Памяти Виктории Николаевны Кононыхиной-Сёминой
Все сцены от начала до конца происходят в одном месте. Это большая комната, в глубине напротив сцены две двери в комнатушки-спальни. Между этими дверями печь с плитой, которая обогревает комнату и спальни, на ней же в холодное время готовят. Убранство большой комнаты — желтая фанерная мебель тридцатых-сороковых годов — шифоньер, комод, буфет, раздвижной стол, диван, обитый черным дерматином со слониками вверху на полочке, разнокалиберные стулья; слева, у боковой двери из коридора, который еще называют верандой, старинный, в железных полосах зеленый сундук. Два окна на улицу справа, одно слева.
Д е й с т в у ю щ и е л и ц, а :
Ж е к а
В и к а
М у т е р, их мать
Б, а б, а М, а н я, теща Мутер
В и к т о р, жених, потом муж Вики
ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ 56-Й ГОД
С ц е н, а 1-я
На дворе летний день. В комнате за столом пьют чай Жека и Вика. Из-за двери комнатушки, которая справа от печи, доносится стрекот швейной машинки.
В и к а. Эх, Женя, Женя, несерьезный ты человек.
Ж е к, а /отставив стакан, поет/.
А где-то там, на Севере далеком,
Я был влюблен в пацаночку одну,
Я был влюблен — влюблен я был глубоко:
Тебя, малюточка, забыть я не могу!
Да, несерьезный. А ты?
В и к а. Я по меньшей мере к чему-то стремлюсь.
Ж е к а. К чему?
В и к а. Учиться надо, не теряя зря времени.
Ж е к а. Нет! Ну я признаю что ты у нас прямо-таки гениальная. В школе была отличница, в университет, где на одно место тридцать человек, сама додумалась поступать и всем на удивление прошла. Но ведь это позади — выучилась.
В и к, а /смеется/. Женя, Женя, бедный братец Женя… Известно ли тебе, что чем больше учишься, тем большим невеждой себя чувствуешь, тем больше знать хочется.
Ж е к а. Ха-ха-ха… Зачем же чувствовать себя невеждой. Не хочу чувствовать себя невеждой. /Поет/.
Чем дальше в лес, тем больше дров,
Привет тебе, Иван Петров!
А на столе бутылка самогона, ее по блату
чорт сюда принес —
Чурек, баланда, лук, селедка и пачка вшивых папирос…
В и к а. Пой, Женя, пой. Перед знанием ты чист как белый лист бумаги. Ты даже то, чему тебя десять лет пытались научить, не удостоил вниманием.
Ж е к а. Ну это слишком. Обратных тригонометрических функций я, конечно, не знаю. Но по твоей части… Пушкин, Лермонтов… чо там такого особенного? Я даже даты некоторые помню. Вот спроси, а? Давай, спрашивай!
В и к а. В каком году родился Пушкин?
Ж е к а. В девяносто девятом! Ну это самое, семьсот девяносто девятом…
В и к а. А Лев Толстой?
Ж е к а. Двадцать восьмом.
В и к а. Некрасов?
Ж е к а. Ммм… Девятнадцатом веке.
В и к а. Хорошо. В каком хотя бы десятилетии?
Ж е к а. В шашнадцатом…
В и к а. В какой хотя бы половине?
Ж е к а. Во второй.
В и к а. Журнал «Современник» кто основал? И какую роль сыграл он в российской
истории?
Ж е к а. Основал вроде Пушкин, а конфетку из него сделали Некрасов с Щедриным.
В и к а. Конфетку?
Ж е к а. В смысле нагадили царскому самодержавию и подготовили великую пролетарскую революцию.
В и к а. Ничего ты, Женя, знать не хочешь и даже не понимаешь, как это плохо.
Ж е к а. А ты? А ты? Что тебе университет дал? В деревню заслали учителкой. Двадцать семь лет, а ничего в жизни не видела, старой девой останешься.
В и к а. Женя! Ты совершенно на уровне улицы…
Ж е к а. Ах, да! Сейчас жених какой-то появился. Но это на него еще надо посмотреть.
В и к а. Женя, у каждого человека есть потребность в высоком. Проше говоря,
перед каждым человеком стоит задача, которую он должен решить.
Ж е к а. Правильно!!! Ты захотела в университет — никто тебе не мешал. А вот я
хочу в аэроклуб.
В и к а. А по-моему, ты просто боишься приемных экзаменов пусть даже в самый захудалый техникум. Но учти, после аэроклуба ты ведь хочешь в летное училище, и там все равно никуда не денешься от экзаменов по математике, физике, литературе.
Ж е к, а /невесело/. Знаю. Но зимой я постараюсь подготовиться.
В и к а. И не только это. /Очень задушевно/.Женя! Я не представляю, как ты прыгнешь с парашютом — несколько прыжков ведь обязательны, как полетишь самостоятельно. Потому что ты всего всегда боялся. На дерево влезешь, а назад не можешь. И мышей. И пауков. И воды. Я же видела, как ты с плоскодонки нырял. Пузом. И голову набок. Потому что глубины боишься. Кстати, ты всегда ныряешь в сторону берега. Инстиктивно, на всякий случай. Как же ты после этого
можешь не бояться высоты? Очень многие герои, которым ни вода, ни огонь, ни сам чорт страшен не был, признавались, что в воздухе чувствовали себя неважно.
Ж е к, а /смеется, поет/.
Как тяжело, как хочется на волю,
Побыть с тобой хотя б пяточек дней.
О, милая любимая пацаночка, ребенок взрослый,
как я люблю тебя!
Через комнату проходит женская фигура, открывает дверь, из-за которой слышался почти непрерывный стрекот швейной машинки. Видно дородную старую женщину, сидящую за ручной машинкой, стол и пол
вокруг нее весь в нитках и кусках пестрой ситцевой ткани.
В и к, а / с печальной улыбкой проследив путь женщины/. Наша баба Маня с утра до ночи за машинкой сидит, а у тебя, Женя, самое большое желание песенки петь да в потолок плевать. И военным летчиком по этой же причине ты хочешь быть. Часик полетать в небесах, а потом кум королю, себе хозяин./Вдруг рассмеявшись/. Вспомнила! В детстве, Жекушка, самой любимой твоей книжкой была сказка про Емелю. Ты меня целыми днями мучил. Почитай да почитай про Емелю. Женечка, но ведь много других хороших сказок… Нет, хочу про Емелю! Ногами топаешь — читай про Емелю.
С тяжелыми сумками в комнату бесшумно входит Мутер. Поставив ношу на сундук, слушает разговор детей.
Ж е к а. Ну и что? А ты бы не хотела такую печь? Или ковер-самолет? Или скатерть-самобранку?
М у т е р. Да уж скатерть-самобранка нам бы не помешала. Хорошая жизнь только в сказках и бывает… А ты, Вика, любила про девочку Машу, которая заблудилась в лесу и попала в медвежий дом. Отец посадит на колени и подражает то Михайле Ивановичу, то Марье Настасьевне, то Мишутке. Да, хорошая жизнь бывает в сказках, а дети в радость — пока маленькие.
Из комнатушки бабы Мани выходит женщина со свертком в газете. Мастерица провожает ее, пряча деньги в кармане фартука.
Б, а б, а М, а н я. Первое слово, которое Вика сказала, было «сяма». Как закричит: «Сяма!» Мы поразились. Что ж, говорим, из этого ребенка дальше будет. Сначала «сяма», потом «сама». Когда она десять классов закончила и в университет поступила, мы от страха шепотом разговаривать начали.
Ж е к а. Фу, и чего ж там такого страшного?
М у т е р. Свои дети будут, тогда поймешь.
В и к а. Помню, бабушка, хорошо помню. На нервы мне это действовало невыносимо.
Ж е к, а /Вике/. Во! Тогда их над тобой дрожало и молилось двое, а теперь вас трое, причем, каждая пятерых обыкновенных мамаш стоит. Кстати, а каким было мое первое слово?
Б, а б, а М, а н я. «Дай».
Ж е к а. Правильно! Абсолютно правильно. Такой я… /из-за сцены слышны крики: «Жека, выходи!» Жека пристально смотрит на бабушку. Хохочет/. А пока что… Бабулечка, можно тебя на минутку… Бабулечка! Понимаешь, закон природы: рандеву через полчаса. Ей богу, стану летуном, возвращу до копейки. Это самое… дай!
Б, а б, а М, а н я. Сколько?
Ж е к а. Пятнадцать рубликов.
М у т е р /спохватившись/. Мама! Ничего ему не давайте. Он на вино. Ничего ему не давайте. Только на кино, не больше.
За сценой опять крики: «Жека, выходи».
Ж е к а. Только пятнадцать! Все или ничего.
В и к а. Женька! Бессовестный. За пятнадцать рублей бабушка целый день работает.
Б, а б, а М, а н я /дает внуку деньги, гладит его по плечам и груди/. Женя, веди себя хорошо. Не ввязывайся в драки. Лучше уступи, отойди в сторону. А то есть дураки с ножами. Пырнет ни за что.
Ж е к а. Ах ты моя дорогая бабулечка. На тебе в эту щечку. И в эту. И еще. И еще… Ну я побежал. /Приостанавливается/. Мутер! Нас, пацанов, в классе было шесть человек. И все мы будем летчиками, поняла? Завтра узнаем, когда медкомиссия, какие условия и все такое прочее. /Убегает/.
М у т е р /садится на сундук, сокрушенно/. Что с ним делать?
В и к а. Да, мама. Я только что битый час пыталась доказать ему, что надо жить
своей головой.
М у т е р. И вы, мама, туда же. Хорошей хотите быть. Ведь они вина теперь напьются, чтоб к девчонкам приставать. Ну вас совсем!
Б, а б, а М, а н я. Как я могу ему отказать? У тебя просит — ты даешь. У меня просит — я тоже не могу отказать. Если б не было, тогда конечно.
