.
4 (Сара)
.
— Ну, если совсем некуда… — Андрей Павлович поправил очки, верный признак душевного замешательства. — Месяц?
— Самое большое, — заверила Жанна. — Говорю же — покупает. Сделка в четверг. Только не в этот, а в следующий. Ну и на переезд недели две-две, максимум.
Жанна излучала невероятную уверенность. Впрочем за все тридцать лет знакомства иной Андрей Павлович ее ни разу не видел — абсолютная правота в каждом слове.
Так у него появилась кошка по имени Сара.
— Что ж так назвали? — спросил он, принимая переноску.
— Как? — спросила Василиса, уточнив. — Некорректно?
Именно она, знакомая Жанны, на стыке между продажей дома и покупкой квартиры, временно размещала по знакомым обширную домашнюю живность.
— Ну, однозначно как-то…
— Это для озабоченных однозначно, — отрезала Василиса. — Кошки национальности не имеют. А порода у нее европейская короткошерстная. Она у нас француженка. Да, Сарочка?.. — голос хозяйки при обращении к кошке мгновенно стал вкрадчиво-скользким.
На француженку Сара, с точки зрения Андрея Павловича, была совсем непохожа. Плотная, с крупной головой, короткой, но очень густой черной шерстью, в которой словно материки в переливчатом нефтяном океане лежали крупные белые пятна.
«Немка, — подумал Андрей Павлович. — Типичная…»
После смерти жены он жил один. Небольшая пенсия и двухкомнатная в спальном районе Харькова для бывшего советского инженера, сохранившего на всю жизнь скромные запросы своей социальной группы — более чем достаточные условия для спокойной старости. Андрей Павлович скорее даже ощущал себя обеспеченным человеком. Вполне устроилась жизнь и единственной дочери. Муж, работа. Хотя для семьи с тремя детьми и трехкомнатной в Донецке было несколько маловато…
С появлением Сары жизнь Андрея Павловича почти не изменилась. Но известное разнообразие и неудобство в устоявшийся быт кошка конечно принесла. Хлопот с ней было определенно больше, чем с кактусами, населявшими подоконник спальни. Сару требовалось постоянно кормить, по возможности не выпускать на балкон, чтобы не слетела вниз и, главное, менять песок в туалетном лотке. А Сара лотком зачастую пренебрегала, чем особенно нервировала Андрея Павловича. Но ведь потерпеть надо было совсем недолго.
Сохранился прежним и его режим. Утро и день посвящались разнообразному быту, а вечер был отдан компьютеру. После смерти жены Андрей Павлович пристрастился к играм. Но увлечения своего стеснялся и никому о нём не рассказывал. Много раз пытался бросить. Однако наступал вечер и, бормоча: «Опять за старое, хрыч… Стыдоба то…» присаживался к монитору. И сладко замирал, определяясь, в какую из реальностей поддаться.
В отличии от большинства других великовозрастных геймеров, добиравших недополученные в жизни власть, славу или сильные впечатления, Андрей Павлович играл для того, чтобы привести в порядок то маленькое виртуальное общество, которым он брался руководить. Во всех играх, уводивших в разные эпохи, он находил самые периферийные незаметные страны, за которые можно было играть.
У этих геополитических пешек, теснимых сильными соседями, практически не было шансов выбраться в значимые фигуры. Они заведомо были страдательным элементом игрового пространства. Что вполне соответствовало законам реальной истории.
Но Андрей Павлович брал их совсем не для воинской славы, а только, чтобы по возможности подарить этим малым мира сего толику если не процветания, то хотя бы скромного благополучия. Для этого следовало поощрять торговлю и ремесла, возводить города и строить дороги. Параллельно с этим лавируя между мировыми и региональными державами, что само по себе было совсем непросто, а зачастую и невозможно. Но именно такую задачу каждый раз ставил перед собой Андрей Павлович, называвший себя «социальным оптимизатором».
С первого же дня своего присутствия в квартире в этом занятии стала к нему присоединяться и Сара. Вспыхивал экран, и спустя минуту кошка оказывалась на столе рядом с его ладонью, елозившей мышкой.
