Написать автору
Оставить комментарий

avatar

Магический регионализм Сергея Сущего

Друзья, хочу предложить вашему вниманию записи почти 10-летней давности. Просто как страницу нашей общей истории. Это материал о встрече ассоциации ЛиРА с Сергеем Сущим — сразу после выхода в издательстве «Ad marginem» его книги «Доктор Бабиян». По сути, интервью. Оно в сокращённом виде было опубликовано в газете «Ковчег Кавказа» под названием «Магический регионализм Сергея Сущего».

О.Андреева

Несколько слов о себе. Я ростовский поэт. Писать стихи начал давно. Одновременно начал писать и стихи, и прозу. В начале 90-х, мне показалось, появились хорошие стихи и хорошие рассказы. В 93 году издал первый сборник стихов и рассказов. После этого пришлось много заниматься наукой, и я не писал. Выяснилось, что здесь одно вытесняет другое — либо ты занимаешься наукой, либо пишешь прозу. При этом поэзия прекрасно могла соседствовать с наукой как два плеча одного коромысла: с одной стороны текст очень сложный и логический, а с другой очень свободный, раскрепощённый. Чем больше было науки — тем больше поэзии. Но с конца 90-х то и другое стало меня меньше удовлетворять. Наверное, причина здесь двоякая. Первое — пушкинское: «года к суровой прозе». С возрастом сложнее писать поэзию, это всё-таки по большому счёту дело молодых. А наука — она немного раздражает тем, что какой бы хороший текст я ни писал — такой буквально забойный, очень интересный — он в конечном счёте оказывается интересным только узкому числу специалистов.

В. Исачкин: — А научный текст может быть забойным?

-Нет, можно! Немного отойти от канонов, потом — писать не… есть две формы написания научной монографии. Это немецкая форма — очень сложный язык, как раз его и переняли наши учёные. Они больше придерживаются немецкой традиции. И есть школа французская — кто читал, скажем, Броделя, Февра, массу других французских историков, философов, филологов - тот знает, что это очень интересный текст. И это возможно. И я пытался писать в этой манере. Но в любом случае этот текст был интересен только 200−300−500 людям. И это было второй причиной того, что хотелось писать прозу.

В начале прошлого года я собрал свои тексты и отправил в московские издательства. У меня был список из нескольких адресов. Раздал в пять издательств. В двух из них рукопись потеряли. В самом известном российском издательстве «Вагриус» я попал на какого-то… то ли вахтёра… Я пришёл рано, в полдесятого, а издательство работает с 10. И вот он меня минут двадцать лечил, говорил: «То, что ты пишешь -это ерунда… Что ты пишешь?» Я говорю — вот, там большие рассказы, короткие повести… «Нет, ну это всё умершие жанры… Ты человек абсолютно отставший…» В общем, так получилось, что в «Вагриусе» я не оставил рукопись. В общем, если кого-то интересуют эти издательские перипетии, я потом могу подробнее рассказать. Итак, из пяти издательств два потеряли, одно издательство моя рукопись не заинтересовала. В четвёртом заинтересовались, но сказали: «Это всё хорошо… вот если бы вы написали так же женский роман — мы бы взяли». Это было издательство «АСТ», на Звёздном бульваре. «Поменьше концепций», говорят.

А потом отреагировало «Ad marginem». Они сказали, что им понравилось, что это юг России, это насыщенно, темпераментно, им нравится такое изложение, напоминающее какой-то закрученный южнороссийский салат из многих компонентов… И после этого они опубликовали книжку. Первоначально планировалась другая книжка — но они сказали: для того, чтобы издать лучшее, чтобы я им дослал рассказы. И там было три рассказа про Бабияна. Они сказали, что это хорошие рассказы, что хорошо бы ещё добавить и сделать цикл. У меня был месяц времени. Они решили издать эту вещь отдельно — чтобы она могла работать как роман, что-то вроде номинации «Герой нашего времени».

- А к кому ты обращался в «Ad marginem»?