М у т е р. Ладно. Что все-таки делать? Как отбить у него эту блажь? /Думает, потом хитро смотрит на дочь и свекровь/. Ой как просто. Да пойдем с тобой, мама, в этот аэроклуб, и расскажем начальнику, какой Женька несамостоятельный и сколько у него было болезней.
В и к а. Нет, мама, так нельзя. Это крайне непедагогично.
М у т е р. А почему нельзя. Вспомните, сколько он болел. Гриппы всякие, корь, коклюш, скарлатина, ветрянка, и туберкулез начинался. Он слабый. Нет, ни в коем случае летать ему нельзя.
Б, а б, а М, а н я. Я тоже думаю, что так прямо идти к начальнику и на Женю жаловаться нельзя. А вдруг он узнает.
М у т е р. Как он узнает?
Б, а б, а М, а н я. Мало ли что. Слышала, он не один. Они все такие.
М у т е р. Хотите, значит, чтоб я сама? Вы, значит, в стороне, вы хорошие, а Нина грязь вывози, на Нине черные дела висят…
В и к а. Мама, не надо, не заводись. Ведь это черное дело ты сама придумала. Понимаешь, я с ним говорила. Ни о чем, кроме этого аэроклуба, он и думать не хочет. Если мы ему помешаем, навсегда потом останемся виноватыми. /После некоторого замешательства/. Ой, мне тоже надо уходить… Мама! Бабушка! Я сегодня его вам покажу.
Мутер и баба Маня синхронно всплескивают руками, прижимают ладони к щекам, качают головами.
М у т е р. Вика! Надо было хоть за день предупредить.
В и к а. Никаких торжеств и церемоний. Он это не любит. Он очень насмешливый. Поэтому чем проще, тем лучше.
М у т е р. И все-таки…
В и к, а /болезненно/. Мама! Бабушка! Прошу вас… Ничего, кроме чая и печенья. Все! Я пошла.
Б, а б, а М, а н я. Вика, постой /на толстых больных ногах ковыляет к двери в коридор, в которых задержалась внучка/. Женьке дала, тебе тоже. Вот, возьми.
В и к а. Бабушка, да ты что! Я давно сама зарабатываю. Нет-нет /скрывается/.
Б, а б, а М, а н я /крестит вслед/. Дай тебе бог, умница наша. Я всегда говорила, как оно хорошее, так оно хорошее…
М у т е р /тоже крестит/. Дай бог… Может хоть с Викой скоро все решится. Пошла я опять в магазин, раз такое дело. Она даже не сказала, во сколько они придут.
Б, а б, а М, а н я. Я с тобой. В грязь лицом не ударим.
С ц е н, а 2-я
Через большую комнату в маленькую, которая слева от печи, проходят Вика и Виктор. Дверь остается открытой и видно, что они там делают.
В и к а. Вот так и живем.
В и к т о р. Нормально. По сравнению с теми бараками, в которых приходилось ждать лучших времен, это рай. Сюда вполне могли бы набить человек сорок.
В и к а. Мой братец Женя помешан на блатных песенках. По этому поводу есть у него одна. Впрочем… страшная вульгарщина. Может быть, он сам когда-нибудь споет при тебе.
В и к т о р. Пожалуйста, что бы спел твой братец?
В и к а. Нет. Язык не поворачивается.
В и к т о р. Но у тебя порядок — кровать, книги, стол, стул, настольная лампа. Все, что необходимо.
В и к, а /игриво/. Не все.
В и к т о р /сажает Вику себе на колени, целует/. Понятно. Меня не было, да?
В и к, а /застеснявшись/. Не знаю…
В и к т о р. Все-то ты знаешь, Вика. А что если сейчас, на твоей девичьей кроватке?..
В и к а. Нельзя.
В и к т о р. Но почему? Я же тебе все-все объяснил.
В и к, а /вырывается из его объятий, становится в дверях/. Нет. Пока нет.
В и к т о р /несколько раз потерянно включает и выключает настольную лампу/. Странная вещь происходит со словами. Пока они со мной, они полны смысла, до того емкие, что, кажется, донеси я их до других людей, мир сейчас же изменится. Но почти никогда не решаюсь. Иногда достаточно глянуть на физиономию — и желание пропадает.
В и к а. Со мной решился.
В и к т о р. Ну не с одной тобой я разговорился. Друзей хватает. Но даже с лучшими те слова, которые наконец из меня выходят, теряют по меньшей мере часть смысла. Наверное это оттого, что слова идут на слова, как два встречных потока, и разбиваются друг о друга.
В и к, а /вновь садится к нему на колени/. Ты сам все объяснил. Именно так и происходит. У каждого свое.
В и к т о р. Может быть, поэтому я так стремлюсь к физической близости с тобой, так как полное совпадение остального — мыслей, чувств — невозможно без этого. Это начало начал.
В и к а. Я ничего не понимаю в физических близостях, но по моему все гораздо проще.
В и к т о р. Я говорю о полноте удовлетворения. В физическом плане мы удовлетворены бываем, остальное — исповеди, искусства, культура, литература — цели никогда не достигают…
В и к а. По-моему, все гораздо проще. Тебе надо успокоиться. Все будет хорошо.
В и к т о р. Но думается. Не каждый день человек женится. Мне тридцать лет потребовалось прожить, чтобы решиться. Просто так я не умею.
В коридоре слышен стук ног, в комнате появляются баба Маня и Мутер. Вика и Виктор выходят из комнатушки им навстречу.
Б, а б, а М, а н я и М у т е р. Здравствуйте! Рады видеть вас в нашем доме.
В и к т о р. Здравствуйте! Я тоже рад, хоть и страшно.
М у т е р. Садитесь у стола. Мама, садитесь и вы, займите гостя. А мы с Викой похозяйничаем.
В и к а. Да, бабушка, посиди пока. Можете вспомнить Зимнее.
В и к т о р /притворно удивлен/. Вы тоже были в Зимнем?
Б, а б, а М, а н я. О, Зимнее! Пришлось пожить на старости лет. Вот там зимы, так зимы. Ветер, снег. За ночь по самую крышу заметало. Ставни закрыты, окна заклеены, кажется, ни одной щелочки, а снег как пудра по комнатам летает и натопить дом, хоть стены из глины толстенные, все равно нельзя.
В и к т о р. Вас в райцентре по крышу, а нас на хуторе засыпало — одни трубы печные торчат. Я в первый раз после четырехдневной пурги вылез через пробитый хозяином тоннель на воздух и ахнул: куда ж все делось? Мне показалось, все теперь под снегом погибли, одни мы уцелели.
В и к, а /расставляя на столе посуду/. А свет какой странный зимой. Снег белый-белый, дом полностью засыпан, но внутри не темно и непонятно, откуда все-таки свет. Кажется, снизу.
В и к т о р. Да, я это тоже заметил. Свет делается как бы самостоятельным. Ни от какого источника свечение не зависит.
В и к а. Бабушка, а он несмотря ни на какую пургу, каждую субботу приходил за восемнадцать километров к нам в райцентр.
Б, а б, а М, а н я. Ну понятно, дело молодое…
М у т е р /она слышала только последние слова/. Молодое, ох, молодое да непослушное у нас выросло. Что с ним делать? Если б с ним кто-то большой и сильный поговорил.
В и к, а /удивленному Виктору/. Это мама про моего братца. Он летчиком хочет стать, а мы все против.
Б, а б, а М, а н я /не слышит Мутер, расслабленно/. Я с Викой в первый ее год там была. Как закончила учиться, уехала она отрабатывать. Сентябрь не успел закончиться — письмо. Ой, бабушка, приезжай скорее и со мной поживи, иначе я здесь одна умру. Что такое? Никогда она не жаловалась. В детстве палец порежет или расшибется, не помню криков; голод какой был, молча терпела. И вдруг прямо вопль: не могу, плохо.
В и к т о р. Но когда пересели вы с поезда на автобус и поехали по степи, так все и поняли.
Б, а б, а М, а н я. Да! Ни кустика, ни травинки. Куда же, думаю, здесь летом от солнца деться? Только та и надежда, что ночь придет?..
М у т е р. Надо было туда к ней Женьку на исправление послать. Пусть бы узнал, почем фунт лиха.
Б, а б, а М, а н я. И уж как она была рада, когда я приехала. Как бросится мне на шею. Никогда от нее этого не ждала. Думала, приеду, посмотрю, успокою дитя, да и назад. А тут радость, будто я ей в самом деле жизнь спасла… Так до весны и дотянула, спасла внучку. Вика у нас сильная.
М у т е р. А Женька слабак.
В и к а. Мама, что это ты все Женя да Женя. /Виктору/ Женя ее любимчик.
М у т е р. Правда? А я и не замечаю. С таким сыночком разве не свихнешься? /Торжественно/. Так! На столе все готово. Прошу придвинуть стулья. Виктор, вы как мужчина, откройте вино и налейте. Выпьем за знакомство!
Пьют. Едят.
В и к а. Мы здесь все в своем роде. А мама у нас самая героиня из героинь.
М у т е р. Да! А что? В войну у нас немцы стояли. Офицер, который ими командовал, знал русский. Знал, и скрывал. А я их крою…
В и к а. Мама у нас умеет художественно ругаться. В несколько этажей. Что у нее немцы ни спросят, она ответит и обязательно добавит: «Чтоб ты, собака, сдох… Чтоб тебя змея укусила…»
М у т е р /радостно/. Да! Крою во всю. И вот однажды…
В и к а. Мама, не надо твоих ужасных историй. В конце концов мы за столом сидим.
М у т е р. Ну хорошо. Не буду.
В и к т о р. Нет, почему же? Мне интересно, чем кончилось. Я в немецких лагерях три года мыкался, хорошо их знаю. Таких шуток они не прощали.
М у т е р. Нет, за столом это нельзя.