Случилось это 7 июля, на десятый день ее пребывания — дату Андрей Павлович запомнил хорошо. Очередной его гумантарный эксперимент терпел поражение. Воевать он не любил и до последнего избегал кровопролития. Но игры, моделирующие земную реальность, вполне логично были заточены под обратное. И лобовые столкновения были неизбежны. Одно из них разыгралось и в этот раз. Враг уже был повсюду. Сам Андрей Павлович с остатком армии заперся в столице. И начавшийся штурм завершал падение его царства.
Когда, прорвав в трех местах оборону, враги черными ручьями потекли по улицам города, Сара заурчала. И оторвавшись на миг от кипевшей битвы сопровождаемой механическими воплями воинов, Андрей Павлович пересекся с ней взглядом. Кошка смотрела на него в упор. Круглые глаза ее были полны золотого электричества.
— Ты что Сара?.. — застеснялся вдруг Андрей Павлович. — Покормить?.. Что надо-то?..
Кошка урчала, глаза ее лучились. И Андрей Павлович вдруг увидел ослепительный морской окоем, а далеко внизу изрезанную кайму крымского берега, увиденную им с километровой высоты Аю-Дага в 12 лет.
Эту картину он запомнил навсегда, и не спутал бы ни с какой другой. Но то, что произошло дальше, не было воспоминаньем. Потому что отполированная тысячами подошв скальная поверхность, по которой они вышли к самому краю яйлы, вдруг исчезла. Осталась ослепительная овальная жемчужина Черного моря и верхушки сосен внизу. Так могла видеть только птица или бабочка, выписывающая коленца над полукилометровой бездной.
Но самым удивительным во всем этом было раздвоение. Андрей Павлович одновременно сидел за столом в комнате со старыми цветочными обоями и парил в солнечной пустоте, постепенно снижаясь к рябистому от ветра морю.
— Очень занимательно, — сказал он, придя в себя и обнаружив, что прошло больше часа. — Что это было, Сара?
Но кошка уже спала, обтекая пушистой подковой компьютерной коврик с мышкой посередине.
Через два дня история повторилась. Только в этот раз Андрей Павлович попался не за столом, а у холодильника, крышка которого стала одним из любимых мест отдыха Сары.
Доставая сосиски из морозильной камеры, Андрей Павлович совпал с кошкой взглядом и оказался на опушке летнего леса, такой живой, душной, избыточной в деталях, что не было сомнения в ее реальности. На этот раз переход в летний мир оказался уже полным.
— Медиум, да? — допрашивал он кошку, придя в себя. — Гипнозом балуешься?.. Ну, давай, давай…
В следующую неделю «клуб саропутешествий», как назвал свои виртуальные экскурсии Андрей Павлович по аналогии с передачей Сенкевича, повторился еще трижды. После этого он позвонил Василисе. О способностях Сары хозяйка ничего не знала. Однако настойчиво благодарила его и долго сетовала на риелтерские затяжки, очевидно опасаясь разговора о возврате кошки.
Обмен действительно затягивался. Запланированная на четверг сделка, расстроилась в последний момент. А перебор новых вариантов требовал времени. Три недели превратились в неопределенный срок. Впрочем, в этом Андрей Павлович не сомневался с самого начала.
А саропутешествия продолжались. И уже не ограничивались посещениями заповедных мест в различных широтах и природных зонах. Все чаще оказывался он и в городах. Выяснилось и то, что сосредоточенность дает ему определенную свободу перемещения в пределах определенного пространственного контура.
Наконец Андрей Павлович убедился в том, что саропутешествия могут происходить не только в пространстве, но и во времени. Он понял это, оказавшись среди густых каменных завалов и сказочных бетонных хребтов, между которыми сновали низкорослые, чернявые люди, собирались в группы; неловко копались в грудах мусора. Это был Спитак декабря 88-го, что и подтвердил знающий все на свете интернет.
