Как (во что) мы верим — ответ коллеге

Олег Львович (ОЛ) поднял большую тему. Если совсем точно, то «большую» — определение смехотворно малое для того, о чем надо говорить. А времени сейчас только на короткую реплику, которая на полноценный ответ заведомо не тянет. И все же есть несколько тезисов, которые необходимо озвучить. Зная точку зрения ряда коллег по Союзу, надеялся, что они это сделают. Но видимо у них времени еще меньше чем у меня.

.

1. «Попы» — о качестве притча православной церкви.

Все что говорит ОЛ о корыстности служителей церкви, правда. У всех перед глазами аналогичные примеры. И во множестве. Но правда — не значит вся правда.

Одна из простейших, азбучных истин социологии — повышений интерес людей к материально привлекательным (и шире — статусно привилегированным) социопрофессиональным сообществам. Результат — существенное засорение таких профессиональных корпораций корыстными и властолюбивыми.

Церковь, как земной институт, не исключение. Еще до всяких социологий это было известно Августину, четко разделившему церковь на зримую и незримую. Согласно ему далеко не всякий насельник церкви зримой принадлежит к незримой (и наоборот).

Я не знаю, и никто не знает (таких исследований не проводилось, их просто невозможно себе представить) — какой процент людей нечистоплотных и алчных (попов), не имеющих отношения к духовному служению сейчас приклеился к церкви. И каков процент истинных священников составляющих ту самую незримую августинову церковь (этот вопрос естественно актуален не только для православия, но и любой другой живой конфессии).

Однако абсолютно такое же кадровое «загрязнение» существует во всех других социально значимых профессиональных сообществах. Например, в науке, которой я занимаюсь 30 лет. И перед которой, как полагаю, ОЛ приподнимает шляпу.

Простой пример — в академическом НИИ («научном приходе»), в котором я работаю к ученым можно отнести от силы треть, если не четверть персонала. Остальные, просто научные сотрудники. То есть люди, в первую очередь и в максимальной степени озабоченные не поиском нового знания, но получением более-менее приемлемой зарплаты и тех скромных, но реальных преференций, доступ к которым открывает пребывание в штате академической структуры. Если же говорить о научных бонзах, то доля живых ученых среди них еще меньше, притом, что особняки они выкидывают не ниже, чем епископы с митрополитами или генералы с депутатами.

Каково соотношение врачей и рвачей среди тех, кто сейчас так обильно заполняет многочисленные и всё плодящиеся медицинские учреждения? А если взять в расчет не только рвачей, но обыкновенных пофигистов или просто Незнаек в белых халатах? Когда каждый из нас влечется в участковую поликлинику, какова вероятность попасть к знающему профессионалу, сохранившему при этом верность гиппократовой клятве? В моей поликлинике такая вероятность в диапазоне 1/3−¼.

И так далее по списку. Высшая школа, полиция, судебная система, не говоря уже о корпорации управленцев… Доля некомпетентных и/или алчных нечистоплотных профессионалов в настоящее время везде зашкаливающе высока.

.

2. Но из-за того, что в церкви огромное количество попов, а в науке не меньшее число прилипал/прохиндеев, мне не приходит в голову отрицать значение двух данных институтов, их ролевых функций (задач, «обязанностей») и связанных с этими институтами способов постижения мира. Как глупо перечеркивать отечественную медицину на том основании, что немалую часть ее профессионального контингента в настоящее время составляют именно рвачи (в разной концентрации этого качества).

Если есть зримая и незримая церковь, то аналогичное разделение можно обнаружить во всех социальных сферах и сообществах, в каждом из которых есть свои «подвижники», творческое ядро, отвечающее за сохранение качества, его развитие и наращение. Есть и «зримая» часть, состоящая, в том числе из массивного балласта. У данной проблемы, безусловно, обнаруживается и своё национальное измерение. Удельный вес такого балласта в перечисленных социальных иерархиях определённым образом коррелирует с общими характеристиками конкретной «народной массы» (и различается, к примеру, для Германии, Аргентины, Египта или России).

И всё же национальные отличия в масштабах мздоимства/казнокрадства или уровне компетентности профессиональных сообществ, на мой взгляд, имеют вторичное значение. И сказанное, есть фрагмент куда более масштабной и системной проблемы — качества всего Homo Sapiens как социального вида, его способности к самосовершенствованию, причем не на уровне отдельных выдающихся представителей (они демонстрировали такую способность всегда), но самых широких масс, многомиллиардного большинства. В конечном счете, это вопрос жизни и смерти всей земной цивилизации (но об этом нужно говорить отдельно и долго).

.

3. Предельно сложен и вопрос соотношения религии и науки. Последняя формирует базовый каркас просвещения (школы), о котором ОЛ говорит, как об истинно «священном месте». При этом в его энергичных словах можно разобрать гневный клёкот отцов французского просвещения (XVIII в.), чувствуется их живое отторжение не только веры и церкви, но Бога, «как гипотезы, в которых человечество больше не нуждается» (Лаплас).

Религиозное сознание изначально воспринимавшее Мир как Чудо, породило в отдельных регионах планеты и в разные времена огромное множество объясняющих «концепций», центральные, наиболее развитые из которых стали мировыми конфессиями. С Нового времени и появления современной науки, как самостоятельного способа постижения/объяснения мира, религии начали своё фронтальное отступление. В XVIII в. оно было уже вполне очевидным. А к началу XX в. можно было говорить уже об их полной и безоговорочной капитуляции перед научным Знанием.

.

