О Наталье Сухановой. Заметки читателя.

Наталья Суханова была человеком очень взрослым и потому очень молодым. Бывает наивность юношеская. Бывает старческая, когда человек кажется себе очень весомым и начинает поучать. Нет. Тут — зрелый молодой пристрастный поиск истины. У неё всегда было множество вопросов к этой жизни, важных, самых главных, она никогда не говорила с собеседником о ерунде, за каждой жизненной деталью видела суть, и смысл, и конфликт существования — и переходила к обсуждению этих, главных вопросов. Говорить с ней всегда было невероятно интересно и радостно. И собеседник всегда чувствовал к себе, к главному в себе её горячий и искренний интерес.

.

На меня произведения Натальи Сухановой действуют, как холодный душ. В том смысле, что я от них просыпаюсь. В её книгах заложены такие вот буддистские коаны, которые заставляют встрепенуться, открыть глаза, поразиться — как же я раньше этого не замечала? Почему я не вижу очевидного? Так со мной было, когда я читала повесть «Зелёное яблоко» — настроилась на обычные воспоминания человека о собственном детстве, и уже во втором абзаце читаю — о матери — «первые, самые длинные дни, недели, месяцы я видела перед собой женщину, которая больше, чем я сама, повиновалась моим желаниям — и, видимо, я её привыкла считать собой» Вот такой блестящий, неожиданный вывод из самого очевидного — и дальше идёт одно открытие за другим, и начинаешь понимать, что ты, в сущности, слепой котёнок — а вот это говорит человек зрячий, который умеет видеть взаимосвязи нашего мира. Собственно, это и есть главное предназначение литературы — постоянно будить человека, в тысячный раз напоминать ему, что он — человек.

.

Роман «Трансфинит. Человек трансфинитный» я понимаю как доказательство человеческой свободы. Свободы от непреложного, неизбежного, неотвратимого. И эта свобода убедительно, как теорема, доказана на потрясающей судьбе потрясающего человека. Человека изначально, от природы, от Бога — очень свободного и незашоренного. И скорее всего именно его интуиция, его текучесть и позволяет ему пройти сквозь эту страшную судьбу и выйти не просто живым, а присутствующим в этой жизни, способным ей радоваться. Цитата: «Я от природы — трансцендент — как электрон, мгновенно оказываюсь в другом состоянии, в другом пространстве, без всяких прыжков и переходов.»

.

Её проза очень сжатая и насыщенная. Повествование так энергично и стремительно — ничего общеизвестного, ничего вторичного, только новые, потрясающие факты и выводы. Каждый раз удивляешься — в каком неожиданном ракурсе рассматривается явление, и через секунду понимаешь — всё верно, только так и надо на это смотреть. Изложение истории не через хронологию, а через субъективные ощущения героя. «Что было осенью семнадцатого — помню слабо — больше надсадой в горле от постоянного крика» — и этой меткой деталью сказано больше, чем можно было бы расписать на странице текста. Благодаря этой чудесной лаконичности автору удаётся так много сказать на семидесяти страницах, затронуть столько важного, непаханого. О революции — как о полёте. Никаких бытовых переживаний. Ибо их и не было. Дух ими не жил, не замечал их — а значит, их и не было. И вот такой способ повествования представляется более правдивым, реалистичным, чем последовательный пересказ. Ибо жизнь непоследовательна, она сложна и многомерна, её невозможно пересказать.

.

И этой невозможностью адекватного отражения реальности - на бумаге — мучается герой романа. И автор делает новое потрясающее открытие: да, наверное, можно рассказать всю правду о сталинских репрессиях — но это не будет литературой! «Это что угодно, только не литература: социология, промышленность, экономика, физиология, патология, только не литература.» Слишком это бесцветно для литературы. Цитата: «умаление желаний и мыслей, проступание простой, бесцветной, великой мощи бытия, которая до и прежде всего.» Умом и сердцем, через литературу, этого не понять. Только кожей, через боль и страх. И поэтому никак человечество не научится на чужих ошибках, на чудовищных ошибках предшествующих поколений, никак оно не может закодироваться от жестокости, от этой монотонной бесцветной пошлости убийства. И значит, всё это неизбежно будет повторяться в веках. И даже страшные «Колымские рассказы» Варлама Шаламова этого не предотвратят. Когда появился в «Новом мире» «Один день Ивана Денисовича», Шаламов сказал, что в советской литературе появился ещё один лакировщик. Потому что там всё-таки несмотря ни на что была какая-то попытка исторического оптимизма. Люди всё-таки оставались людьми. Солженицын, конечно, великий писатель. Просто средствами литературы — основанной на эмоциях и покаянии — невозможно доподлинно отобразить то, в чём не было уже ни эмоций, ни покаяния, ничего человеческого.

.