- Просто оставил рукопись девушке за компьютером. Месяца три она у них лежала, а потом мне позвонил главный редактор.

- А стихи ты возил в издательство?

- Стихи — нет. Стихи, по-моему, вообще мало кто печатает, кроме ОГИ — Объединения гуманитарного искусства и Пушкинского фонда. Пушкинский фонд — питерское большое издательство. В начале 90-х только оно публиковало современную русскую поэзию. Сейчас появились другие издательства, но по-моему, ростовчан мало кто печатает. Если печатают, то просто за свои деньги. Но при этом могут предоставить свою книготорговую сеть, а это уже немало. Они могут распространить книгу, чтобы не тащить тираж на горбу к себе домой. Если издаваться со стихами — лучше делать это в Москве. Но там минимальный тираж 500 экземпляров, и расценки выше, чем в Ростове.

- Как тебе пришли в голову такие сюжеты?

- По поводу сюжетов… Сложно сказать, как это приходит… это просто приходит в голову. Можно посмотреть какой-то ряд, в котором я могу находиться… Сам для себя я ставлю себя в ряд… с одной стороны, есть такой писатель — Борхес. Это то, что мне близко. Хотя это очень «культурный» писатель, отстранённый от жизни. Первая книжка моих рассказов, которая вышла в 93 году, — это была очень борхесовская книга. Это и хорошо, и плохо. Сейчас мне читать эту книжку немножко стыдно, там хороший стиль, но всё немножко туманно, отстранённо, не связано с жизнью… Видно, что автор — и это очень важно — не умеет строить диалоги… Это, в общем-то, распространено, тот же Борхес не умел строить диалоги. Но он был новатором! А ребята, которые приходят вслед за ним — это уже адепты, это уже вторичное, производное…

Из российских авторов можно назвать Пелевина. Это, по-моему, очень сильный автор. И когда я в 95−96 году прочитал его прозу, я подумал: ну вот, пришёл товарищ — и мне больше говорить нечего, если бы я говорил — говорил бы примерно это. И это была одна из причин того, что не тянуло писать. Для своего времени он писал очень здорово, и это главное. Понимаете, главное ведь не только написать — а попасть в своё время, написать о своём времени. Если успеешь — ты остаёшься в истории литературы и уже входишь в какой-то набор. С Пелевиным так получилось. Даже если он будет писать всё хуже и хуже — а такое впечатление возникло от его последнего романа после долгого промежутка — всё равно он уже написал вещи, позволяющие ему остаться в русской литературе.

И соответственно, когда я писал, я уже знал, что это должна быть проза, связанная с жизнью, причём с тем, что я знаю — жизнь Ростова. Потом я встретил в центральной прессе длинную дискуссию вот о чём: вы знаете такого писателя Маркеса. Его тексты называют магическим реализмом. «И вот сейчас» — говорит один из дискутирующих — «в России пришло время для магического регионализма». И я понял, что это, судя по всему, является моим стилем — магический регионализм. Это связь жизни с тем, что в этой жизни как бы открыто не представлено, стоит где-то на заднем плане. И это, конечно, должен быть, с одной стороны, очень культурный, а с другой — очень жизненный текст. То есть он должен соединять «забойность», содержательность — и иметь не только сюжет. Но и концепцию. В данном случае это получилось, удалось. Ещё важн такой момент, как центральность. Проза, литература должна быть центральной. Возьмите любой американский фильм — мы видим, что масштабное, глобальное событие у них может происходить в затрапезном, заштатном каком-нибудь городе. То есть ребята всегда вытягивают на какую-нибудь планетарную проблематику. Это происходит здесь. Здесь решаются судьбы мира. Вот это, мне кажется, должно присутствовать и в провинциальной прозе. Это должна быть проблематик, по крайней мере, национального уровня, иногда выходящая на глобальный уровень. Это как раз есть в «Бабияне». То есть — определённая сверхзадача решается, а не просто содержательный текст. Занимательного текста мало — хорошо, когда это всё куда-то выходит, заканчивается решением какого-то глобального противоречия.

