Написать автору
Оставить комментарий

avatar

профсоюзное счастье 2

2.1986 год. Наши за границей.

3. Н, А Ш И З, А Г Р, А Н ИЦ Е Й

«ЗАЗ» 966 «Б" — «прямой» тридцатисильный «запорожец» я купил ранней весной в разобранном виде. До середины лета собирал. Наконец выехал, сдал на права. От желания поделиться счастьем останавливался перед каждым знакомым. Но скоро надоело. В машину лезли не самые лучшие знакомые. Некоторые раньше не всегда на «здравствуй» отвечали, а здесь вдруг замечают за сто метров и с нежностью орут: «Вадим, ты в какую сторону едешь?» Особенно полюбило меня начальство на работе: «Ты сегодня за рулем?» И хоть бы по производственным делам катались. Нет, все по личным. Научился оставлять машину за квартал от конторы. Однако вызвала сама Виолетка и тоже с нежными улыбками сообщила, что поломался ее персональный «москвич», надо мне ради всеобщего блага дня два с ней поездить. «Мама» наша, кстати, моя ровесница, тоже в основном личными делами занималась. Сначала племянницу в строительный техникум устраивала. Потом на несколько часов пропала в Доме Профсоюзов и вышла оттуда с двумя путевками в Дом Творчества актеров под Ленинградом — и что-то я не слышал, чтоб кто-нибудь из наших, она тоже, побывал в этом доме. Три дня я ее возил. А утром четвертого мастер сообщил, что я должен ехать механизатором в колхоз.

- Какой же я механизатор? Кто это придумал?

 — Приказ директора.

 — А… Вместо благодарности.

 — Больше некому. Резвана каждый год посылали, но в этом у него семейные дела плохие.

 — Резван настоящий тракторист. А моим шоферским правам полтора месяца, да и те любительские.

 — Неважно. Имеешь дело с механизмами, значит, механизатор. Да я что? Мне все равно. Иди к Виолетте Семеновне разбирайся.

 — Никуда я не пойду.

 — И к работе допустить не могу. По приказу ты сегодня едешь в колхоз имени Ленина Орловского района.

Я пошел к директорше.

 — Какой из меня механизатор?

 — Вадим, больше не кого. Поезжай, прошу тебя.

 — Но я не понимаю, как это можно. Я что, по дороге превращусь в механизатора? Как это должно случиться?

— Поезжай, — выдохнула Виолетка, всем своим видом показывая, что спорить бесполезно.

Три дня водили меня в исполком то зав отделом кадров, то мастер.

— Вы механизатор? — одним и тем же тоном спрашивали в исполкоме и в первый день, и во второй, и третий.

 — Нет, — отвечал я. После этого районное начальство разговаривало с производственным.

 — Что вы, понимаешь, не готового человека приводите? Нам нужен механизатор.

 — Он и есть механизатор. Машину водит. Раньше на заводе токарем работал. Механизмы ему знакомы.

 — А он говорит, что нет. Вы, значит, все-таки механизатор?..

 — Нет.

Однако что-то постепенно я начинал понимать.

 — Простите, а что значит быть готовым?

 — Ну, помочь собрать урожай. Другие совсем к физическому труду, к механизмам никогда отношения не имели, а желание есть, втягиваются, привыкают…

 — Но пироги должен печь пирожник, а сапоги тачать сапожник.

- Знаем. Однако ничего пока не поделаешь.

Виолетка твердо стояла на своем:

 — Поезжай, Вадим. Или ты нам не нужен.

И на четвертое утро я сам пришел в райисполком и тихим голосом сказал:

- Пожалуйста, пошлите меня в колхоз механизатором. Чего не приходилось, перенимаю быстро. Честное слово. А главное, очень хочется помочь родине собрать урожай.