Тысячи репрессированных — и так мало об этом написано. Хотя все они обязательно хотели об этом рассказать, считали своим долгом, мучились от невыполнимости этого долга, как мучается герой романа, впадает в депрессию. Самое страшное вытесняется в подсознание, и психоаналитик Филипп пытается вытащить его на свет с помощью гипноза на фрейдовской кушетке. Герой не может перейти этот страшный луг. Не может жить дальше, пока не рассказал. А когда говорит — ему стыдно перед погибшими за то, что получается какой-то театр.

.

Моя полуграмотная бабушка, ровесница 20 века, тоже своего рода трансфинит, просила меня всё, что она рассказывает, записывать в тетрадочку. Про голод на Украине в 22-м году, про тиф, а потом про то, как её угоняли в Германию с грудным ребёнком — моей мамой — на руках. Ей так важно было, чтобы я всё записала, что она вспомнит. И что мне теперь делать с этой тетрадочкой… Если те, кто прошёл через это — не могут сказать, что же напишу я — о том, что и так все знают — и в тоже время не знает никто…

.

Трансфинитность — главная мысль романа. Трансфинитность — это не бессмертие. Это умение проходить сквозь смерть. Ежедневно. Потому что кто не умирает ежедневно — тот не живёт. Каждый день ломать нарастающие кристаллические решётки. Хранить текучесть. Смерть — как очищение и обновление. Если человек не умирает психологически каждую минуту — жизнь его становится механической. Неспособной ни к любви, ни к свободе. Он уходит в схему, в защиту — и какая тогда разница, живой ты или мёртвый, если и здесь, и там одна и та же шахматная доска? Эволюция духа героя — вот главная сюжетная нить романа. Он делает открытие за открытием. Смолоду одержимый революционной идеей, с возрастом он обнаруживает, что человек идеи перестаёт мыслить. Идея — любая идея — мертва. Любая идея — это та же тюрьма. То же бумажное небо, которое надо разрезать ножницами, чтобы увидеть небо настоящее. И поиски смысла жизни — такой же пустой звук, вещь мёртвая, примитивная, прямолинейная и упрощённая. И радости не приносит. Не зря у Платонова люди, овладевшие смыслом жизни, измождены и несчастны. Человек — живой — не должен зависеть от мёртвых идей, целей и смыслов. Но иногда заключённые боятся свободы. Я читала реальную историю о том, как группа слепых от рождения людей отказалась от бесплатной операции, гарантировавшей им возвращение зрения — они боялись прозреть. Они привыкли быть слепыми.

Наталья Суханова поражает читателя великолепной зрячестью.

.

В детской книге о Юппи — притчевое разрешение множества психологических проблем. Здесь, во-первых, свобода от известного. Юппи смотрит на мир без предубеждения, у него нет опыта родителей, школы — он видит так, как есть. Остальные видят — по шаблону.

.

Ещё мысль о беззащитности. О том, что кто строит защиты — не живёт. О свободе.

.

И — о радости, как смысле жизни.

И о том, что нет ни прошлого, ни будущего, есть только Сейчас.

О том, что надо каждый день умирать, чтобы — жить.

Ничего себе детская книжка. Автор спорит с царём Соломоном.

И всё-таки — очень детская, обаятельная, ребёнку трудно оторваться. (И не случайно у нас в доме долгие годы жил кот Юппи — так назвала его Алёнка, очарованная сухановским персонажем)

Графоманию в стихах видишь сразу. А графомания в прозе — это нарратив, где ведётся одна длинная мысль, и приходит к логическому завершению. Где правит Идея, и добро побеждает зло. Графоманию в прозе труднее диагностировать, для этого надо прочесть что-нибудь из Сухановой — мозги прочистить. Как кофе понюхать в магазине духов.

.

«По имени Ксения» — начало двухтомного пятикнижия «Искус». (Более 1000 страниц, издано крохотным тиражом 100 экз. на собственные средства автора в 2011 году.)

Предельный юношеский максимализм. Девочка ищет суть Вселенной — и горюет, что человек слишком мал, чтобы эту суть отразить… Маленький, слабый человек с красными пятками, случайное и хрупкое явление, незначительное в мировых масштабах.

Стоп. Да об этом ли она горюет?

Девочке трудно и страшно одной в Москве. Одиноко, неуютно. Друзей нет, подруга Милка — случайный попутчик, есть подруга детства Таня — но она далеко. Родители уже не близки. Более близкого человека ещё нет. Будущая специальность не очень интересна, не вдохновляет. У неё даже нет возможности уединиться — вся жизнь проходит на глазах квартирной хозяйки.

.

Счастливым Бог не нужен. Мы задаём себе вопрос о смысле жизни — когда наша частная жизнь представляется малой и бессмысленной. Боль, одиночество, отчаяние, несвобода, нереализованность её интеллекта и её женственности — наводит на мысль о том, что жизнь должна иметь более полное значение. Поиск смысла — это побег от нерешённых проблем. Разве не в самой по себе жизни её цель и смысл? Бог, которого она озвучивает, Бог, созданный мыслью — конечно, не Бог. Это мысль. Всего лишь. Мыслью мы можем познать только то, что уже знаем. Когда есть любовь и гармония, тогда нет поиска Бога и смысла, потому что любовь есть Бог.