После этого желание разобраться, что же собой представляют эти виртуальные перемещения, возросло у Андрея Павловича необычайно. Но этого не знал даже интернет, впрочем, пестревший на эту тему самыми фантастическими версиями. Университетские биологи, к которым он решил обратиться, отнеслись к его истории с изрядным скепсисом. И только из деликатности не посоветовали проконсультироваться со специалистом совсем другого профиля.
В конце концов, через бывшую однокурсницу, Андрей Павлович вышел на некую Алевтину, известную в узких кругах своими эзотерическими практиками, а параллельно — большую любительницу кошек, которых в ее однокомнатной квартире всегда имелось не менее пяти экземпляров.
Алевтина, курившая длинные, очень тонкие сигареты с душным тропическим ароматом, выслушала его без всякого удивления.
— Обычное для котов дело… Соглядатаи вселенной. Твоя Сара не одна такая. Ты же видел, как они спят. Нирвана! Кротовая нора. Нырнул в нее кот, а где вынырнул одному Брахману известно.
— А коту? — наивно уточнил Андрей Павлович.
— Кто ж его знает. Мне кажется, что видеть котам дано очень многое, а вот понимать… Да и нет у них к тому интереса. Спит кот и гуляет себе по вселенной. Заглядывает в прошлое или будущее.
— А дальше? — спросил Андрей Павлович.
— Что дальше?
— Ну, заглядывает. А дальше, что?
— Ничего. Просто видит и всё. Дано ему это. Ничего не понимает, ни о чем не думает, просто лежит на полу или диване и видит. А вот твоя Сара еще умеет этими картинками с людьми делиться. По крайней мере, с тобой. Радуйся…
Чему радоваться, Андрей Павлович не знал. Но стал подробно записывать все увиденное в саропутешествиях. Особенно уделяя внимание тем из них, что могли относиться к будущему. На кротовые норы увиденное не походило — за пределы земли, судя по всему, способности Сары не выходили. Зато на планете, кажется, не было ни одного уголка, куда бы она не могла заглянуть. Андрей Павлович побывал на юге и севере. В лесах и пустынях, в горах и на океанских просторах. Нередко кошкины экскурсии относились и к рубрике природных катаклизмов и войн. Причем частота подобных саропутешествий со временем росла…
Вместо трех недель Сара прожила у него почти полгода. Но уже под самый Новый год, покупка квартиры состоялась, и живность Василисы, рассеянная по знакомым, начала возвращаться к хозяйке.
Пришел черед и Сары. Протягивая переноску Василисе, Андрей Павлович знал точно, что из жизни его уходит самое интересное. Однако даже не попытался выяснить возможно ли оставить кошку у себя. Не столько потому, что стеснялся. Просто очень убедительно чувствовал — всё в жизни Сары происходит неспроста. И если теперь она возвращается к хозяйке, так и должно быть.
В следующие три года Андрей Павлович идентифицировал, как увиденное в саропутешествиях, сразу несколько мировых событий. В том числе аварию на АЭС в Фукусиме, цунами в Чили и горящие пригороды Алеппо. И каждый раз такое узнавание вызывало у него щемящую оторопь, наверное, близкую той, что мог испытывать в свое время Нострадамус.
Впрочем, на столь величественные высоты провидческой футурологии Андрей Павлович не замахивался, поскольку пока событие не происходило, не мог связать с ним ни одно из множества саропутешествий, детально им запротоколированных, но неопределенных по месту и времени. Тяга к публичным прогнозам и комментариям будущего у него определенно появилась, но ограничивалась узким кругом харьковских знакомых. Даже с дочкой, хорошо наслышанной о необычной кошке, Андрей Павлович старался не говорить о будущем.
Сара вспоминалась с ностальгией. Даже ее способность справлять нужду мимо лотка вызывала теперь улыбку. И стеснительный Андрей Павлович время от времени отваживался на звонок Василисе, позволяющий что-нибудь разведать о бывшей постоялице. Но однажды Василиса позвонила сама, с просьбой взять кошку на время летнего отпуска.