В и к а. Словом, однажды офицер был в уборной, а в это время за ним из штаба посыльный пришел. Спрашивает маму, где такой-то. Мама отвечает, вон он там сидит и вдобавок нагородила самых ужасных вещей. И вдруг офицер появляется и на чистом русском обиженно говорит: «А вы, Нина, слишком уж часто стали заговариваться».
М у т е р. А я сразу не поняла, что случилось, да по инерции ляпнула: «Служить бы рада, прислуживаться тошно». И вдруг дошло, что он же все понимает. Ноги подкосились, ну думаю, конец пришел… А он говорит: «Грибоедов».
В и к а. Таким путем мама узнала, что ее любимая поговорка из Грибоедова.
М у т е р. А!.. На фабрике меня начальство ой как не любит. Не могу молчать. А чего это ради? Я на конвейере за двоих работаю, да еще и молчать при этом?.. /Хватается руками за голову/. Ой, что это такое со мной? Я опьянела! Гляньте: сразу, с одной рюмочки…
Б, а б, а М, а н я. А Вика у нас дитя не простое. Чтоб пообещать и не сделать — она лучше умрет. И чужого никогда не возьмет. В Зимнем ее сразу поняли, ученики и родители приходили на квартиру как к своей. Сначала подарки, еду несли. Она — нет, ни в коем случае, аж ногами топает… И никто никогда ее не учил, все сама.
В и к а. Ся-ма…
М у т е р. «Сяма» — это первое слово, которое Вика сказала. А у ее братика Жени было «дай». Сегодня вспоминали. Ах, дети, дети… Виктор, а у вас какое было первое слово?
В и к т о р. Не помню. /Все смеются/. Думаю, мама. Хотя и «сам» и «дай» мне не чуждо.
М у т е р /пристально смотрит на Виктора/. О! Поняла. /Бабе Мане/. Мы с тобой просто честные, а Виктор с Викой умные честные. Как говорится, бог до пары свел.
С шумом входит Жека. Он сильно навеселе.
Ж е к а. Те же и Евгений Домоседов. Привет честной компании! Да у нас гости…
М у т е р. Женя, почему так рано?
Ж е к а. А вы думали, ха-ха-ха, обойтись без Жени? Не выйдет. Кто Женю омманет, тот три дня не проживет. /Подходит к Виктору, протягивает руку/. Евгений Домоседов. Все в будущем… А пока позор семьи. Любит сладенькое. Особо молочный киселик. Не дурак выпить. В данный момент совершенно без средств к существованию.
В и к т о р. Очень рад.
Ж е к, а /грозит пальцем матери и бабушке/. Я почувствовал за своей спиной…
М у т е р. Женя, перестань дурака валять! Ты знай, когда шутить.
В и к а. Женя, сядь и успокойся. Если хочешь знать, здесь только о тебе и говорили. У мамы каждым вторым словом было «Женя». Садись, выпей и успокойся.
Жека видит, что Виктор наливает ему вино, садится к столу, успокаивается. Снаружи крики: «Жека, чо ты там застрял?»
Ж е к а. Меня зовут. Ну, за все хорошее / быстро пьет и, не закусив, убегает/.
М у т е р. Видали? Что с ним делать? На него сила нужна, чтоб прижать к стенке, чтоб испугался. Нас он совсем не боится. Мы боимся, а он не боится, он развлекается…
Б, а б, а М, а н я /смотрит на каждого из сидящих за столом, кряхтя подымается/. Нина, там вечер хороший, пойдем на лавочке с соседками посидим.
Уходят. Молодые долго молчат.
В и к т о р. Все более-менее ясно. У меня немного иной и состав и колорит. Может, все-таки согласишься жить у нас?
В и к а. Нет. Только здесь.
В и к т о р. Скажи, кто тебе из моих не нравится? Мой отчим?
В и к а. Отчим как раз хороший.
В и к т о р. Моя мама?
В и к, а /с запинкой/. Да.
В и к т о р. Но почему? Все говорят, что я ее точная копия. Значит, ты и меня не любишь? Ведь так, да?
Вика упорно молчит. Виктор в полном отчаянии.
Ну ладно. Не было у нас еще такой встречи, чтоб не разругаться. Сегодня этот номер у тебя не пройдет. Я согласен жить здесь. Единственное, чего мне будет не хватать, — телефон. Ну да ладно…
В и к, а /она будто не слышала последних слов Виктора, очень мрачно/. Мама твоя безнадежна, а тебя перевоспитаю.
Виктор некоторое время смотрит на Вику изумленно и вдруг, задрав голову, разражается хохотом. Вика, на него глядя, тоже. Оба подымаются из-за стола, обнимаются.
С ц е н, а 3-я
В комнате темно, лишь за одним из окон справа густо-медовый свет. На этот свет поочередно выходят из темноты баба Маня, Мутер, Вика, Жека, Виктор и произносят монологи.
Б, а б, а М, а н я. Осподи! Осподи! Ничего мне для себя уже не надо. Но пошли хорошую жизнь Вике, Жене, да и Нина женщина не старая, должно у нее еще что-то быть кроме детей и работы. И не прибирай меня к себе, пока не соблаговолишь их заметить и согреть. Чтобы могла я увидеть их счастливыми и после этого умереть спокойно.
М у т е р. Господи! Бабий век — сорок лет, а мне сорок семь, никому я теперь не нужная. И пусть! Но если нам не было счастья, пошли хоть детям нашим. Неплохой вроде человек этот Виктор, только, кажется, очень уж умный. Ну да может быть так и надо, потому что Вика тоже умная, простые сватались — всем отказала. А из Женьки выбей дурь. Не его это дело — летать. Пусть здоровые летают, он же больной и псих к тому же. Господи, выведи его на ясную дорогу. Ничего мне не надо, только бы у них все благополучно…
В и к т о р. Решилось! Теперь у меня есть жена и все силы пойдут на то, чтоб проломить стену. Я пробьюсь. Я все равно пробьюсь. Теперь новые времена, нужны порядочные и умные люди.
В и к а. Ничего не знаю. Ничего не хочу. До него все было ясно: школа, университет, учительство. Я была убежденной комсомолкой, одно время секретарем факультета, хоть мне это и не нравилось. Он своими речами всю меня прежнюю разрушил. Ой, не знаю, что у нас будет за жизнь в этом доме. Он и мои родные — люди из разных опер… Но он мне нравится. Он мне очень нравится и нужен.
Ж е к а. Хорошо тем, у кого отцы есть. Требуют, заставляют. Пусть бы даже и побил другой раз… А тут все должен сам. А воли нет! Голова, руки, ноги у меня нормальные, а воля слабая. Вике хорошо, она девчонка была. Девчонкам не надо курить, бартыжать. Попробуй пацан этого не делать, если все твои товарищи это делают? Задразнят, забьют. Но как только поступлю в аэроклуб, так все, довольно с меня глупостей! Не хочу я в этом доме, в этой нищете жить. Теперь еще сеструха лба здорового привела. Нет, чтоб маленького, по себе, найти. Чтоб в случае чего и побить можно было. Ей понадобился на две головы выше. Если он упрется, я его даже с места не сдвину. Таких можно бить лишь коллективно. Вот уж, как в песне поется: «Тридцать лет ходила целкой, а теперь война пришла…»
Медовый свет гаснет, вместо него включается яркий электрический. Баба Маня в своей комнате строчит на машинке. Вика в своей сидит за столом перед горой ученических тетрадей. По большой комнате носится с разными бытовыми предметами в руках Мутер. За большим столом напротив друг друга сидят Виктор и Жека. Виктор стучит на пишущей машинке, перед Жекой стопка учебников, он что-то выписывает из них в тетрадку.
ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ 57-Й год
Сцена 1-я
Пять утра. Мутер из коридора несет кастрюльки, тарелочки, расставляет на столе, укутывает полотенцами, потом старой
вязаной кофтой. Присаживается. Послюнявив химический карандаш, на бумажных листках что-то пишет, приоткрывая кофту, кладет их на тарелочки и кастрюльки. Наконец решительно подымается,
идет к выходным дверям, берет с сундука хозяйственную сумку
выключает электричество. Хлопает дверь… Пауза… Рассветает.
Полуодетые Вика и Виктор выходят из своей комнатки, отворачивают кофту, перебирают записочки, смеются.
В и к т о р. Ну м мамаша у тебя. Это Жене… Это Вике… Это мне… Непостижимо.
В и к а. Да, мама на нас помешана, сколько себя помню.
В и к т о р. И ты такая будешь?
В и к а. Не знаю. Но я не в маму. Я в бабу Маню.
В и к т о р. С чего ты взяла? Баба Маня — миротворец, Мутер — вояка. Ты тоже на самом деле очень агрессивна. Да и внешне ты похожа на мать.
В и к а. Но больше всего я хочу мира, следовательно, быть миротворцем.
В и к т о р /не слыша ее, задумчиво/. Странно, она даже ищет войны. Зачем эти записочки? Чтобы разделить нас и поссорить? Делает она это неумышленно, но факт налицо. Мы садимся за стол: это мое, это твое, это тоже мое — и кто-нибудь обязательно сунет в рот не свое или вполне сознательно захочет чужого. Обида неизбежна.
В и к а. Ничего ты не понимаешь. Наоборот, она хочет исключить любое
недоразумение, потому что любит нас.
В и к т о р. Любит. В этом не сомневаюсь.
В и к а. Да, любит. Это ведь из войны вышло. Поедет на менку, привезет что-нибудь, мы бросаемся на нее с криком: мамочка, дай! Пока она сама может делить, кончается мирно. А когда спим и она нам оставляет… Ну ты сам знаешь, на какие вещи способен хронически голодный человек. И тогда она придумала записки писать. О, когда-то по утрам мы на этом столе находили послания не про одну еду. Целый день нам был расписан: как обращаться друг с другом, в какие игры играть и так далее и тому подобное…
В и к т о р. Потрясающе. А не осталось ни одного послания тех лет? Было бы страшно интересно.