В. Исачкин — И в чём глобальная проблематика этой книги?

 — В данном случае в том, что герой — Бабиян — решал проблему выживания всей планеты. Переход от проблем индивидуальных — от лечения людей — к к системному решению — спасению нашей больной цивилизации.

Э. Леончик — мне особенно понравилось, когда заболело полгорода — после фестиваля поэзии.

Г. Койсужанка — а концептуальный корень этих сюжетов… вы об этом где-то слышали? Сами наблюдали подобный мистицизм? Я не увидела завязки ни с одной религией. Хотя бы связь дерева с жизнью человека… Или как кто-то пишет судьбу за тебя — и ты её проживаешь… Причём этим теориям есть подтверждения! Смотрите программу «Окна»!

— Насчёт того, существует ли это в действительности — мы ничего не знаем. Это художественный текст. Достоверность достигается деталями. Вот есть, например, Тайсон, его все мужчины знают. Он соперника укусил за ухо. Это тоже знают все… насчёт Олега Мазаева — никогда такого спортсмена не было, конечно. понимаете, в чём здесь дело… Вот человек — некий организм. Некое существо. Таким же существом является любая организация, любая структура. Например, «Лира». Она возникла, будет существовать, дышать, двигаться, расширяться, видоизменяться, трансформироваться, расти — и в конце концов помрёт. И это — история в трёх словах. «Родились-жили-умирали» — это судьба всех систем. И конечно, есть среди них обязательно какие-то общие закономерности… можно вспомнить Льва Гумилёва с его этносом как живым существом, которому он отводил жёстко 1200 лет почему-то. Остаётся представить, как этот организм-этнос может существовать. Возьмите «Розу мира» Даниила Андреева с его сущностями…

Всё началось с небольшой январской прогулки по набережной, где стоял теплоход, кажется, «Академик Кропоткин». Я вдруг подумал — а вот наличие этого корабля здесь, в будущем, как-то влияет на прошлое, на жизнь академика? Дальше рождается рассказ… Как это происходит — не знаю. Минут 15 идёшь до дома, садишься и начинаешь писать. На ходу судорожно подыскивал имя для главного героя — врача, который будет лечить этого странного пациента. Вот тут, думаю. Не случайно, возник Бабиян. Когда рассказов о нём стало несколько, я подумал, что некорректно использовать имя живого человека - попытался изменить. Но в конце концов, видимо, логика взяла своё, фамилия вернулась на место…

Немного о том, как проходила редактура.

Им очень понравился текст, они по телефону минут пять рассыпались в комплиментах. А потом сказали, что текст у меня немного зощенковский, немного гоголевский — и стали сушить этот текст. Они отрезали начало двух первых рассказов — из-за этого «БПС», который был одним из лучших, заканчивается сухо, с полуотрезанным хвостом. Там было три хороших пассажа — они их просто вырезали, не понимая того — а я, как, скажем, автор «нулевой», который как бы не имеет особых прав, я поначалу ничего не делал — хотя редактура меня ужаснула. А когда я увидел, что весь текст абсолютно так, что они просто пообрезали все хвосты — я вернул всё на место… а первые два рассказа восстановить не успел. И потом, когда всё прочёл уже в книжном варианте — я просто увидел, что эти рассказы утратили 50 процентов своего потенциала… Редактор — Козлов, автор серьёзной, чисто «Ad Marginem" — ской прозы — есть у него книга «Гопники». До Ростова его книги не дошли, как, кстати не доходят вообще почти все книги «Ad Marginem», кроме. Пожалуй, Сорокина и Лимонова. Поэтому я часть гонорара решил взять книгами и привезти сюда.

Редактору вначале понравился такой насыщенный южнороссийский текст. А потом… Москва — это такой прохладный стиль. Есть такой стиль — довлатовский… Это пошло от Апдайка, Сарояна, от американских авторов — отчасти от Хемингуэя.