Говоря «да» Андрей Павлович тайно надеялся, что гостевание Сары и в этот раз продлится куда больше оговоренного срока. Но все ограничилось тремя неделями. Да и этого времени оказалось с избытком. Кошка теперь определенно отдавала предпочтение драматическим сюжетам. Все саропутешествия были связаны с войнами и катклизмами.
За неделю Андрей Павлович побывал в Афганистане 80-х, Боснии и Чечне 90-х. А на десятый день пребывания Сары увидел развороченный асфальт и два обугленных автомобильных остова. Когда картинка пошла вширь, он оказался на знакомом перекрестке.
И уже вечером был у дочери с зятем…
…
«Всего-то 65. И такой крышесъезд, — жаловалась на следующий день дочка по телефону одной из подруг. — Да всё кошка проклятая. Помнишь я, рассказывала… Нет, не его. Ему на время давали. И вот опять дали… Видения у него от этой кошки. В этот раз будто бы Донецк видел. И район наш и даже дом наш видел. Ну, это еще ладно… А в доме дыра в стене. Прямо на месте нашей гостиной… Муж говорит, хорошо — будем внимательно за газом следить. А он: «нет — это снаряд попадет». Представляешь — снаряд!
«Какой снаряд?!» — спрашиваем. А он говорит: «война будет, стадион разрушат». Этот самый, что только вот к Европе построили… Аэропорт, говорит, вообще с землей сравняют. Представляешь! «С кем война-то?» — спрашиваем. «Не знаю, — говорит, — но точно война». «Когда?» В 2014-м, говорит… Ну да, уже в следующем. Календарь перекидной где-то в этом военном Донецке видел. Клиника в общем… Мозг вынес. «Уезжайте, — просит, — уезжайте и всё». На колени становился… Помнишь, я говорила — если мать уйдет, он долго один не протянет. Но на голову никогда не думала… Уезжайте… Как? Куда? Говорит: «Давайте ко мне…» Ты представляешь? В его двухкомнатную. Он и мы впятером. И с какого испугу? Кириллу пять минут до работы, мне — десять. У Павки с Дашей — школа. Вон — из окна видно. Ксюшку только в детсад устроили. И всё бросай — у него видение… Да нет, уехал уже. Но знаешь, так неспокойно. Хорошего не будет…"
В этом дочка была права. С 14 августа 2013 года, с того самого часа, как Андрей Павлович увидел развороченный балкон дочкиной квартиры, покоя ему не было. До зимы он еще дюжину раз наезжал в Донецк. Но дочка с зятем держались стойко. А когда в ноябре начался Майдан, нервы Андрея Павловича начали сдавать.
Мысли к нему приходили самые разные. От поджога до ипотечного кредита, на покупку другого жилья. В конце концов как будто нащупался вариант реалистичней. Продав двухкомнатную, Андрей Павлович покупал однушку на окраине Харькова, а вырученные средства отдавал дочке — чтобы подобрали квартиру побольше. Но и к этому варианту в Донецке отнеслись кисло. Тем более, что Андрей Павлович настаивал на смене города.
«Хорошо, пусть в Донецке будет война, — давил на логику зять. — И совсем скоро. А где ее тогда не будет? Не город же Донецк будет воевать с кем-то. Значит Украина. Куда же переезжать? Давайте уж дожидаться…»
В этом зять был прав. По увиденному фрагменту невозможно было судить, что случится через год с Харьковом или Львовом. Но одно Андрею Павловичу было предельно ясно — квартиру надо оставлять. Оказавшись в том военном Донецке, он постарался осмотреть всё, что позволяло ему саропутешествие. И видел много нетронутых войной городских кварталов. Были такие и совсем близко от дома дочки. Например, две девятиэтажные свечки, в одной из которых жила Вера Михайловна — бывшая подруга жены.
И Андрей Павлович уже был согласен — пусть Донецк, лишь бы другая квартира. Дочке с зятем идея переезда в большее жилье, в пределах своего района показалась вполне соблазнительной. Но здесь в полный рост, как солдат-самоубийца, встал нравственный императив Канта и закрыл грудью замаячивший спасительный вариант. Продать кому-то донецкую квартиру, означало обречь на явную или весьма вероятную смерть других людей. Поступить так представлялось Андрею Павловичу немыслимым. Но и оставлять все как есть, жить в ожидании смерти родных, было невозможно.