Дома меня не было двое суток. Не могу сказать, что поездка за триста верст не понравилась. Любое путешествие в незнакомые места замечательно. Небо не исковеркаешь, дали все еще загадочны, в оврагах, разрезающих распаханную степь, сохранилась дикая природа. И в деревенских людях есть еще что-то от естественного человека. Когда с поезда пересел в автобус и поехали, скоро пришлось остановиться. С дороги, уходящей от нашей влево, через пустырь бежали ядреные тетки с тяжелыми кошелками и мешками. Растрепанные, раскрасневшиеся и запыхавшиеся, добежав до автобуса, взобравшись в него и рассевшись, они принялись охорашиваться и хохотать. «От же ж бисова работа! От же ж черт попутал…» Что за прелесть были эти тетки, чуть было не уехавшие со станции куда-то не туда.

А потом под рычание старого мотора справа и слева пошли плохо ухоженные поля, бедные хутора и поселки. В тамбуре поезда курил с одним селянином и тот, узнав куда я еду, просил передать привет главному инженеру хозяйства, своему куму. Приехав на место, я как раз к этому инженеру попал, привет передал. Инженер скривился, повел глазами в один угол своего кабинета, потом в другой: мол, знаю я тебя, хочешь воспользоваться случаем, чтоб работу хорошую получить. «Быдло», — чуть не вырвалось у меня от обиды. Из центральной усадьбы я должен был ехать за восемнадцать километров во вторую бригаду. Мне посоветовали идти в гараж и там на проходной ждать попутной машины. Вахтер на проходной оказался типичнейшим шолоховским дедом, воевавшим еще в гражданскую казаком, живым, до ядовитости веселым и очень-очень не глупым. Почувствовав мой интерес, он долго рассказывал мне и о гражданской, и о нэпе, и коллективизации. Он любил здешние места. «Раньше и дрофа здесь водилась, и гусь, и фазан. Да все было! И все вывели. На Маныче, к примеру, чтобы взять сазана, решили выкосить камыши. Чтоб негде было ему прятаться. А он взял да и всплыл кверху пузом. Потому что не прятался в камышах, а кормился и размножался. Да еще срезанный живой камыш не убрали и он воду отравил. Ой же ж дураки, ой дураки! Хотя бы тот главный товарищ агроном. Месяц назад пролетел в самолете над станицей и во всех дворах, над которыми пронесся, птица полегла. Бабка моя кричит, ох, ох, чем-то нас посыпали, куры падают. У нас от тридцати штук пять петухов осталось… А сады какие были! Помню, батя показывает грушу. Видишь, сынок, птичка по веткам прыгает? Никогда ее не обижай. Знай, что пока она на дереве всех червячков не объест, на другое не перелетит… Где теперь та птичка, где теперь те деревья, которые по пятьдесят лет без перерыва рождали агромадные груши?..» Я ждал и сподобился увидеть еще одного деревенского начальника. Того самого товарища агронома. Если товарищ главный инженер был мурло, сундук, куркуль, то товарищ главный агроном показался окончательно рассобачившимся Хлестаковым. Его привезла «волга». Он бегал по двору гаража, легенький, остроносый, веселый — громко ругался, распекал, издали было видно, что его никто не боится, в ответ точно так ругаются, посылают подальше… Старик вахтер поговорил с шофером «волги» и сказал мне, чтоб приготовился — агроном едет во вторую бригаду. Однако не тут-то было. Товарищ агроном считал, что «волга» не место какому-то подневольному. Он тоже следил за мной, выбрал момент, ловко вскочил в машину и, не обращая внимания на крики моего старика, они помчались прочь. Мы прекрасно видели, как агроном, когда машина была уж метрах в ста, оглянулся и весело засмеялся. «От же ж босота! От же ж фулиганье…- крутил головой старик. — Ну будет собрание, ну я выступлю…» К вечеру в кузове самосвала я все же добрался до бригады. Меня отвели в хуторский клуб. Вторая бригада была когда-то самостоятельным колхозом, исчезнувшим во время укрупнения хозяйств. Клуб бывший колхоз построил не жалея денег, на высоком месте, откуда далеко видно. Красивый клуб. Но в последние годы он явно бездействовал: сыпалась краска полов, окон и дверей, крыша протекала и штукатурка потолка кусками отваливалась. В одной из наиболее сохранившихся комнат уже устраивались трое, как и я, вновь прибывших. По случаю прибытия мы и напились. Разговоры под водку были все о нашем рабстве…

