой указательный. — Все будет, как захочешь. Видишь, что на нем написано?

Только сейчас я заметил, пересекающую шарик яркую диагональ: «I always with you».

.

7

Бориса в номере уже не было. Я присел на свою кровать, отпустил нитку. Шарик воткнулся надо мной в потолок.

Я сидел, ощущая, как стремительно растет внутри усталость. От гелиевой бодрости, что переполняла меня всю многочасовую прогулку, была еще минуту назад, не осталось и следа. Странное чувство. Не просто усталость, а какая-то тяжелая, тоскливая пустота большой, уже целиком прожитой жизни. Я с трудом поднялся и снова сел, вспоминая детали встречи.

— Даша, — сказал вслух и прислушался к себе. — Даша, Даша…

Как и думал, имя сработало. Силы вернулись.

Хочу ли я ее видеть? Конечно! Когда? Сегодня, прямо сейчас! Я всегда буду хотеть ее видеть. Подхватив нитку шарика, я вышел на балкон, удивившись как солнечно и при этом прохладно.

Шарик взлетел ввысь на всю длину своего поводка и замер, дергая за нитку.

— На свободу? — я поднял к нему лицо. — К ней?.. Ну, давай лети…

Разжал пальцы. Шарик, словно не веря своей свободе, замер на месте. Потом отпрыгнул в сторону и взмыл в небо.

Сердце билось медленно и ровно. Впереди была большая жизнь, полная неизвестных событий и радости. Залогом этого был этот летящий по ветру шар. Только следовало не отрывать от него взгляда, пока пересекая по диагонали светлую лазурь, он окончательно не растворится в небе. Но странное чувство сосед-ства все же заставило меня повернуть голову. Рядом, опершись на перила, стояли три женщины, не сводившие взгляда с красной точки. И разом упала страшная тяжесть, столь мгновенная, что я не успел испугаться…

.

***

Павел Андреевич умер во сне. Сердце. Утром к нему должен был забежать Антон. Младший сын, последний — от Елены (он появлялся редко и только, когда требовалось занять денег). Так что в одном Павлу Андреевичу повезло. К часу дня о его смерти знали уже все бывшие жены. Хотя умер он холостяком, но мужем в свое время был хорошим. И потому хлопотали жены втроем.

Но больше всех помог всё устроить двоюродный брат усопшего, приехавший из Пензы. Маленький, чернявый, длинноносый. Никто его раньше не видел, хотя о существовании и знали. Впрочем, у Павла Андреевича было полдесятка двоюродных братьев. А вот проститься приехал только один.

Похороны прошли на следующий день. Он был яркий, теплый, совсем летний. Впрочем, для ростовского октября это не редкость. Несмотря на общее участие, на кладбище жены держались отдельно, а на поминках сели в разных концах стола.

Только раз они случайно оказались все вместе. Ольга, чуть посидев за столом, вышла на балкон, откуда уже не уходила. Вера заглянула на балкон за взваром. И здесь же с сигаретой в руках оказалась Елена. Совпав на узком пятачке, заставленном бутылками и кастрюлями, женщины смутились и тут же замерли.

Прямо перед ними, за перилами висело большое, сверкающее алым глянцем, сердце. Странно долгим выдался этот миг, прежде чем шарик сдернуло ветром в сторону, а следом вверх. Он рванулся, помчал в небо.

И три женщины, опершись на перила, заворожено смотрели, как стремительно тает в лазури красное сердце, превращаясь в овал, горошину, точку.