В сумеречном мозгу его вспыхнул новый план, единственный и последний. Продажа харьковского жилья с покупкой большого дома, где-нибудь на стыке города и окрестностей. Поскольку на село дочка с зятем не согласились бы никогда, а для городского дома денег явно не хватало. И в этот большой дом хотя бы на время можно было уговорить переселиться детей.
Чувствовал себя Андрей Павлович все хуже. Однако все равно ездил в Донецк. Разговоры по телефону, на его взгляд, нужной убедительности не давали — требовались очные встречи. Но начался февраль. И в один из дней, увидев по телевизору ало-бурый от горящих покрышек центр столицы, Андрей Павлович замер в кресле, чувствуя, что самое малое движенье разорвет ему грудь. Только через несколько минут он сумел набрать номер скорой и следующие полтора месяца провел на больничной койке. А когда, немного оправился, времени для реализации задуманного уже не было.
Оставалось просить детей только о том, чтобы они хотя бы на время покинули свою квартиру. Как, сделала это осторожная Вера Михайловна, дом которой согласно саропутешествию остался невредим. И, тем не менее, она уже в начале марте, поверив Андрею Павловичу, не устававшему говорить донецким знакомым о близкой войне, перебралась к сестре в Чернигов.
Каждый раз обещали это сделать и дочка с зятем. Но оставили Донецк только в июне, дождавшись конца учебного года Павла и Даши. Тесниться в его двухкомнатной они не захотели и перебрались к родителям зятя под Житомир. С этого времени квартира стояла закрытая. И Андрей Павлович стал ждать неизбежного. Особенно с середины июля, когда бои пошли на подступах к городу, уже в считанных километрах от дома.
Это должно было случиться со дня на день. Кончился июль, а потом и невероятно долгий август. Но невозможно было представить, что в этот раз кошка его обманула. Ведь произошло все то абсолютно немыслимое и абсурдное для окружающих, о чем он говорил целый год. Началась война. Настоящая — с танками и пушками, воем снарядов и потоками беженцев. И началась она именно внутри страны, в отдельном ее регионе, не выходя за его пределы, словно стремительно выросшая в одном из органов человека гигантская сизая опухоль.
Кошмар сумасшедшего стал правдой. Как же было не верить всему, что показала ему в тот день Сара? Слишком явственно видел он развороченный бок дома, черную извилистую дыру, ведущую в родную гостиную…
Когда накануне на звенящем мобильнике высветился номер Дианы — донецкой знакомой, обещавшей приглядывать за квартирой дочки, сомнений у Андрея Павловича не было — случилось.
Но Диана сообщила совсем другое. В городе стало поспокойней. А вот наведавшись в дочкину квартиру, она обнаружила дверь нараспашку. Воры, по ее словам, старались на славу. Слушая беглый щебет дочкиной подруги, Андрей Павлович чувствовал, как неотвратимым чугунным гнетом опускается на него вина. Словно именно он был главной причиной того, что квартира простоявшая три месяца без хозяев, была в конце концов разворована.
…
Соседка сказала правду. Дети увезли с собой немногое и большая часть вещей оставалась на месте. Все это теперь устилало пол, и развороченные недра шкафов свидетельствовали о тотальности воровского обыска.
Андрей Павлович долго блуждал по комнатам, с невероятной смесью недоумения, радости и вины. Чудесным было то, что квартира уцелела, и видение Сары не сбылось. Конечно, война еще не кончилась, и все могло случиться. Но вот если кошка обманула, жить ему предстояло с чувством вечной провинности…
Кое-что из вещей, которые попросила забрать дочка, воры не тронули. И Андрей Павлович набил плечевую сумку и два больших пакета, подобрав напоследок с пола большой блокнот исписанный мелким, скошенным назад, как это часто бывает у левшей, почерком старшей внучки.