Утром о том, чтобы я работал каким-то механизатором, и речи не заходило. Всех четверых нас отвели за хутор в заброшенный коровник убирать навоз и мусор. Никто не подгонял, и мы почти ничего не сделали до самого обеда. Курили и толковали опять же все о рабстве, о рабстве… В обеденный перерыв я пошел в бригадную контору. В комнатах было пусто. Я взял из одного письменного стола несколько бумаг, где особенно четко обозначились колхозные штампы и печать. И… уже через двадцать минут собрался и вышел на грейдер дожидаться попутной машины.

Целый месяц я почти не выходил из дома — читал, писал. Это было такое блаженство. Мать и любимая жена (А я к этому времени женат был во второй раз), конечно, действовали на нервы своими вздохами и тревожными взглядами.

— Все будет нормально! — бодрился я. — В крайнем случае придется уволиться.

Много лет тому назад один проходимец за несколько бутылок «Солнцедара» /"Солнечный удар", — называли это отвратительнейшее дешевое вино алкоголики.) научил подделывать печати. Все мое нутро было против, когда приходилось этим заниматься. Но таково последствие любого знания: уж если ты чему-то научился, в трудную минуту своим умением обязательно воспользуешься. Справка о том, что месяц отработал в колхозе имени Ленина механизатором, была изготовлена в последний день моего вынужденного отпуска. Когда наконец вручил ее Виолетке, чувствовал себя скверно. Виолетка же искренне обрадовалась: «Так бы и давно!» — и бережно сложив листик вчетверо, положила в сумочку. Я решил никому не говорить правду. Однако друзья улыбались. Петруша сказал:

- Кто, ты был целый месяц в колхозе?!

- Да.

- Брешешь! В жизни не поверю.

- Был.

- Не был! Такое никак не могло случиться.

Справка могла не пройти в отделе кадров или бухгалтерии. Но наступил день зарплаты и получил сто тридцать семь рублей с копейками, то есть семьдесят пять процентов среднемесячного. Однако и это не была еще победа. Мало ли что. Из колхоза в контору или исполком вполне могло дойти, что никакого механизатора не было. Вдруг все от того же Бориски узнал, что есть разнорядка на одну путевку в ГДР. Осенило. Пускают за границу проверенных-перепроверенных, ошибки недопустимы. Если выпустят, после этого закроют глаза на любую проделку. Пошел к Виолетке. Она встретила благосклонно, однако едва услышала про путевку, от приветливости ничего не осталось. Я этого ждал, не смутился.

- Виолета Семеновна, вы наверное слышали, что я не совсем простой работяга. У собратьев считаюсь непьющим. Это само по себе у нас вещь неслыханная, но мои интересы пошире. И среди них — Германия. Я вырос под рассказы о немецкой неволе. Все, что мне приходилось об этом читать, кажется неправдой. Неудовлетворительно… Мой долг самому там побывать, увидеть их землю, понять, что они за люди. И может быть после всего этого сказать собственное слово… Поддержите мой интерес. Чтоб и дальше я был, какой есть — в колхозы там ездил, пример алкоголикам подавал. Разнообразил, так сказать, эту нашу собачью жизнь. И потом я у вас еще никогда ни о чем не просил.

Столь необычная речь смутила директоршу.

- Да, не просил. И вдруг как-то сразу…

- Много прошу?

- Да пожалуй.

- А из-за мелочей разве стоит к вам приходить?

