Давид

На царском ложе уснул

рядом с тобой.

Проснулся —

не стало стен,

поле — пустые доспехи.

В шатрах — безответная тишина,

а он, ликуя,

кричит, что выиграл бой.

Мёртвое море воскресло,

песчаный шумит прибой,

выносит камень к ногам моим

обгоревшей волной со дна.

На царском ложе не спишь,

Тревожно сжимаешь ладонь.

Мне доспехи не впору, ты знаешь.

Но скажи,

удержать меня чем?

На твоих глазах

в боевой шатёр превращается дом.

Я проснулся не здесь,

хоть уснул на твоем плече,

проснулся там,

где солнце выводит на шлеме узор лучом,

коронуя его,

пока я не поднял пращу в тени,

там, где время, не зная тебя,

дарует имя губам —

я шепчу его,

и внутри светила сейчас не так горячо,

как на этом ложе,

где мы до утра одни.

Он не может знать —

поскольку язык любви не знаком рабам, —

почему стоит за порогом,

не в силах войти,

в одеянье полночи облачён.

На одном и том же месте встречаю его,

на одном.

Он растёт с каждой встречей.

Я на месте стою, на своём.

Успел!

Ты не можешь видеть,

но крепче сжимаешь ладонь…

На том белом камне —

сплетённый узор-фантом

несгораемых наших тел.