Предстояло выполнить еще одно поручение. Зайти на квартиру Веры Михайловны (ходьбы — меньше двух кварталов), забрать забытую хозяйкой трудовую книжку и немного разной мелочи.
И вот теперь Андрей Павлович стоял посередине ее гостиной, вспоминая данные ему координаты — сервант, вторая полка, стопка бумаг слева, зеленая папка…
.
***
Воздушный трепет, похожий на полет воробья, заставил его обернуться. Никого. Только у раскрытой форточки шевелился край гардины. А шар-стрекоза, еще миг назад висевший за спиной Андрея Павловича, уже заглядывал в кухонное окно этажом ниже. Впрочем, от кухни в помещении была только газовая печка. Другие предметы отсутствовали, если не считать стопки кирпичей в углу и голой лампочки на длинном твердом проводе изогнутом так, словно из потолка торчала настороженно застывшая змея.
Шар-стрекоза переместился в комнату, почти столь же аскетичную в мебели и предметах быта. Хотя нечто среднее между большой этажеркой и шкафом без дверок в ней имелось. На раскладушке, продавленной почти до пола, лицом в потолок лежал человек. Второй растянулся на матрасе, брошенном у стены.
Металлическая спина шара-стрекозы приобрела бледно-желтый оттенок, быстро набравший плотной желтизны и тут же созревший до оранжевого. Но комната уже осталась позади, и шар-стрекоза через окно с высаженной ставней вынырнул наружу. Взвился над домом и, различив вдали тончайший посвист, исчез из вида.
.
5 (Душа человека)
.
Взвыло. Пронзительно, тонко, кажется прямо над головой. Но сразу ушло и шлепнуло где-то на стороне.
— С Песок херачат, — сказал Алексей. — Слышишь?..
— Может и с Песок… — отозвался Санёк.
— Вот скажи, зачем это? В кого они целят?
— Промахнулись.
— Давай в подвал.
— Какой подвал?! — возмутился Санёк. Завозился на матрасе, словно собирался куда-то ползти. Но сразу же устал и затих. Только пожаловался:
— Херовая водяра у Бабая.
— А где сейчас хорошая? — разумно возразил Алексей. — Он как все. Что нарыл…
За окном трусливо залаяла собака. Дохнуло теплым сквозняком. Алексей охнул и выругался.
— Санёк… Санёк, видел?!
— Что видел?
— Стрекоза вроде.
— Стрекоза?
— Здоровая. С ворону, наверное.
— Говорю же водка у Бабая совсем херовая.
— При чем Бабай? Стрекоза сейчас пролетела. Как детский вертолет.
— Дрон что ли?
— Говорю же стре-ко-за…
За окном вспыхнул новый звук. Узкая сверлящая игла, вошла в землю где-то близко. Внизу громко лязгнула отброшенная подъездная дверь.
Алексей заскрипел пружинами раскладушки, поставил ноги на пол. Повернулся к матрасу.
— Санёк, вставай… Слышишь?.. Вставай, говорю.
— Не могу, — откликнулся товарищ. — Левая, как вата… Бабай, тварь, отраву продает.
Алексей задумчиво почесал грудь. Поежился. Потянулся было лечь, но остался сидеть, прислушиваясь к звукам снаружи.
Минуты через две снова свистнуло, но уже подальше.
— Санька, убьют.
— И хер с ним… Иди, Лёха. Я тут перекантуюсь.
— Куда, тут?! На потолок посмотри! Одна плюха и рухнет.
— Ну и…
Санёк переместил лохматую голову на подложенную ладонь, демонстрируя готовность встретить смерть во сне.
На кухне звенела муха. Теплый воздух бродил по комнатам. И каждый его шаг отмечала брошенная в дверном проеме газета.
— Санёк… Саня, слышишь?
— Ну…
— Если б помоложе, ты за кого бы пошёл?
— Куда пошел?
— Воевал бы за кого?
— На хера мне за кого-то воевать?
— А если б надо.
— Мне не надо.
— А вот надо… Так за кого?