В и к а. Нет, не осталось.
В и к т о р. Жаль… А давай в таком случае еще немного поспим.
В и к а. Знаю я тебя. Вредно. Мне надо к занятиям подготовиться.
В и к т о р. Вика, ну пожалуйста.
В и к а. Вредно. Особенно тебе. Потом целый день будешь как сонная муха.
В и к т о р /про себя/. Еще и утверждает, что похожа на бабу Маню. Мутер ты вылитая, за других решающая, кому что и сколько.
В и к а. А хочешь, я расскажу такое, о чем ты и не подозреваешь. Когда отец привел Мутер в этот дом, народу здесь проживало много. Дедушка с бабушкой, дядя Коля, дядя Петя, тетя Дуся, их жены и мужья, их дети. Тесно было в этом доме, но жили дружно, без особых обид. Кто-то сносил ботинки или пиджак, ему покупают новое. Все по необходимости и никто с этим не спорит. И вдруг Мутер. Сразу всех она пересчитала, и кто сколько ест, и что носит в дом, и как одет, и кто кем пренебрегает. И в один прекрасный день как врезала. А почему Васе костюм, а Пете только рубашка?.. А почему Дуся носит воду из колонки, а Шура никогда?.. И так далее, в таком же духе. Бабушка с дедушкой аж задохнулись от неожиданности. Да как ты смеешь!.. Да кто ты такая!.. А вот и смею… А вот я такая… Чуть из семьи Мутер тогда не вылетела.
В и к т о р. Да, пожалуй грустно. Знаешь, что я заметил. Она садится за стол уже после всех.
В и к а. Знаю. Чтобы если кто-то не доел, ничего бы не пропало. В то же время, если кому-то какой-то кусок понравился, не съесть его одновременно со всеми и не иметь возможности подложить Жеке, мне или тебе, сама она как-нибудь перебьется. И ничего с ней не сделаешь. Такой уже навсегда сделали ее проклятые условия нашей жизни.
В и к т о р. Вот именно: условия нашей жизни… Знаешь, каким открытием я мучаюсь уже несколько дней? Наша проклятая революция
была колоссальной попыткой увязать прогресс с регрессом, то есть науку с религией. Коммунистическая идея — это же христианство, доведенное до крайности, когда особь не может иметь своего мнения, а лишь без конца растворяется в обществе. Это регресс, потому что вступает в противоречие с прогрессом — наукой, цивилизацией. Так как наука — дело выдающихся одиночек. Чтоб сделать дело науки общим делом, она должна заполнить сознание каждого, а до этого пока страшно далеко. Помнишь Зимнее? У тебя и у меня были ученики, которые во многих словах не дописывали по несколько букв. Как говорят, так и пишут… И все-таки будущее принадлежит коммунизму, ничего другого быть не может.
В и к а. Когда же он наступит?
В и к т о р. Думаю, через несколько сотен лет.
В и к а. Ох!
В и к т о р. Случится это может только в результате эволюции. Человек вернется почти к животному равнодушию по отношению к таким ценностям как мораль, этика. Все это заменит ему всемогущество знания, а следовательно, неслыханного удовлетворения цивилизацией. Я могуч, я могу все! — скажет человек. За ненадобностью исчезнут пороки вроде зависти, жадности, ревности. Не нужна будет и религия, призывающая держать себя всеми силами в узде. Но произойдет это, когда он действительно станет могуч. Я верю в огромные возможности
самосовершенствования и науки.
В и к а. Ты, конечно, прирожденный сочинитель.
В и к т о р. Знаю.
В и к а. Так пиши.
В и к т о р. А кто напечатает? Еще и посадят.
В и к а. Да. А как жалко…
В и к т о р. Для меня это то же самое, что для женщины быть красивой и всю жизнь носить паранджу… Ну его все к аллаху! Пойдем еще полежим…
В и к а. Вечером.
В и к т о р. Ну пожалуйста! /Пытается обнять жену/.
В и к, а /уклоняясь/. Нет, постой. Мне тоже кое-что хочется сказать тебе. Ты умный. До тебя я была убежденная комсомолочка, старалась верить вождям, от других того же требовала. Ты разагитировал меня на все сто. Да, все происходящее не то, что надо. Согласна. Однако мы с тобой преподаватели средней школы. Детство, как тебе известно, должно быть гармоничным. Конечно, по возможности дети должны знать как можно больше правды. Но не наступило такое время, чтобы ты мог разговаривать с ними так, как с первого дня заговорил со мной. Рано, Витя! Отдельно, если видишь, что перед тобой умный мальчик или девочка, наверное можешь, а перед целым классом — рано. Недавно мне сообщают: знаете, Виктория, что ваш муж ученикам сказал? Что мы живем в военно-полицейском государстве, где сверху до низу одни рабы. Виктор, так не надо.
В и к т о р /уныло/. Знаю. Вырвалось. И тут же подхватили. С радостью, между прочим. Мол, кто ж этого не понимает, но каким надо быть дураком, чтоб говорить вслух. Ух, как надоела мне эта школа! Разве такими должны быть учителя, таким ученье?
В и к а. Не все у нас плохие.
В и к т о р. В том-то и дело. А что говорят, чему учат?
В и к а. Ты в том числе.
В и к т о р. Да! О проклятье…
Вика идет в свою комнатку, садится за стол, читает тетради, успокаивается, начинает улыбаться, смеется.
В и к а. Витя! Подойди. Вот подтверждение вышесказанному. Юрка Смирнов в прошлый диктант не поставил тринадцать знаков препинания. Юра, говорю, надо знать правила, а кроме того внимательно слушать преподавателя. Многое на слух ясно — паузы, интонация, темп чтения. И теперь он наставил запятых ровно тринадцать лишних.
Виктор подходит, становится перед женой на колени, обнимает и гладит ее бедра.
В и к т о р. Вика, ну…
В и к а. Не можешь?.. Сначала испортил во мне комсомолочку, теперь делаешь чувственной женщиной…
Он берет ее на руки, кладет на кровать. Страсти.
В и к т о р /победно/. Все я только что врал. Пока существует любовь, до тех пор будет существовать и ревность, и жадность и все остальное. Ну для чего это удивительное бедрышко, и грудки, и плечики? Только для того, чтобы добиваться, терять, при этом завидуя, ревнуя, жадничая.
В и к а. Да, так все и будет до тех пор, пока ты не сделаешься всемогущим. И не станет ни морали, ни этики, ни чувств. Ура!
В и к т о р. Ви-ка./Оба хохочут/.
С ц е н, а 2-я
В комнате баба Маня убирает со стола. С улицы врывается Мутер.
М у т е р. Маня, представляете, кошелек украли. Главное, знаю кто. Так и стоит ее наглая рожа перед глазами… Дают колбасу. Я заплатила в кассу, народу человек двадцать, двигаемся довольно спокойненько. Вдруг продавщица кричит кассирше: «Люба, чеки больше не выбивай, колбаса кончается». Ну тут народ зашумел, все руки к прилавку тянутся. Чтоб вон не выдавили, я за что-то уцепилась. И слышу сзади здоровенная бабища прямо задушить меня старается. Это она и вытащила. Мерзость! Так бы и убила. А в кошельке-то одна мелочь осталась. Дура набитая.
Б, а б, а М, а н я. Про воров никогда не надо забывать.
М у т е р. Да время уже как будто не голодное. Ужасно противно. Убила бы.
Б, а б, а М, а н я. Нет.
М у т е р. Что «нет»?
Б, а б, а М, а н я. Да за что там убивать, если одна мелочь осталась, а сам кошелек вообще ничего не стоит. Мне ее просто жалко.
М у т е р. Странно, мама, вы рассуждаете. Ей-то хотелось обобрать меня до нитки.
Б, а б, а М, а н я. Все равно на пользу б это ей не пошло.
Входит Вика. Мутер не обращает на нее внимания, но бабушка спешит навстречу внучке с видом тревожного вопроса.
В и к а. Да.
Б, а б, а М, а н я /крестится/. Слава тебе, господи!
М у т е р. Что это у вас за секреты?
Б, а б, а М, а н я. Знаешь, куда Вика ходила? В консультацию. Скоро бабкой будешь, а я прабабкой.
М у т е р. Правда? Вика, это правда? Ну мне даже нечего сказать…
Втроем садятся на диван. Переживают.
Б, а б, а М, а н я. Бельевое полотно у меня уж давно припасено. Знала я, что все будет нормально. Можешь, Вика, не беспокоиться, приданное маленькому сошью сполна.
М у т е р /решительно подымается с дивана, ходит по комнате/. Так! Придется нам разделить большую комнату перегородкой. А, как на это смотрите?
В и к а. Ой, мама, не надо спешить.
Б, а б, а М, а н я. Да, Нина. Не кажи «гоп», пока не перепрыгнешь.
В комнату врывается Жека.
Ж е к а. Я летал! Представляете, я летал!.. Сам взлетел, сам сделал круг, сам сел. Смотрю, уже земля, ко мне бегут. Нет, честно слово, летал. Даже сам сел. Ощущение жуткое. Время пролетело — как одна секунда. Рраз! Ну, думаю, что ж оно такое будет? А оно ничего, мотор тянет, самолет слушается…
В и к а. Женя, ты слишком взволнован. Сядь, выпей водички и расскажи нам все по порядку.
Ж е н я. Я летал, понимаешь? Сам взлетел, сам сел. Ты почему мне не веришь? Я летал, чтоб мне с этого места не сойти…/Сверкая глазами, пальцем обличительно показывает на Мутер/. А что было?.. Кто мне не
верил? Кто в полном смысле этого слова ставил мне палки в колеса? Все вы, в том числе и ты, Вика. Трус с детства… На дерево влезет, обратно не может… Не представляют они, видите ли, как я буду летать. А я сел и полетел! И по аэроклубу я, представьте себе, первый курсант.