.

Ведь можно иначе взглянуть на человека с красными пятками — он живёт!!! Не побочный продукт — а самый прекрасный цветок Вселенной. И когда он цветёт, когда он счастлив — он не знает и не думает о своём счастье. И не спрашивает — зачем цветёт. Его радость — сама по себе абсолютная ценность, ей смысл не нужен. Когда героиня полюбила, поиск смысла прекратился сам собой, это осталось лишь одной из тем для бесконечных споров с любимым, когда оба понимают, что говорят вовсе не о том, что чувствуют.

.

А в этих спорах поднято много, очень много философских пластов. Будто идёт мощное течение, бурный поток, и ворочает камни на дне, замшелые, незаметные поверхностному шаблонному взгляду. Это течение и есть творческий метод автора. Стряхнуть с вопроса наслоения известного восприятия, взглянуть на него с другой стороны — и идти дальше, не ответив. Потому что окончательных ответов не существует. Вопрос — бесконечен, ответ — конечен, поэтому вопрос всегда шире и правдивее ответа.

.

У героини ясная голова и сильный характер. Она способна защитить то, во что верит. Её нельзя заставить принять то, к чему она не чувствует расположения. Она бросается на защиту чужого ребёнка, защиту абсолютной ценности от ценностей мелких и преходящих.

.

Она была бы хорошим прокурором — если бы была чуть наивнее и поверила в идею справедливости. Но к пятому курсу она целиком осознала недостижимость и беспомощность этой идеи. Мир несправедлив. Этому надо отдать всю жизнь — и всё равно будет мало. Человеку можно помочь только любовью. И она идёт в адвокатуру.

.

О любви. Она ведь любит, и даже любима, отчего же несчастлива? Она ищет гарантии, надёжности, стабильности — всего, что убивает любовь. Оттого и стихи ушли. Вино стало уксусом. Любовь обернулась страхом потерять. Как только человек начинает выстраивать в голове схемы защиты — он теряет свободу и радость. Вместо того, чтобы радоваться настоящему — беспокоится о будущем. Вот подружка Ксении Милка умеет жить настоящим, совершенно забыв о прошлом и не беспокоясь о будущем. Она действует инстинктивно, на неё не давит ментальность, она действует по наитию, не задумываясь, не анализируя — и потому счастливее Ксении. В прошлом хотела избавиться от ребёнка? Где оно, это прошлое? Его нет. Оно осталось блёклой киноплёнкой в мозгу, оно целиком вытеснено в подсознание и не мешает настоящему. Таким людям легче живётся.

.

Автор так стремительно и уверенно ведёт читателя — случайно откроешь, и попадаешь в этот поток, и уже не закроешь, пока не дочитаешь.

Взахлёб — о жизни, потому что сложно и объёмно, многомерно, и это роднит её с Достоевским, который точно так же захлёбывался в попытке максимально приблизиться к Истине, которая всё время ускользает, поскольку — живая…

.

Материала, затронутого в романе, хватило бы на несколько десятков рассказов — каждая вскользь затронутая тема просит самостоятельного развития. Эта девочка очень умна, проницательна. Она обладает особым зрением Натальи Сухановой — видит в каждом явлении на шаг дальше обывателя, не то, что видят все, а то, что есть на самом деле. Она свободна от известного всем, оно не мешает ей видеть своё… Пусть читатель сам продолжит поиск, автору — хотя бы прикоснуться, зажечь светильник в этом месте — глядите! У читателя реальное ощущение сотворчества, участия в процессе — оттого так захватывает это чтение. Не поставить в конце точку — а разбудить в человеке бурю воображения, внимания к жизни, ощущения её бесконечности…

Написано с полным доверием к читателю, без сюсюканья и снисхождения. Ведь это сложно — наложить философский поиск на сюжет — так, чтобы это было естественно. Наталье Алексеевне это удаётся.

Последняя фраза романа всё разрешает. Ключик. Вот эта «маленькая, запутанная, как шерстяной клубок с репьями вперемешку», жизнь — единственное, что по-настоящему имеет значение.

.

Последние годы Наталья Алексеевна писала, как только чувствовала себя немного лучше. Родные и друзья советовали поберечь себя, а она удивлённо отвечала — «Но это же то дело, которое я больше всего люблю! А чем же мне ещё заниматься?»

.

И ещё — если вы вспомните концовку романа «Человек трансфинитный» — когда главный герой вдруг поехал к учёным на телескоп, и услышал там о ветвях развития Вселенной, о том, что одна ветвь не знает другой, и они могут пересекаться, как дырки в швейцарском сыре — вы поймёте, что Наталья Суханова была наделена таким знанием и такой верой, с которой человеку ничего не страшно. И этим своим бесстрашием, своей зрячестью она щедро делилась с нами в своих книгах.

.

По телефону в день своего юбилея она просила передать в РРО СРП, что она всех нас любит…