Виолетка смутилась еще больше, потупилась. Мне доверять нельзя, это она хорошо знала. В то же время у нее было все-таки высшее образование, и как у каждого, поднявшегося с самых низов, мечты и грезы в прошлом, еще, может быть, не окончательно рассеявшиеся. В общем я видел, что ей хочется мне поверить. И пришлось только что сказанное повторить, увеличив количество слов раз в пять, с заиканьями, придыханьями, размахиваньем рук, как и положено работяге, когда он хочет быть убедительным.

 — Ладно, Вадим, я слышала про твои занятия. Ну что ж, сегодня как раз бюро месткома, я им скажу. Ответ будет завтра. Хотя… такие вопросы решаются на общем собрании всего трудового коллектива. Но мы обойдемся заседанием бюро.

Это, конечно, было добро. И лишь начало длинного-предлинного пути в Германию.

Во-первых, Руденчиха, которой было поручено заниматься мною, мало того, что два раза катал ее в рабочее время по личным делам, еще ждала мзды.

— Ты думаешь, это простое дело? Тут смотри да смотри: заг-ра-ни-ца…

Выручил все тот же Бориска.

- Да ей это не нужно. Иди в обком союза сам.

- А разве можно?

- Конечно!

Женщина, в обкоме союзов ведавшая загранпутешествиями, мне обрадовалась. /Потом, увидев группу, я понял причину/. Требовались характеристики от директора предприятия и месткома, две фотокарточки для загранпаспорта, справка с места жительства, медицинская справка. В первую очередь требовались характеристики. Профсоюзная женщина, свойски улыбнувшись, дала мне образец того /фантастика, но не вру/, что должно быть обо мне написано. Когда я собственноручно написал себе две бумажки /хорошо работает, не отказывается от общественных поручений…/ и их подписали Виолетка и Бориска, женщина сказала, что вот буквально вчера пришло новое предписание, и надо еще характеристику от парткома.

- Но я не коммунист. И потом, что может быть выше собрания трудового коллектива?

— Ничем помочь не могу, — сказала женщина.

Пришлось писать еще одну характеристику, благо, парторгом был не Ящик, а такой же как Бориска выдвиженец, с которым приходилось и работать, и пить.

Фотографировался два раза, так как в первый раз снялся без галстука. Справку с места жительства тоже не вдруг получил. Но самым страшным делом оказалось пройти медкомиссию.

 — А как же? Вдруг вы там заболеете и за лечение придется нашему государству платить золотом.

Флюрограмма, кардиограмма, анализы мочи и крови, хирург, неврапатолог, туболог, дерматолог, зубной и глазной врачи, наконец терапевт и после всего врачебная комиссия с председателем в ранге завотделения — вот через что я прошел. И перед каждым кабинетом очередь. И множество всевозможных недоразумений. И не знаю, насколько добросовестно были исполнены кардиограмма, флюрограмма и анализы, но живые врачи лишь спрашивали о самочувствии и без всякого осмотра расписывались на бланке. Не раз хотелось плюнуть на затею. Но ведь я в самом деле поверил, что посмотреть Германию просто необходимо. Еще горячо поддерживала любимая жена:

- Поезжай. Там все в три раза дешевле. А главное — есть. У нас и дорого, и не найти.

В конце концов бумажный кошмар — практически человек, уезжающий за границу на две недели туристом, перед отпуском еще целый месяц работает лишь урывками — кончился.

- Теперь надо ждать открытку и приготовить деньги для проезда, за путевку и для обменного фонда.

— Деньги могу теперь сдать, — сказал я.

— Пока не надо, — строго сказала женщина, и я понял, что уж в который раз за это время сказал какую-то глупость, а в следующую минуту догадался: самое главное — проверка личности — только начинается, я еще вполне могу быть отсеян. Работница обкома даже не имела права сказать, на какой день и месяц назначено отправление — такая секретность.