В и к, а /растроганно/. Братец! Мы все хотим тебе самого лучшего. Летай. Успокойся, прости нас и летай.
Ж е к а. Нет! Я должен сказать, что самый предатель из предателей это ты, Мутер. Ведь ходила и в медкомиссию, и к начальнику аэроклуба — просила меня забраковать, потом отчислить. Еще пойдешь? Но я уже летал, понимаешь. Я уже не могу без неба.
В и к, а /очень строго/. Женя, успокойся. Мы верим, что ты летал. Но самое главное у тебя впереди. После аэроклуба ты хочешь в училище, а туда принимают после экзаменов. Ты же за математику, физику и литературу по-прежнему и не думал браться. Так что не спеши радоваться, положение твое не очень хорошее. /Бабе Мане и Мутер, подмигивая/. Мы с Женей теперь примерно в одинаково неопределенном положении.
Ж е к а. В каком еще положении?
В и к а. А…
Все три женщины смеются.
Ж е к, а /гневно/.Запомните! Может быть, мне еще многое предстоит, я действительно в положении. Но я выйду из него.
Б, а б, а М, а н я. Вот и хорошо. Вот и договорились. Успокойся, Женя.
Ж е к а. Да! Я летал. Вы ничего не поняли. Рожденные ползать, летать не могут…
Входит Виктор. В руках у него журнальная книжка, лицо такое же бессмысленно счастливое, как у Жеки.
В и к т о р. Вот! Сбылись мечты идиота. Здесь моя статья.
Ж е к, а /не замечая книжки, не слыша слов свояка/. Витя, я летал. Сам! Поднялся, вниз посмотрел и сел.
В и к т о р /не замечая Жеку, Вике/. Не хотел говорить, ждал, когда выйдет. Это сигнальный номер. Теперь уж все, теперь могу показать.
В и к, а / как-то потеряно открывает книжку/. Вижу. Поздравляю. Молодец.
М у т е р. Правда! Виктор Мамин. Хм… Думаю, что это он такое там пишет. Не похоже на Викины занятия. Пожалуйте вам: у нас под боком появился писатель.
В и к а. Мама, это его заветная мечта.
В и к т о р. Если б вы знали, как это трудно. А сколько подозрений у редактора.
В и к а. А наш Жека летал. Он теперь без неба жить не может.
Ж е к а. Да, Витя, я теперь без неба жить не могу.
В и к т о р. Странно и удивительно. Женя без неба, я без литературы… Очень странно и удивительно.
М у т е р. А у нас тоже новость почище ваших полетов и книжек. Вика ходила…
Б, а б, а М, а н я. Нина, у тебя не язык — помело!
М у т е р. Да я что? Я ничего. Я только хотела сказать, что Вика ходила в магазин и у нее…
Ж е к а. И у нее украли кошелек.
М у т е р. Ха-ха-ха. Это я ходила в магазин, и у меня украли кошелек.
В и к т о р. Не понимаю. А Вика куда ходила?
Ж е к а. А Вика ходила туда же и нашла его. Вика, да?
В и к а. Да.
Ж е к а. Чудо! День чудес. Но с небом ничто не сравнимо. Летишь, самолет покачивается, мотор тянет. Это только с земли кажется, что он летит прямо. На самом деле ничего подобного — уводит, кидает то вправо, то влево, даже трясет. Его надо держать. Эх, красота!
Б, а б, а М, а н я /про себя/. Какой сегодня странный день. Ой, не рано ль радоваться?
В и к а. Мне плохо. Ой, сейчас меня вырвет! Эээ… Эээ… /согнувшись пополам, убегает в коридор/.
Б, а б, а М, а н я /радостно/. Ну вот и хорошо. Это нормально. Со мной точно так все и было.
Свет гаснет. Пауза. За одним из окон медленно разгорается медовый свет. Перед ним стоит Мутер.
М у т е р. Все довольны. А я? А моя радость одна и та же: робы, падла — и падла робе. Еще и кошельки начинают воровать. Еще и в бабки скоро произведут. Такая жизнь, такие развлечения… Не хочу. Надоело! Будь проклята вся эта наша жизнь!..
В Р Е М Я Д Е Й С Т В И Я 58 год
Большая комната разделена пополам. Перегородка начинается от печи, причем, топка и плита находятся на половине, где живут бабушка и Мутер. Их часть комнаты как бы проходная, на половину молодых можно пройти лишь через их половину в дверь в стене.
С ц е н, а 1-я
На половине молодых дверь в комнатушку раскрыта, в постели Виктор и Вика. Перед их кроватью стоит детская коляска, которую Вика время от времени покачивает.
В и к, а (прижимаясь к мужу). Ах, до чего хорошо!
В и к т о р. Что именно?
В и к а. Все!
В и к т о р. Понимаю. Ты его выносила, ты его родила. ты сделала, что
полагалось. Совесть чиста, удовлетворение абсолютное.
В и к а. Да!
В и к т о р. Скажи, что ты чувствовала сразу после родов и в первые часы?
В и к а. В семь вечера родила, мне дали его посмотреть, и всю ночь не спала.
В и к т о р. Больно было? Мучилась?
В и к а. Ничуть! Было очень хорошо. Всю ночь мечтала.
В и к т о р. Правда?! О чем же ты мечтала?
В и к а. О будущем. Виделось только хорошее…
В и к т о р. Например.
В и к а. Ну это же целая жизнь! Как он будет расти. Сначала полный несмышленыш. Потом начнет умнеть. Я буду его любить и помогать не делать глупости. Тебе тоже там важное место отводилось. Да, и я, и ты, мы оба теперь себе не принадлежим.
В и к т о р. Удивительно. Честное слово, я не знал, что это вот так сразу с вами происходит. Я думал, это начинается потом.
В и к а. У меня роды прошли в пределах нормы.
В и к т о р. Удивительно. А что-нибудь конкретное виделось? Какие-нибудь игры или еще что-то…
В и к а. Я мечтала, как наступит май, мы придем в себя, в один хороший теплый вечер красиво оденемся, положим малыша в колясочку и своим ходом, не спеша, будто совершенные какие-нибудь буржуа, отправимся в парк гулять.
В и к т о р. Я тронут. Да, обязательно так и сделаем. А скажи, не могут в роддоме детей поменять? Они ведь когда родятся, похожи друг на друга как китайцы.
В и к а. Что ты! Ничуть они не похожи. Я своего как увидела, так уж он для меня один единственный мгновенно стал. Носик такой ровненький, губочки пухленькие, лобик ясный. Они очень разные, а наш самый лучший. Нет, правда лучший. Другие красные, сморщенные, горластые, а наш белый, чистый, пухленький, спокойный. Смотрю на него и вдруг сердце от жалости сжалось. Что за ангелочек такой? Ну хоть немного покричи. И он меня понял, заворочался, тени по личику пошли, закряхтел как старичок.
С ц е н, а 2-я
На половине немолодых несколько раз повторяется одно и то же:
— Мама, не так!
— Баба Маня, я сама…- Вика оттесняет старух то от печки, где варится манная каша для ребенка, то от детской колясочки, то от корыта с пеленками. Лишаемые права на помощь, бабка с прабабкой терпеливо ждут и Вика разрешает подменить себя у печки, колясочки, корыта.
С ц е н, а 3-я
В окне, из которого обычно лился медовый свет, теперь стоит детская колясочка, из которой непрерывный детский ор.
М у т е р. Это животик. Это газы.
Б, а б, а М, а н я. Не надо было давать ему этот вишневый сок. Рано, слишком рано для добавок.
В и к а. Славочка! Слоник мой маленький, ну что с тобой случилось?
В и к т о р. А я вам скажу, в чем дело. Свободы он хочет. Надоело ему по рукам и ногам быть связанным. Надо попробовать раскрыть его, чтоб руки-ноги работали.
М у т е р. Мало что животик, так и простудить ребенка надо? Никогда не слышала, чтоб ребенка не пеленать.
Б, а б, а М, а н я. Это вы, Витя, что-то лишнее придумали. Мы про такое не слышали.
В и к т о р. А я все-таки убежден, что свобода — первейшее условие любого развития.
В и к а. Ой, ради бога, сейчас не время для афоризмов. Может быть ему еще и на головке постоять, как папа делает? Или холодными обливаниями заняться? У ребенка что-то болит, понимаешь?
В и к т о р /уныло/. Понимаю. /В сторону/. Я здесь абсолютно лишний. Я, конечно, уже очень полюбил своего малыша, но пробиться к нему через этих яростных баб нет никакой возможности.
С ц е н, а 4-я
Те же. Очень припадая на правую ногу, с левой рукой в гипсе и на привязи, входит небритый Жека. С великой обидой смотрит на онемевших от неожиданности родных.
Ж е к а. Вы видите перед собой бедного Мака. Армии мои разгромлены, полководцу пришлось спасаться бегством. /Поет/
Перебиты-поломаны крылья,
Дикой злобой мне душу свело,
Кокаином, серебряной пылью
Все дороги-пути замело.
В и к а. Женя! Что с тобой случилось? И почему ты не писал?..
Ж е к, а /Ничего не говорит. Героически разнесчастный идет к дивану, тяжело грохается, пьяно продолжает петь/.
Счастья в жизни еще не видала,
Одинокая в детстве росла,
Труд преступников рано узнала,
С ними грабила вместе, пила…
В и к а. Женя, да ты еще и пьян!
Ж е к, а /тихо/
А теперь я иду, спотыкаясь,
И не знаю, что ждет впереди… /засыпает/.
М у т е р /воет/. Так и знала. Долетался! Да разве ж оно когда-нибудь будет по-нашему… Агитируют: выше, дальше, глубже! Вот такие дурачки, как наш, и попадаются. Женька, ты чего это дуришь? А ну открой глаза и расскажи, что случилось.