4. Но наука, всегда такая точная и осторожная, дотошная в деталях и приземленная в своих выводах, прощупывая устройство мира по непрерывно расходящейся вширь сфере познания, двигалась дальше. И уже в первой половине XX в. начала говорить вещи всё более неслыханные. Если вдуматься — всё более близкие к чуду; если угодно, к чистопородному идеализму. Здесь ее и подловил зоркий Владимир Ильич. Эту ползучую научную тенденцию он вычислил и прочувствовал уже в начале XX столетия, обрушившись на неё со всей своей атеисто-материалистической (богоборческой) страстью («Материализм и эмпириокритицизм…»).

Но собака лает — караван идёт. И современная астрофизика, как и физика микромира, свидетельствуют о том, что наука через долгое развитие, совсем по другому историческому и когнитивному (познавательно/объясняющему) маршруту пришла к тому же, о чем религия говорила изначально: Мир — это Чудо.

.

5. Сейчас практически любой обыватель-атеист находится в положении обывателя-верующего. Участь того и другого — принимать исключительно на веру сказанное ему в одном случае учеными мужами, в другом — святым уставом родной конфессии. Тема крайне сложна и я ее сознательно упрощаю, чтобы уложиться в несколько реплик, а не развернутый лекционный курс (которого у меня в наличии нет, как и нет времени на его создание:).

Но это факт. Пускай любой бравый атеисто/материалист на досуге попытается практически разобраться и наглядно представить себе:

— каким образом вселенная (всё, что в мире есть!) находилась внутри точки (джинну в бутылке определенно было комфортней), затем вырвалась из нее, чтобы потом в нее же стянуться;

— что значит мир в 20 или 40 измерений, если в том, котором мы живем их только три?;

— почему пространство состоит из каких-то «струн», для которых материя (совокупность микрочастиц) — всего лишь число колебаний за единицу времени? И выходит так, что вся материя, есть не что иное, как колебание этих самых «струн» с разной скоростью и частотой (короче, маешь любую вещь, а выясняется это хрен знает что — даже не энергия, а просто колебания пустоты…)

Тот, кто в перечисленном (а список научных «чудесностей» подобран навскидку, его можно длить и длить) разберётся серьезно, потеряет всякий атеистический запал, особенно в его прямолинейном просвещенческом формате, скроенном еще в XVIII веке.

Иными словами наиболее далеко (полярно) отстоит друг от друга низовое множество двух воинств: «рядовые» научные атеисты и верующие (во всем их конфессиональном множестве). Но чем выше/глубже (здесь эти противоположные вектора парадоксально совпадают) отдельные представители данных воинств продвигаются в познании мира (будь-то исследовательская работа на передних рубежах научного поиска или интенсивный религиозный опыт), тем, как правило, меньше оказывается разделяющая их дистанция.

.

6. Да, наука и религия говорят о разных Чудесах. Но наука в пути. Что она скажет через 50 или 250 лет? Современная астрофизика (и не только) была бы полным абсурдом для Вольтера или того же Лапласа; и даже для научного сообщества рубежа XX века. Сто лет — а какая дистанция! Что же может быть в будущем? Воистину, в прикупе чудеса (как минимум, они не исключены). И потому те, кто делают Большую науку сейчас, находятся на её переднем крае, повторюсь, куда осторожней, «подвешенней» в своих убеждениях, чем низовое множество научных атеистов. Каждодневная работа с многообразными чудесностями Мира не позволяет революционно, по-лапласовски закрывать и вопрос о его Создателе.

.

7. Сказанное, совсем не апология современных религий, говорящих на древних языках, законсервировавших в своих священных уставах слова и образы, понятные современникам становления этих конфессий.

Но слово и образ — есть знак и символ реальности, которая стоит за ними. В каком соотношении находится эта мировая реальность с данными в словах/образах ее древними человеческими моделями (религиями) — вопрос открытый. Какова дистанция, насколько велики имитационные коэффициенты и т. п…

Всё более очевидно, что наиболее жестко заякорённые в своем прошлом религии становятся в современном мире одним из центральных факторов глобального размежевания, причиной вражды и взаимной ненависти. И потому интеграционный межконфессиональный вектор прочерченный Д. Андреевым в «Розе мире» в тех или иных формах, с разным темпом, по самой прихотливой траектории, но будет прокладывать себе дорогу. Другое дело, что скоро сказываются только детские сказки…

.

8. Однако едва ли имеет смысл печалиться, что всё идет так медленно и ныне живущие едва ли успеют увидеть, «чем сердце успокоится». Пока человечество остается на марше, одни ключевые проблемы (и «последние» вопросы) будут сменяться другими. Скучать не придётся ни одному поколению.

А для живущего здесь и сейчас, при выборе жизненного маршрута (т.е. дорожной карты и ее мировоззренческого оформления) открыто множество путей, совсем не тупиковых, если, конечно, идущий не является узким фанатиком своей тропы и видит над головой общее для всех семи миллиардов Небо. В этом Небе, например для меня, путеводными являются созвездья православия.

.

9. Есть старая присказка. Еврей — это состав преступления, грузин — профессия, а русский — судьба. В моем случае — ближе к судьбе, православный. А еще в моей судьбе есть наука. Пускай не элитные генная инженерия или физика микрочастиц, но поиск знания — прощупывание того, как устроен этот мир, несколько малых его сегментов. И я стараюсь вкладываться в этот труд, быть честным перед собой и профессией (то есть быть ученым, а не научным работником).

И у меня нет никого внутреннего дискомфорта и/или «когнитивного диссонанса» из-за принадлежности к двум как бы альтернативным системам понимания и объяснения Мира и Человека. Это совсем не сложно, если не быть в науке и религии простым начетчиком и адептом мертвой буквы. Зато есть сильное чувство, что в Мире, представляющем Чудо, векторы науки и религии должны пересечься. А вот как, когда, в какой конкретной композиции — тема для совсем другого текста. Но писать его должен способный соединить прозорливость библейского пророка с литературным даром Стивена Кинга.