Ладно. Через месяц открытка пришла. Меня приглашали на собеседование, имея при себе паспорт и деньги. «К 14-ти часам», — было написано в открытке. Я эти «14» истолковал как к 4-м дня и опоздал на полтора часа. Группа сидела в большом конференц-зале и состояла почти из одних женщин. Причем, все они с первого взгляда показались некрасивыми и очень взволнованными подхалимками. Инструктор за красным столом президиума как раз стращал:

- Никто и в мыслях не должен держать провезти с собой недозволенное — деньги, валюту, драгоценности, оружие… Вы себе представить не можете, как подбираются пограничники. Они такие, что видят насквозь и вас и ваши вещи лучше любого рентгена. Был, например, случай, когда турист хотел в тюбике зубной пасты провезти сверх разрешенного сто рублей. Что же вы думаете? Его разоблачили и наказали!

Проницательность наших доблестных пограничников была, видимо, любимой темой инструктора, пример следовал за примером. После этого был зачитан список группы. И здесь я понял, почему народ, сгрудившийся в креслах перед столом президиума, так взволнован. Надо было тридцать пять человек, а пригласили на десяток больше /конечно же прошедших всю процедуру cобирания характеристик, справок и прочего/. То есть тридцать пять попадали в основной состав, и десять в запасе. Как в футбольной команде: заболеют или не явятся на выступление хоть десять игроков — им, пожалуйста, есть замена. У нас из тридцати пяти основников не явился лишь один. О, что поднялось! Человек шестьдесят вскочили с кресел, потому что с отбывающими пришли провожающие. И вообще здесь многие знали друг друга и были уверены, что именно их близкий из запасных наиболее достоин занять освободившееся место. И ведь профсоюз-то мой был местной промышленности, группа состояла из швей, парикмахерш, банщиц, обувщиц, табачниц, пошуметь они любили, но в том-то и дело, что здесь хотели выглядеть прилично, буквально корчились: обратите на меня внимание, я хорошая, я на все готовая, меня — меня возьмите! Я попал в основной состав, так как был недостающего мужского пола.

В ночь перед отъездом жене моей приснилось, будто она в Париже, в чудесном магазине, где повсюду — на прилавках, стенах, просто в воздухе развешаны трусики, комбинашки, лифчики. Вручив мне список вещей, которые я по возможности должен купить, надавав советов, очень взволнованная, она ушла на работу. Так как время еще было, я после ее ухода полез в погреб, достал четыре больших бутылки вина, две осушил, провожая сам себя, две взял с собой, отправляясь к десяти на вокзал. Ну конечно же, едва разместились по купе, я предложил своим спутникам, двум теткам под пятьдесят и мужу одной из них, выпить моего домашнего, чисто виноградного. Тетки отказались, а мужчина, как я понял, свою норму уж давно выполнил, заколдовался.

- Ну тогда, с вашего позволения, я сам.

Это случилось после Таганрога, когда ехали уж по Донбассу. По вагону шла во главе с руководительницей группы, миловидной грудастой армяночкой, комиссия — заглядывали в каждое купе и, приятно улыбаясь, спрашивали о самочувствии. Заглянули и к нам — армяночка, лицо назначенное, за ее спиной староста — выборное, и пожилая холеная дама, тоже лицо представительное, за что-то видимо отвечающее. Я был уже хороший-хороший. На вопрос комиссии о самочувствии громко ответил:

 — Настроение бодрое! Одна у меня беда: забыл дома тюбик из-под зубной пасты, а в нем сто рублей.

В ответ я ожидал снисходительных улыбок. Но лица комиссии вытянулись. Все трое замерли. Потом старая холеная сука завизжала и побежала в обратном направлении по проходу. Дальше я ничего и сообразить не успел, как выступивший на передний план бык староста поволок меня в тамбур.

- Что это за разговоры? Ты понимаешь, куда едешь? — придавил он меня к стенке.

Я ничего не понимал.

 — Прошу разговаривать по-человечески. Это ты мне тот самый ковер делаешь?

 — С тобой по-человечески? Ты же пьян.