В и к а. Брат, слышишь. Ну-ка, перестань притворяться и расскажи, что случилось, почему ты даже не написал о своем несчастье. Открывай глаза.
Ж е к, а /открыв один глаз/. А не писал ради вашего же спокойствия.
В и к т о р /пристально смотрит на Жеку, вдруг решительно идет к посудному шкафу, берет початую бутылку вина, наливает полный стакан и подносит Жеке/. С возвращением!
Ж е к, а /ожив на все сто/. Вот это зять! Вот это по нашенски.
М у т е р /отбирает у Жеки стакан/. А это как раз лишнее. А это не надо.
Ж е к, а / отбирает у матери стакан/. Нет, надо.
В и к т о р /налив и себе полный стакан/. За прибытие!
В и к, а и б, а б, а М, а н я. Пусть пьют. За прибытие надо.
Ж е к, а / пьет со смехом и вновь затуманивается от обиды/. Да что рассказывать? Было дело. Шасси заело. Одно колесо вышло, второе нет. Знаю, что надо убрать и первое и садится на брюхо, а не могу, рука не слушается. И понесло по земле пропеллером. В голове скачка, в глазах сверкание. Господи, думаю, скорее бы все это кончилось…
В и к т о р. Так и думал?
Ж е к а. Да, журналист. Так и думал. Скорее бы, думаю, обо что-нибудь трахнуло. Это чушь, будто одни трусы, а другие герои. Все зависит от организма. Мой организм решил, что на брюхо садиться страшней, чем на одно колесо. И все на этом кончилось. Так решил мой организм.
В и к а. Ну что ж, как бы там ни было, а братик мой жив. Давайте накрывать на стол, отметим возвращение как полагается.
Ребенок в колясочке, замолчавший при дядином появлении, вновь начинает кричать.
Ж е к а. Неужто мой племянничек. Ой до чего голосистый. В дядю. Конечно же в дядю… Дайте подержать, мы вместе споем. /Ему подают белый кричащий сверток. Он поет/.
Спи, мой бэби, спи мой кудрявый бэби,
Усни, усни, а я тебе про горе пропою,
Ууу… бай-бай…
/ребенок орет громче/. Ага, чужое горе, когда своего хватает, тебе не нравится. Принято к сведению. Вот тебе наша.
А полюбил ее, каналью, разрешала брать за талью,
А дальше ни-ни-ни, ах, боже, сохрани.
Колокольчики-бубенчики, звенят, звенят,
А братишки моей юности сидят, сидят…
Ребенок утихает на несколько мгновений и вдруг начинает орать с новой неслыханной силой, взахлеб. Всем делается
страшно. Все, кроме Жеки, единодушно: «Скорую помощь! Надо скорее скорую помощь».
С ц е н, а 5-я
Из окна медовый свет. Перед окном один Виктор.
В и к т о р. Они еще в приемном покое сказали, что дела наши плохие, а я не поверил, не встревожился по-настоящему. Как это со мной может что-то случиться? Ведь он — это я. И со мной ничего не может случиться. Ну и еще сработало недоверие к нашим врачам. Наша медицинская школа учит своих воспитанников шаманству. Главное — больного и его родственников запугать. Не любят да и не умеют наши врачи говорить правду, сами запуганы. А сегодня, когда пошел в больницу, Вика скатилась навстречу по лестнице, упала головой мне на грудь и долго не могла слова сказать от рыданий. Вчера у нашего крохи
на четыре минуты останавливалось сердце. Я был потрясен. Больше того, убит. Он, мой сын, мог умереть, и даже умирал на четыре минуты! Картина ужасного как бы разворачивалась и разворачивалась передо мной. Да ведь опасность еще не миновала! Вдруг опять его маленькое сердечко станет и на этот раз врачи не помогут? Что же мы тогда будем делать, как дальше я смогу жить? Целый день я думал только об этом. Наконец, когда вернулся домой и увидел его пустую колясочку, усталый мозг выдал: надо все начать сначала, надо будет родить еще ребенка. Да! Да! Это единственный способ победить смерть. И… это знают все собаки, кошки, пчелы, наконец узнал я. Я приобщился наконец к миру, космосу. Рабом в Германии и на Урале я тоже непрерывно думал об исходе для себя. Будет ли он вообще какой-нибудь, или же моя жизнь кончится ничем. Теперь происходит что-то другое. Теперь моя забота уже не о себе… Теперь мое Я — не самое главное.
В Р Е М Я Д Е Й С Т В И Я 5 9 год
С ц е н, а 1-я
Мутер на своей половине готовит на печи. Входит чрезвычайно пьяный Жека. Он все время закрывает один глаз, так как предметы перед ним двоятся.
Ж е к а. Ну, чего смотришь? Не видела, что ли? Перед вами классический образец русского запоя!.. Ну, давай, начинай пилить. Женя слабый. Женя больной. Женя пропащий… Давай, начинай. Молчишь! Надоел я вам. Отдохнули годик, поблаженствовали, теперь Женя поперек горла. /Садится за стол, бьет в отчаянии кулаками/. Да, да! Плохо, что Женя вернулся. А лучше всего, если б Жени вообще не было. (Плачет. Вдруг в ярости). Ну чего молчишь? Давай, пили, рассказывай, какой Женя нехороший.
М у т е р. Женя!..
Ж е к а. Знаю, что Женя! Знаю, что пилить уже не будешь. Теперь тебе меня жалко. А я с работы пришел, и не жалость мне твоя нужна — есть я хочу. Где обед? Будешь ты меня кормить?
М у т е р. Женя, я сейчас. Что ты хочешь? Есть супчик с фрикадельками. Есть немного соуса. Котлетки только что пожарила…
Ж е к а. Все равно. Соус давай. А вообще ничего не надо. Я спать хочу. /Делает попытку подняться/. Где мне спать? Во что дом превратили? Ни поесть, ни поспать. Дом, где я родился, стал чужим.
М у т е р. Шшш… Ты что? Женя, так нельзя. Куда же твоей сестре деваться? Она тоже в этом доме родилась.
Ж е к а. Если б она поменьше о себе воображала. У родителей мужа отличная квартира. Так нет, она независимой хочет быть. На маминой шее.
М у т е р /про себя/. Что правда, то правда: оба вы друг друга стоите, никогда с маминой шеи не слезете.
Входит Вика
В и к а. Что здесь происходит? Братец опять не в себе. Хоть бы мать пожалел.
Ж е к, а /как бы про себя/. Во, легка на поминке.
Из комнатушки за печью с натугой, держась руками за дверь, появляется баба Маня, беспомощная и очень взволнованная.
И третья мама, патриаршка, выползла. Ну давайте! Я жду. Я готов.
М у т е р. Мама, вы зачем поднялись? Не надо, не надо вставать. Вика, давай-ка уложим ее обратно. Это ж надо! Ложитесь, мама, как-нибудь без вас разберемся.
Б, а б, а М, а н я. Вика! Нина! В коридор меня… Мне… хорошо… лишь бы вам…
Вика и Мутер со словами: «Хорошо, хорошо! Все будет нормально, сейчас надо лежать и не волноваться…" — уводят старуху,
закрывают двери в ее комнатку.
В и к а. Женя, давай-ка ешь, да тоже ложись спать.
Мутер ставит перед сыном парующую тарелку, нарезает хлеб, достает из трехлитрового баллона огурцы. Входит Виктор.
М у т е р. Вот, Женечка, кушай на здоровье.
Ж е к, а /смотрит на Виктора, по глазам видно, в голове его идет какая-то работа/. Ха-ха-ха… ха-ха-ха… такую закуску грешно есть помимо водки. Дайте мне вина!
В и к а. Что? Такого еще не было. Женя, ты совсем обнаглел…
Ж е к а. Это еще вопрос, кто обнаглел, кто кому жить не дает.
М у т е р. Женя, да как ты смеешь!..
Ж е к а. А может быть, мне надоело под пивными торчать. Может быть, я, рабочий человек, хочу дома спокойно выпить. Могу я выпить дома, чтоб не бояться мусоров. Могу, а? Все решено: я иду в магазин.
Жека делает попытку подняться со стула. Мать и сестра удерживают его.
В и к а. Да это он специально комедию ломает.
М у т е р. Женька, перестань ломать комедию. Давай ешь — и хватит на сегодня.
Ж е к а. Да? Спать ложиться? Вы тут развлекаться будете, Женю обсуждать, какой он дурак, а Женя спать. Не хочу я спать! Не надо мне вашего соуса. Я иду к своим, таким же дуракам. С дураками, если хотите знать, интересней. Из шестерых у нас только один летать остался. Остальные вкалывают. Ха-ха-ха… ха-ха-ха… Да здравствуют дураки и алкоголики!
Подымается. Яростно борется с удерживающими его сестрой и матерью. Все трое падают на пол. Барахтаются. Жека ползком
стремится к двери. Добравшись до порога, вдруг пластается поперек половой мягкой дорожки и, наворачивая ее на себя, катится до самой печи.
В с е. Это же белая горячка!
Ж е к, а /из кокона, в который превратился/. Ааа!.. Падлы, суки, трижды в рот меня …, век свободы не видать!.. Горим!!! Ааа… Режьте меня, ешьте меня, порубайте мой хер на пятаки…
С ц е н, а 2-я
Вика и Виктор идут на свою половину. У них новая обстановка — диван, два кресла, секретер, журнальный столик, торшер.
Довольно уютно.
В и к а. Я потрясена.
В и к т о р. А мне все ясно.
В и к, а /нервно/. Что именно?
В и к т о р. Мы здесь лишние. И в общем-то он прав. Девушка, выходя замуж, должна уйти к мужу.
В и к а. Абсолютно уверена, что и без нас все было бы точно так. И даже хуже. Согласись, что он тебя побаивается.