Мой стиль был абсолютно другим, но его пришлось немного видоизменить для издательства. Пришлось сделать текст, похожий на документальный отчёт. Я сначала хотел просто отказаться от издания, но потом подумал, что лучше что-то сделать…

В. Бабиян — У меня вопрос о себе, любимом. Ты не боишься, что название — не очень яркое? Человек, зайдя в магазин, увидит такую книгу — не купит.

- Сейчас так много литературы, что привлечь внимание названием просто нереально. Видишь этот огромный стеллаж, где, скажем, 50 названий современной прозы, посмотришь тоскливо — «как их много…» — и ничего не купишь без предварительной наводки. Что такое эти пять тысяч экземпляров? В 80-е годы, помните, тиражи были 100−150 тысяч, и — раз! — страна всё раскупала. А эти пять тысяч — это значит на ростов 30 книг придётся. За несколько месяцев их. Конечно. купят. В этом отношении издательство ничем не рискует.

Это моя двадцатая книга. У меня 11 сборников поэзии, две книги прозы и семь монографий.

— О монографиях расскажи подробнее.

— Их много, они очень разные. Вот, скажем, трёхтомник «Атлас русской культуры» — это уникальное издание, но всё-таки узко-специализированное, хотя я её старался как-то сделать интересной, популярной. Тираж — 200 экземпляров. Вот и всё.

Э. Леончик — А вот твоя пьеса о Березовском… На какого зрителя и на какого актёра она рассчитана?

 — Это пьеса для чтения. Или — мультипликационная версия.

Э. Леончик — Слишком интеллектуальный зритель нужен — который знал бы очень большой пласт — как исторический, так и метафизический.

— Минимальный. Сейчас элитная литература находит своего зрителя, читателя, слушателя.

Э. Леончик — Да, но не в провинции.

— В провинции… в провинции мы интересны только сами себе… ведь что происходит: Ростов — это такой же замкнутый литературный мирок, как и все остальные — как Саратов, как Оренбург и т. д. Существует по стране 80−100 автономных областных миров, которым наплевать на Москву, на Питер, вообще на всю мировую культуру. Москва тоже сама по себе. Но ещё иногда чуть-чуть работает в качестве подиума, всероссийской сцены, которая представляет провинциальных авторов остальной России.

Пьеса позволила мне сказать то, что я не мог выразить поэзией. Поэзия — это лаконичная, максимально сжатая форма, она не позволяет высказать массу каких-то идей — так, чтобы они не стали при этом плакатными и примитивными.

- Что вам ближе самому — ваша поэзия или проза?

- У меня есть три совершенно равноценные творческие формы — наука, поэзия, проза. Поэзией я занимаюсь уже лет 10−11. И наукой тоже. А прозой всерьёз занялся года два назад.

Сейчас очень много хорошей литературы — АСТ, «Книга МП», «Фактория» — екатеринбургские издательства, «Амфора» — С-Петербург. И всё время новые издательства появляются. И появляется огромное количество авторов. Поэтому надо писать, надо пробовать.

Комментарии — 1

  1. Людмила Шутько

    Спасибо за интересную публикацию всем, без кого ее не было бы на сайте.
    Над товаро-искусствоведчески продвинутым вахтером и иже с ним «спешу посмеяться, иначе мне пришлось бы заплакать».
    Что касается поэзии, то не думаю, что ее можно назвать свободной и раскрепощенной, особенно по сравнению с научным текстом, понятие свободы не сочетается с тем, что С. Сущий говорит дальше: «Поэзия — это лаконичная, максимально сжатая форма, она не позволяет высказать массу каких-то идей — так, чтобы они не стали при этом плакатными и примитивными».
    И под конец вопрос к Ольге Юрьевне: можно ли исправить опечатки? Написать Маркеса с большой буквы и здесь заменить точку на запятую: «Это связь жизни с тем. Что в этой жизни как бы открыто не представлено…».

Добавить комментарий

Реклама на сайте

Система Orphus
Все тексты сайта опубликованы в авторской редакции.
В случае обнаружения каких-либо опечаток, ошибок или неточностей, просьба написать автору текста или обратиться к администратору сайта.