-Ну и что? Я в отпуске. — Зверски вращая глазами, он дышал мне прямо в лицо.

 — Прошу держаться от меня подальше. Это же была шутка. Шуток не понимаете?..

 — Такими вещами не шутят.

— Да почему? — И взорвался: — Да это же глупо! Мы разве на похороны едем. Из какой дыры такие, как ты, падлы вылезают? Бабы со страху, а ты отчего дурак? Отстань, гад, от меня.

 — Я падла? Я дурак? — теперь он был изумлен.

 — Да. И шантажист кроме всего прочего. С прибором ложил я на ваши законы. Отстань от меня по хорошему, понял? — Я оттолкнул его. Некоторое время он оскорбленно дышал, готовясь и не решаясь броситься. Моя злоба вдруг улетучилась. — В Киеве от вас отстану.

Ну после этого пошел блатной разговор. Где ты, такой, в Ростове обитаешь?.. А кого знаешь?.. А я за «Никополь» — слышал про такую команду? — центральным защитником играл… Да, капитаном выбрали, многих знаменитых, в том числе Витю вашего Понедельника держать приходилось… В СКА тоже тренировался, но не играл… Причалили:

- Да это все бабы. О, группа подобралась та еще. Я разве не понимаю — проводы есть проводы. Как без проводов. Но прошу тебя быть поосторожнее. Бабы, понимаешь. Мужиков всего шесть человек. Четверо семейные, только мы с тобой холостяки. То есть тоже семейные, но сейчас холостяки. Это очень плохо, когда одни бабы. Да еще инструкция. Я за тебя отвечаю, понимаешь. Нет, ты это должен понимать.

Второй тяжелый момент для всех без исключения был на границе, в Бресте, глубокой ночью. «Из купе никому не выходить!» — и всю ночь не давали спать. Когда будили во второй или третий раз, я взревел спросонья: «Бесы! Чо вас, падлы, носит по ночам?» Уж не знаю, почему это осталось без внимания. Вошли тогда два худых длинных дебила с бесцветными глазами, смотрели паспорта, пристально сверяя фото и наши лица. Я опять не выдержал: «А собаки ваши где? Почему вы без пограничных собак?»… — и это осталось без ответа. Часа в четыре утра въехали в Польшу, и тамошний таможенник за пять минут управился с целым вагоном. Не глядя шлепая зеленый штампик в наши паспорта, он крутил головой, весело приговаривая: «Ельки-пальки, я пошел…" — всем своим видом показывая, какая это ему морока с нами возиться. Мои многоопытные соседи, успевшие побывать в Чехословакии, Болгарии, Югославии, облегченно вздыхали:

- Ну, слава богу, на обыск не водили. Теперь уж точно раздеваться не придется — в Германии это не делают.

 — Обратно через границу тоже будем ночью проезжать?

 — Да, ночью. И досмотр еще строже.

 — Но почему все-таки ночью? Чтоб не могли запомнить границу, как она устроена?..

 — Потому что бегут. В Югославии один отстал от группы. На следующий день его вернули, а шума было… Многие пострадали, — сказал дядька.

 — Хм… И чего им там надо? Чего им у нас не хватало, — мстительно дрогнувшим голосом сказала его жена.

 — В Югославии ведь отстал. Значит, то была уже заграница. А здесь мы еще у себя. И вообще, по-моему, бежать из сэсэсээра в Польшу — то же самое, что переехать из Ростова в Киев.

 — Ну мало ли что. Значит, так надо. Там знают, — сказал дядька. И уверенно добавил: — Все ж рассчитано.