— Откуда я знаю? Против тех, кто больше достал…
— Против укров что ли?
— Лучше б водку Бабай нормальную доставал…
Алексей пощупал руками печень.
— Да водяра у него… Санёк, а ты вообще кто?
— Кто?
— Ну, по роду… Русский там, украинец…
— Семь лет квасим, а теперь ты спрашиваешь?
— Да мне по хрен, ты же знаешь. Просто в голову пришло…
Алексей нашел голыми пятками шлепанцы, задвинутые под раскладушку. Подумал и сказал:
— Бабка у меня по отцу русская. А так, хохол.
— У меня тоже две бабки русские, — отозвался Санёк.
За окном пролетело с веселым посвистом и спустя миг щелкнуло уже в другой стороне.
— На Артема… — подумал вслух Алексей. — А может и по Куйбышева…
— А вообще я мордвин, — сказал Санёк.
— Ты же говоришь, бабки русские.
— А по отцу мордвин. Ну, по деду, значит. Отец, хоть полурусский, себя мордвой считал… Выходит и я тоже. А второй дед…
— Постой… — Алексей поднял руку. — Слышишь?
— Что слышишь?.. Тихо вроде…
— Вот и я о том. Совсем тихо как-то. Санёк, валить надо.
— Кончилось же всё…
— Не кончилось. Сейчас прилетит. Чую… Айда вниз.
— Я сегодня безногий.
— На одной допрыгаешь.
— Не, Лёха. Я не ходок.
Минуту еще они препирались. А потом прямо сверху, из космоса слетел огромный пузырь, накрыл дом и лопнул.
Дрогнул пол, брызнуло искрами последнее целое стекло. Треснули стены. Дом должен был схлопнуться, но почему-то устоял.
— Вниз…
Алексей прыгнул к Саньке, выдернул его с матраса и поволок к двери.
Шесть этажей вниз — одиннадцать пролетов. Десять больших и один малый, что с первого этажа до подъездной двери.
В детстве он все их пролетал пулей. На одном вдохе. Теперь не то. Тем более, с пьяным другом под мышкой. И воздуха Алексею стало не хватать уже на первых ступеньках.
Они успели спуститься на два этажа, когда влетел внутрь стремительный веселый чертик, врезался впереди и разнёсся бесовской оравой по всему подъезду, цокая по стенам и перилам. И Санёк на плече разом обвис. А удержать товарища сил у Алексея не было. Санёк завалился набок, сполз по стене на ступени.
Алексей упал рядом. Тряхнул друга за ворот:
— Ты чего это, а?.. Чего…
Только на миг Санёк приоткрыл блаженные глаза, выдохнул: «Капут, Лёха…». И сник.
— Нет! — крикнул Алексей. — Нет же… Врёшь!
Закинув руку друга через плечо, неожиданно легко поволок его вниз.
Легкости этой, впрочем, хватило на один пролет. А дальше началась мука. Мученьем была каждая ступень, конца которым не было. И Алексей даже обрадовался, когда дом снова вздрогнул, и на миг показалось, что кончился мир, а с ним и этот бесконечный спуск. Но взволнованно закружила, полетела на плечи мучнистая побелка, а подъезд остался на месте.
Зато тело товарища, только что грубое и угловатое, как мешок картошки, разом округлилось и окончательно обмякло на плече.
«Всё…» — понял Алексей.
В раскачку, с висевшим сбоку Саньком, он шел вниз. И тяжело ему уже не было. «А говорят, что душа ничего не весит, — пришло в голову. — Еще как весит…»
И мысли его были совсем далеко от лестницы и бесконечного спуска. Весь он сейчас был там — в летнем душном дворе за гаражами где, сунув в карманы руки, они стояли вокруг лежавшего на сорной траве черного чугунного шара с высокой ручкой. К этой ручке то и дело тянулась чья-нибудь ладонь, чтобы оторвать, вскинуть вверх круглый косный металл. Именно настолько стало легче в эти последние минуты тело товарища, казалось Алексею. «Пуд, не меньше» — подумал он, удивляясь, как все-таки много весит душа человека…
Через десять минут в подвале, он скинул с плеча мертвую руку друга и обернулся к сидевшим вдоль стены старухам. Кивнул на лежавшего навзничь Санька:
— Убили…
Присел рядом и положил руку на его грязный лоб. Он был теплый и мокрый.