В и к т о р. И это что же — хорошо? Я его раздражаю. Ему хочется быть хозяином.
В и к а. Какой из Жени хозяин. Никогда не будет он рачительным.
В и к т о р. Вика, мы же педагоги, нас пять лет учили, что никогда и ни на ком нельзя ставить крест.
В и к а. Но именно сейчас у него такой период, когда кто-то более сильный в доме просто необходим. Если б не было тебя, он бы и не то еще вытворял. Он бы первым делом таких же дружков навел сюда.
В и к т о р. Но факт остается фактом — я его раздражаю и даже провоцирую. Вся его сегодняшняя бравада, мне кажется, не в последнюю очередь из-за меня.
В и к а. Да о чем мы спорим? У тебя-то не было жилья. Жилье твоих родителей — не твое жилье. А то бы я совсем не против. Я очень даже не против.
В и к т о р. Ладно. В ближайшем будущем возможно кое-что изменится к лучшему. Монахову должны дать в новом доме трехкомнатную, а мы займет его однокомнатную. Она старинная, их там сейчас семеро помещается. Ну и в Москве возможно пофартит. Будем надеяться.
В и к а. Только и остается, что надеяться. Давай чего-нибудь перекусим.
В и к т о р. Ты же знаешь, по вечерам я стараюсь воздерживаться. Чаю у своих выпью и хватит с меня. Ну, я пойду поработаю часиков до десяти, к одиннадцати обязательно буду дома.
В и к, а /одна/. Иди куда хочешь. Все я очень хорошо вижу. Осточертела тебе семейная жизнь, одолевает желание вырваться из этого плена. Неужели мне предназначена такая же судьба, что и маме? Он хочет второго ребенка. Говорит, буду работать, все наладится. А я второго не хочу. Чем больше связана я, тем свободней будет ему. Господи, какие, однако, бездны открываются, когда что-то в жизни меняется. Университет, учительство в райцентре, замужество и роды… Точно как в Жениной песне: «Чем дальше в лес, тем больше дров». Кстати, что-то давно братец не поет. Вместо этого дурацкий какой-то смех слушать
приходится. А… Да ведь мы ему и запретили. Чтоб нашего ребенка не беспокоил. Вот еще мне одна бездна, истина, последствие, открытие… Сколько их еще будет? Ну правильно. Родить еще одно орущее чудо. Или получить второе высшее образование. А то еще совсем новое — завести любовника, как замужней женщине полагается. И пожалуйте — новые радости, и кочки, и тучи. Чушь все! Квартира нам нужна, и муж мой умней и лучше меня. Сейчас он едет в трамвае к родителям, чтобы в их просторной квартире, страшно обожаемый, в тишине и покое писать новую «Войну и мир». Да! Да! Нехорошая я все-таки баба, какими-то подлыми подозрениями терзаюсь.
С ц е н, а 3-я
На половине молодых Виктор устанавливает механического боксера, похожего на себя, только черного.
В и к т о р. Как-то надо им противостоять. Чудо техники, когда-то я с твоей помощью собирался сделаться чемпионом мира. Но после довольно скромных успехов понял, что если окончательный триумф и возможен, к тому времени останусь без зубов, с переломанными челюстями и носом, а главное, из меня выбьют все мозги, и уж ни к какой литературе и журналистике отношения я иметь не смогу. Да, решение далось с трудом, а вот теперь с твоей помощью попытаюсь отгородиться от злющих баб. Ладно. Попробуем. Включу-ка я тебя для начала на пятьдесят
процентов. Не мог же я потерять форму более чем на пятьдесят процентов… /Нажимает кнопку у пояса искусственного черного боксера и почти сразу падает, пропустив тяжелый точный удар в челюсть/. Нокдаун! Вот это да. Во мне, значит, нет и половины прежнего. Результат творческих и семейных терзаний. Любопытно. И хотелось бы знать, что же я на сегодняшний день из себя представляю. Так,
включаемся на тридцать. /Боксируют/. Ага! Получается… Лиха беда начало. Мы еще восстановимся процентов на семьдесят…
В дом, заливаясь смехом, входит пьяный Жека. Услышав непонятные звуки на половине сестры, замирает, потом идет посмотреть и увидев боксирующих зятя и робота, вновь хохочет, начинает бегать вокруг дерущихся, изображая из себя то ли судью, то ли ведущего репортаж.
Ж е к а. Бокс! Бокс! Удар… еще удар… Ну, хук правой. Теперь прямой. По печени, по печени ему врежь… Ха-ха-ха… ха-ха-ха… Дзинь! Раунд окончен.
В и к т о р /выключив робота/. Фу. А хорошее это ощущение, когда с тебя пот катит. /Жеке/ Не хочешь попробовать?
Ж е к а. Ха-ха-ха… ха-ха-ха… Очень благодарен за доверие. Но как раз больше всего в жизни не люблю потеть.
С ц е н, а 4-я
Те же. Входит Вика. В изумлении смотрит на робота.
Ж е к а. Ха-ха-ха… ха-ха-ха… У нас теперь учебно-тренировочный центр. Кто против, тому в морду.
В и к т о р /виновато/. Помнишь, я говорил, что мне друг сконструировал робота, с которым я мог тренироваться. Он здесь в углу будет стоять, никому не мешая. Можно на него какую-нибудь старую занавеску накинуть.
В и к а. Но ведь в доме ребенок. Стоит ему твое чудо увидеть, из этого угла уже не вытащишь.
В и к т о р. А не все ли равно, в каком углу ему играть и с кем.
Ж е к а. Ха-ха-ха… ха-ха-ха…С этим черным дядей как раз только и поиграться ребеночку. Да он этого угла будет как черт ладана бояться. Витя, покажи ей, как он работает. Электрический, поняла!
В и к а. Он еще и что-то делает?
В и к т о р. Да. Когда-то я включал его да девяносто процентов. Это копия меня двадцатипятилетнего. Сегодня включил на пятьдесят процентов и получил нокдаун. Вика, мне эта машина нужна, чтоб восстановить форму. Я стал совсем никуда не годный.
В и к а. Так. Тебе надо восстановить форму, а нас свести в гроб.
В и к т о р /теряя терпение/. Но я здесь схожу с ума. Хоть какое-то должно у меня быть занятие?
В и к а. Какое-то занятие… Мало тебе занятий? Я тебе так скажу: убери робота, ему здесь не место.
С ц е н, а 5-я
Те же. Входит Мутер. Останавливается у входа на половину молодых и слушает. Глубоко опечалена.
Ж е к а. Ха-ха-ха… ха-ха-ха… А по-моему, в этом что-то есть. Никаких занавесок не надо. Будем одевать его летом в зимнее Викторово, зимой в летнее. Одевать, раздевать…
В и к а. Может быть и купать и сопли вытирать. Если он еще и электрический, то и речи не может быть, чтобы это здесь стояло.
В и к т о р. Он в десять раз безопаснее электрического утюга или настольной лампы. Электрошнур убирается с обеих сторон.
М у т е р. Дети! Бабушка очень плохая…/Вдруг навзрыд/. Это я ее убила! Я! Я! Таблетка и кефир, таблетка и кефир… Врач говорит, не надо было так делать. Кислота раздражала слизистую, желудок совсем перестал варить. Она мучилась, отказывалась, а я заставляла: надо… надо…
В и к а. Мама, но ты же хотела как лучше. Тебе так посоветовали.
М у т е р. Нет, Вика, нет! Я видела, что ей плохо от этих таблеток с кефиром.
В и к а. Мама, бабушке семьдесят восемь лет. С учетом того, что ей пришлось повидать за свою жизнь, это очень и очень много. Неизлечимые болезни в таком возрасте более чем вероятны.
М у т е р. Нет, Вика, нет! Во всем я виновата. Если б не я, она б еще пожила.
Ж е к а. Ха-ха-ха… У Мутер шарики за ролики заехали. Мутер! Бабушка-то еще не умерла. Да может быть она уже завтра поднимется да как начнет тут строчить на своей машинке. Ха-ха-ха… ха-ха-ха… Ну и Мутер.
В и к а. Вот что, мама, пойдем-ка на диван. Ты правда с нами совсем дошла до помешательства. Тебе надо отдохнуть. Сколько ты можешь с нами мучиться. Я за тебя даже больше боюсь, чем за бабушку. Теперь еще и сама себя изводить взялась. Пойдем, мамочка…
С ц е н, а 6-я
В доме темно. Из окна густо-медовый свет. На него выходит Мутер. В течении монолога свет постепенно из медового превращается в красный. В конце он багровый — цвет гнева.
М у т е р. Господи, я старая грешница. Прости меня за то, чего я сама себе простить не могу. Я видела, как ее рвало этими таблетками и продолжала давать. Потому что ни Виктору в газете, ни Вике в школе квартиру давать не хотят. А Жека с каждым днем хуже и хуже делается. Ему надо жениться и может быть тогда он за ум возьмется. Господи, Маня, кажется, все понимала. Она была очень хорошая и не только на детей, но даже на меня хорошо влияла. Подлая я все-таки баба. Я виновата. Единственное, что могу сказать в свое оправдание, то и сама легко ушла бы из этой жизни если б не Женька да внук…
С ц е н, а 4-я
Вика стоит перед роботом, предварительно стянув с него старый брезентовый плащ.