«И правда, все абсолютно рассчитано», — подумал я. Под утро мы наконец поехали. Мне не спалось. Глядел в окно. Скоро начало рассветать и увидел плоскую песчаную землю Польши, всю поделенную на участки, которыми владели крестьяне. Печально мне стало. Потому что эта бедная земля была возделана куда лучше наших колхозных бескрайностей. Вернее, здесь возделана, а у нас изувечена. В прошлом году я сделал давно задуманное путешествие на мотоцикле по знаменитым городам сэсэсээра. Сначала через юго-восточную Украину поехал на Одессу. Потом была Молдавия, Западная Украина, Литва, Латвия, Эстония, наконец Россия. За семнадцать дней, отмахав пять тысяч километров, много я увидел странного и удивительного. Зажиточно жили люди среди полей Запорожской, Херсонской и других южных областей. Это было видно хотя бы по тому, как кормили в столовых, забегаловках. Где-то под Николаевом громкоголосые толстые тетки накормили меня необыкновенно вкусным фасолевым супом с мясом. Им и себе на радость я опустошил три полных тарелки. Они даже свару прекратили и смотрели на меня, «дытину», с умилением. В Одессе тоже было хорошо. Молдавия вообще показалась цветущей. В виноградниках ни одного сорняка, в полях во время ливней и ураганов полегшую пшеницу не бросают и не сжигают, как в Ростовской и украинских областях, а жнут серпом и вяжут в снопы. Новые районы во всех городах, через которые я проезжал, были абсолютно одинаковы — из пятиэтажных бетонных или кирпичных домов. Но уже на Украине умели разнообразить однообразное с помощью красок, облицовочной плитки и даже… дурацких плакатов вроде «Слава КПСС», подвешивая их в таком месте, где они выглядели как украшениие, не более того. В Молдавии все те же многоквартирные пятиэтажки я сначала просто не узнал… Особенно тронуло меня частное домостроение. Дома почти все двухэтажные, окна большие, наружные двери стеклянные, легкие, все со вкусом покрашено. А самое удивительное — колодцы в деревнях. Устроены они так, что одна половина колодезного сруба во дворе, а вторая на улице; и с той стороны, которая на улице, обязательно стоит расписная кружечка: подходи прохожий, выпей с нами тоже… Чем западнее я забирался, тем меньше над дорогой нависало лозунгов, тем больше порядка, работы, сытости, вежливости. Во Львове чувствовалась История. Это несомненно была восточная оконечность западной цивилизации. Побродив по нему целый день, побывав в нескольких музеях, двух кафедральных соборах и одном кладбище, я так разволновался, что впервые захотел спиртного, купил бутылку водки и отъехав от города километров на пятнадцать и остановившись на ночлег на поляне перед ручьем, осушил ее. После Риги и Таллина я тоже пил водку. Но вот кончились улицы Нарвы, последнего города Эстонии, и въехал в Ивангород — Россию. Здесь увидел вывеску кафе и решил поесть. Господи, новый панельный пятиэтажный дом, в котором располагалось заведение, стоял какой-то голый, уже осыпающийся; в кафе на первом этаже гулко, как в банном зале, потому что тоже все голое — окна, столы, полы. Кроме горохового супа с кусками вареного свиного сала /суп с корейкой/, рассыпающихся от избытка хлеба шницелей да компота из сухофруктов ничего не было. Зато работали в кафе не какие-то тихие чухонки, хранительницы домашних очагов, а развеселые русские девки, азартно отвечавшие на шуточки проезжих шоферов… И дальше голь, голь перекатная. В Ленинграде, когда вышел из метро и увидел уходящие вдаль дворцы, ахнул: какая красота! Вот куда стекались денежки России! Вот откуда наша нищета! Однако город был необыкновенный, после него я пил коньяк. И дальше снова голь, голь… В полях непонятно что — и свекла, и картошка, и рожь растут одновременно, все вместе заросшее сорняками. Дома в селах черные бревенчатые, с маленькими окошками, часто с просевшими крышами. Попадались кирпичные строения, но всюду прямая кладка — не дома, а бараки. Во всем безнадежность, потерянность. Лишь после Воронежа начали появляться признаки зажиточности, желания иметь хороший вид.

Комментарии — 0

Добавить комментарий

Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.