ПРОШЛО ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ…

Кончается апрель, его последние дни уже томят летним зноем. А память подсказывает, что 15 лет назад апрель был холодным, с утренними заморозками. В один из таких ненастных апрельских дней 1997 года в центре Ростова, на Семашко, вышел из дому и пропал поэт Иван Новицкий. Ни его мама Эльфрида Павловна, ни сын Николай, ни друзья, которых у него было много, так и не смогли отыскать его след. Не имели отклика радиопередачи, публикация в «Ковчеге». Может быть, какое-никакое проникновение стихов Ивана в Интернет поможет вспомнить о нём тем, кто его встречал в долгом странствии…

Иван НОВИЦКИЙ

Из книги «ЗЛАТОГОРОВО»

А за бортом горел закат спокойный

и отражался в медленной воде.

Шла самоходеа вверх по Анаконде,

а если не шутить — реке Канде.

Шла не спеша, горел закат угрюмо,

на камбузе варили и пекли,

и было мне о чём вздыхать и думать здесь, от друзей и недругов вдали.

Лишь на закате иней серебрился

и ветер листья поздние листал.

Матрос спросил: «Вон видишь дом у пристани?

Так это Предпоследняя верста".

«А отчего название такое?»

«Не знаю. Ты смотри, оаять она».

Пологий берег не обеспокоен,

катилась равнодушная волна.

Я глянул — сердце дрогнуло устало,

взглянул — и покачнулся небосвод.

Вот так и ты подробно и устало

смотрела в тот непоправимый год.

Но нет, не ты. И всё вокруг другое.

И год не тот, и женщина не та.

Мы больше не увидимся с тобою,

ведь это Предпоследняя верста.

* * *

Ах, чёрт возьми, луна

встаёт из-за распадка.

Ах, чёрт возьми,

верна неверная моя,

неверная моя манерная палатка,

где, как ни погляди, то латка, то заплатка,

где сладко спит она, из чистого вранья.

Из чистого вранья, из песни соловьиной

от лестницы крутой до тающих вершин

неверная моя с такой наивной миной,

что мнятся клеветой полста её мужчин.

Из чистого холста отглаженная юбка,

из шерсти голубой небесный свитерок.

А что её полста? Она чиста, голубка.

А что её любовь? Небось, не уберёг.

Она устало спит, посапывая сладко.

Ты должен ей одной судьбой и тишиной,

пока луна висит у самого распадка,

покуда боль — не боль под этою луной.

* * *

Выйти в снег из дому без пальто

и пойти по мартовской метели,

и найти, что строки облетели

и уже их не найдёт никто.

Да, уже их не найдёт никто,

даже я, родитель и радетель,

то бишь благодетель —

благодетель,

вышедший из дому без пальто.

Вышедший без шапки и пальто

и идущий мартовской аллеей,

и живущий много тяжелее,

может, бог, а может быть, никто.

Видит бог, что всё-таки никто.

ИЗ ПОСЛЕДНЕЙ ЗАПИСИ НА МАГНИТОФОН

* * *

Загнан в угол, но не покалечен,

замечательный местный изгой,

я всерьёз размышляю о встрече,

целый вечер мечтаю о встрече,

о решающей встрече с тобой.

Вдень в любую иголочку нитку —

и в стране золотых мулине

сотвори по стежочку калитку.

Я открою калитку во сне.

Приоткрою калитку чужую

в этой чуждой и чахлой стране.

Я не скрою, я очень тоскую

об октябрьской нашей весне.

Не грусти обо мне, золотая,

я, как облако, не улетаю

и не таю и больше не вру.

Хочешь, я никогда не умру.

* * *

Геннадию Жукову

Мы сами приходили ниоткуда —

из просеки с казённым топором

и поражали не желаньем чуда,

своей мастеровитостью, добром.

И под шатром палатки танаитской

нам девочки шептали не о том,

а мыне знали, что живут провидцы

недалеко, порою за кустом.

Не ожидали, что придёт на смену мальчишка в майке с ломаным стихом,

и нелегко, но оплатили сцену.

Всё хорошо. Жалеешь ли о ком?

Пускай приходят мальчики другие,

из тех, над кем сегодня посмеюсь…

И снова начинается Россия,

а может быть, и давнее — Союз.

Я не боюсь его крутого флага,

сам в красной рубашонке на миру.

Но как крута мальчишечья отвага,

я даже слов за них не подберу.

* * *

Умер Бродский Говорят, что умер.

Так же говорят и обо мне.

То бишь, говорили. Я безумен,

я не верю в смерть в чужой стране.

Если скажут: он погиб в России,

скажем, в Ленинграде-на-Неве,

я поверю — там его растили,

там о нём на кладбище грустили,

о его кудлатой голове.

Здравствуй, рыжий, ты не чёрно-белый,

даже если стал давно седым.

Бродский умер. Что сумел, то сделал.

Для меня он умер молодым.

* * *

Ты ещё щеночек, я уже в зените,

но породы разные — стоит улучшать?

Но любовь пророчит, вы уж извините,

наши мамы ближе к счастью, так сказать.

У меня опасность — мама побогаче,

у тебя опасность — мама победней.

И никто не платит, и никто не плачет

за растрату самых долгожданных дней.

У казённой миски я сижу в больнице.

Здесь меня не любят. Мудрствую. Пишу.

Я б к тебе прорвался, но Господь боится —

мелкой, мол, породы, слишком, мол, спешу.

А за пятнадцать лет до своего исчезновения, Иван Новицкий получил от меня книжку «Хроника счастья», изданную к моему 50-летию, и на следующий день принёс мне большой, срисованный с книги портрет с надписью: «Счастье хроника».

Спасибо, дорогой Иван!