В и к а. Скоро три года, Витенька, как мы поженились. Помнишь, тогда, первый раз в этом доме, ты говорил что-то о невозможности даже самых близких людей быть друг с другом до конца искренними. Очень это умно было сказано. Я смотрела тебе в рот и ничего не могла ответить путного. Вообще ты меня и по сей день застаешь врасплох. Так вот об искренности. Она все-таки возможна. Если живут бок о бок душа в душу, преодолевая, не считаясь с затратами, всякие неудобства и неприятности, то в итоге ничего кроме искренности быть не может. Она вроде правильного ответа, который на всякий случай пишется в конце учебника. Словом, нужна любовь. А ее нет. Это очень странно. Потому что я тебя люблю. Ты меня тоже любишь. Абсолютно в этом уверена. А любви тем не менее нет. Вместо нее какая-то суетня, соображения, декларации, как в известной басне, мы тянем в разные стороны. Может быть, все-таки мы еще слишком мало живем вместе. Притом нет своего угла, Славик опасно болел, теперь вот баба Маня, дорогая моя бабушка умерла. И теперь новое несчастье: Мутер помешалась, твердит, что виновата в ее смерти… Это в то время, когда у бабушки был при раке желудка еще и туберкулез с отказом одного легкого. Никаким кефиром до такого не доведешь… И еще эта бытовуха: каждый день обязательно
мы должны что-то есть, пить. Завтраки, обеды, ужины — это с некоторых пор стало моим кошмаром. /Вдруг смеется/ Может, мне поколотить хотя бы твое чучело?.. Как там у Ильфа и Петрова? Вот тебе бес в ребро… Вот… Ах, забыла…
С ц е н, а 5-я
Перед роботом пьяненький Жека.
Ж е к а. Ну что, хер моржовый, Виктор Александрович, победитель Вики Домоседовой. Странно видеть ваше изображение в черном цвете. Но в черном, ха-ха-ха… ха-ха-ха…, вы мне больше нравитесь. На Поля Робсена слегка смахиваете. Так! Надо вам немного поработать. Где эти ваши регуляторы и кнопки? Нашел… Вот вилка. Все более-менее понятно бывшему пилоту. Но стоп! Прежде всего личная безопасность экипажа. Прикреплю-ка я вас к стене веревками, чтобы вы мне случайно нос не
расквасили, я этого страсть как не люблю. /Привязывает робота в стене, нажимает кнопку у его пояса и быстро отскакивает. Робот быстро машет руками/. Ха-ха-ха… ха-ха-ха… какая прелесть. Да это же находка. Если вынести его на базарную площадь и простым смертным показывать, забросают пятаками. А если поместить в балаганчик, то вообще и работать не надо, и с утра до вечера пьян будешь. Так! Пора выключать, а то еще вдруг поломается. Как же его вырубить. Ага, понял: ниже пояса боксеры не бьют. Подползу и выключу. /Выключает робота, вдруг мстительно/ А вообще, Виктор Александрович, пора вам со своим семейством и имуществом выметаться отсюда к едрене-фене. Я знаю как это сделать. У меня сейчас баба на прнмете до того горластая, что сто человек перекричать может. А если ей еще стакан самогонки влить в нутро, то никакого удержу. Жениться я на ней не буду, пусть дело сделает, а там как-нибудь и от нее избавимся. Да, дорогие зять и сестренка, вас ждет в городе отличная квартира, и если б вы, Виктория Семеновна, поменьше выебывались, то давным-давно уж бы горя не знали. Бабушка праведница тапочки отбросила, пора действовать для вашего же блага.
С ц е н, а 6-я
На своей половине Вика и Виктор.
В и к т о р. Нам надо очень серьезно поговорить. Я сегодня на работу не иду.
В и к а. Отгул? Пойдешь к матери писать повесть.
В и к т о р. Нет, не отгул. Просто не могу больше. Вчера думал, что смогу. Сегодня проснулся и понял, что все, нет такой силы, которая подняла бы меня на этот подвиг. Но у меня есть причина очень и очень убедительная. Со мной заключило договор «Молодая гвардия», книжка будет очень приличная, массовым тиражом, а это хорошие деньги. Я просто не могу идти в газету, имея возможность поработать самостоятельно как минимум год. Вика, ты же знаешь, о свободном творчестве я мечтал всю жизнь…
В и к а. Но тебе через месяц квартиру дадут. Получим квартиру и тогда можешь увольняться. Виктор, иначе просто быть не может.
В и к т о р. Я знал, что услышу это от тебя. Но во-первых, через месяц — это еще только разговоры. Во-вторых, квартира старая, однокомнатная, ремонт отнимет много времени. В третьих, надо рисковать. После молодогвардейской книжки меня обязательно примут в Союз Писателей, а раз так, то и в ближайшем будущем обеспечат жильем, причем, уже не как газетчика, а как более ценного творческого работника. Ты со мной согласна?
В и к а. Нет!
В и к т о р. Почему? Говорю тебе, я давно мечтаю быть свободным. У меня получилось. И так как я полон сил, то дальше будет лучше. Хочешь, стану на колени. От тебя только требуется еще немного потерпеть.
В и к а. А почему ты не хочешь потерпеть?
В и к т о р. Да ведь я объяснил: не имеет смысла, когда на руках столько козырей. Я ведь не в дом отдыха прошусь. Я наконец работать хочу по-настоящему. Я ж ведь еще никогда не работал по-настоящему. В Германии, на Урале я вообще только тем и был озабочен, как бы побездельничать. И мое учительство, работа в газете — тоже совсем было не то.
В и к а. Нет, я не согласна.
В и к т о р. Как знаешь. Я иду работать к своим.
В и к, а /дрогнувшим голосом/. Значит, в газету не пойдешь.
В и к т о р. Не могу.
С ц е н, а 7-я
Вика и Мутер на первой половине.
М у т е р. Ну хорошо, ну хорошо… Ну получит он хорошие деньги, на год вам хватит, а дальше что? Дальше то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет. Не представляю, как это можно жить без зарплаты. И потом… как это он так хочет быть ни от кого независимым. А кто тему дает, кто контролирует, что он сделал сегодня, что завтра? Мне, лично, это как-то непонятно.
В и к а. Это, мама, можно. Ты здесь не все понимаешь.
М у т е р. Да все я прекрасно понимаю. Красивой жизни ему хочется.
В и к а. Вот именно. Получил бы сначала хоть захудалую квартиру, а там уж ладно, в крайнем случае моей зарплаты на хлеб да чай хватит, с голоду не помрем.
М у т е р. Да! Так ему и поставь. Получи квартиру, потом уходи с работы. А нет, уходи от нас, мы тебе все равно не нужны. Никуда он не денется, он без Славки жить не может…
С ц е н, а 8-я
Жека влетает в дом, с грохотом падает и катится по полу, уже известным способом заворачивая себя в половую дорожку.
Ж е к а. Ой, страх господний! Не бей, сука, меня… Отстань, отстань, крыса подвальная… /Засыпает. Просыпается. Раскручивается. Идет, шатаясь, на половину сестры/. А, негр, ты еще живой. А я ведь не видел, что ты умеешь делать. Так. Привязан нормально. Включу для начала на пятьдесят делений. Гррр… Гррр… Отличная работа. Ну-ка еще на десяточку. Гррр… ав-ав! Гррр… ав-ав! Нормально. Еще прибавим…
В дом входит Виктор. Некоторое время абсолютно хладнокровно наблюдает, как Жека травит его копию. Потом берет экспилота за шиворот и подтаскивает к роботу. Несколько ударов, и Виктор отпускает свояка. Безжизненно обмякшее тело падает без звука на пол. Робот останавливается.
В и к т о р. Если он не очнется, суд присяжных оправдает меня.
Входит Вика.
В и к, а /истерически/. Что ты с ним сделал? Твоя машина убила его.
В и к т о р /не слушая жену/. В доме убавилось жильцов, но этого оказалось мало. И стало даже хуже, чем было. Почему, пока не ясно. Но факт есть факт. /Вике/ Ты была права, никаких роботов в этом доме держать нельзя. Только не нашему Славке он не давал покоя, а твоему братцу дуралею. Знаешь, нет бабы Мани, нам с тобой теперь тоже здесь не место… Я тебе говорил, что мне все ясно? Сейчас, вот сию минуту, мне еще больше ясно. Ты, твоя мать, твой брат — вы так меня до сих пор и не приняли. Потому робот и сделался для вас бревном в глазу.
Жека шевелится, открывает глаза.
В и к а. Женя, ты жив. Пойдем, я тебя положу на диван, потом вызову скорую.
Пробует поднять брата, тот отталкивает ее, сворачивается в комок, чтобы спать, спать, спать.
В и к т о р. Стойте! Смотрите, что сейчас будет. Изобретатель моей копии меня просил ни в коем случае не включать ее на сто процентов. Потому что человек лишь в самых исключительных случаях, может быть, всего один раз в жизни, бывает равен самому себе, то есть включаются все его силы и способности. Так вот наконец поверь мне, дорогая жена.
Включает робота на сто процентов. Страшный бой. Искусственный боксёр превращается в груду железок. Свет гаснет. Вновь загорается. Виктор в беспомощной позе лежит на диване, над ним хлопочут врач и медсестра. В некотором отдалении замерли в ожидании приговора Вика и Мутер.
Д о к т о р. Инфаркт. Человек он сильный, скорее всего придёт в норму. Но пока мы его заберём с собой.
С ц е н, а 8-я
На сцене один Жека. Начавший шевелиться еще во время боя, теперь подымает голову, в изумлении смотрит на останки рассыпавшегося робота.
Ж е к а. Батюшки-светы! Неужто я мог сотворить такое? /После продолжительного похмельного раздумья/. Не… я хоть и идиот, но не до такой степени. Нее… шалишь. Идиот Женя на такое не способен. Руки вот же у меня целые… Ноги целые… Лоб, в конце концов, тоже целый! /Торжествующе/ Чего по пьянке не бывает, но это не Женя. /Опять долго думает/. Чорт! Это мог сделать только чорт. /Вдруг вскрикивает от боли/. Моя челюсть! И грудь… И живот… Я весь побитый! Он меня бил, пока не рассыпался сам. Батюшки-светы! Так им и скажу: я тут не причем, он сам виноват…
О. АФАНАСЬЕВ
В помещении ДГПБ в воскресенье 25 сентября в 15.00 начнется вечер памяти Н.М.Скрёбова.