А потом веки Санька дрогнули. Он приотворил левый глаз. Беззвучно протянул:
— Выпить е?..
И, не дожидаясь ответа, тихо, по-домашнему захрапел.
.
***
А шар-стрекоза успевший за это время несколько раз облететь два разделенных десятком километров сгустка бронированной силы, осыпавших пространство вокруг разнообразной огненной снедью, снова вернулся к девятиэтажкам. И снова был на седьмом этаже, где за это время изменилось многое.
В солнечном луче плавными кругами все еще ходила пыль, постепенно оседая на пол. Комната была искривлена, словно кто-то невероятно сильный пытался закрутить ее спиралью, многое сделал, но так до конца и не справился со своей задачей.
Посередине гостиной лежал ничком пожилой человек и сквозняк шевелил на затылке его легкие седые волосы. Навстречу ему тянулся упавший от стены сервант, чудом не доставший головы человека. Шар-стрекоза откомментировал увиденное чередой больших фиолетовых огней, между которыми коротко мелькнули красные зигзаги.
Содержимое пакетов, которые человек держал в руках, теперь было рассыпано по всему полу. Но из этой разнообразной всячины шар-стрекоза выделил только раскрытый широкий блокнот, двойной разворот которого был заполнен мельчайшей скорописью. Прищелкнув он зафиксировал написанное.
.
31д, к. бр-
С, г: дн/н:чьюН:в;йг:д!2014-й!М.м.ск.з.л., чт: вэт:мг:д?м; т: чн:п, д, мн. м:р,.-, щ: б, щ.л.с:б.к?.-т.к :бр.д:в.л.сь-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
:ч, нь: ч, тс/?в-д, ть, чт: п: л?ч-л:сь.:т, рп, тьвс, гон, ск: льк: ч. с:в.
Пр-в, т Д: нб. с2014!
.
Еще пара секунд потребовалось, чтобы подобрать ключ к этой простенькой абракадабре:
.
31 декабря
Сегодня ночью Новый год! 2014-й! Мама сказала, что в этом году мы точно поедем на море. И еще обещала собаку. Я так обрадовалась. А потом поняла, что на море мне не хочется или хочется совсем не так как раньше. А собака, это больше для Пашки.
Приехал дедушка. А значит, опять будет говорить о войне. Он теперь, когда приезжает, только о ней и говорит. Мама думает, что он сошел с ума. И папа так думает. А я нет. Просто дедушка очень боится за нас. А мне почему-то страшно за него. И очень хочется, чтобы он жил еще долго-долго.
Мне теперь этого для всех хочется. После того как похоронили Нину Савельевну из второго подъезда.
Тогда во двор вышла целая толпа. А я стояла на балконе и вдруг поняла, что они тоже все умрут. Все. Сейчас стоят у гроба. А потом каждый будет лежать на месте бабушки Нины. Обязательно. Даже Максим со второго этажа, которому три года. Даже тот, кого должна родить тетя Женя. И я тоже умру. Так зачем тогда хорошо учиться? И вообще что-то делать, если меня всё равно не будет?
Потом было много других мыслей. Но я их все забыла, кроме одной. Если есть такая общая беда как смерть, зачем люди сорятся и воюют? Ведь они же знают, кто главный враг, который всех нас все равно победит. Зачем же ему помогать? Если мы все когда-нибудь умрем, пускай смерть сделает это сама.
Еще я тогда подумала, что земля одна и выходит, мы все — земляки. А сегодня поняла — это же, правда! Через несколько часов все вместе мы будем встречать Новый год. Все загадаем желания на будущее и будем получать подарки.
Нам на Новый год подарят майки с надписью «Донбасс-2014». Мы сами попросили. Только Пашка хотел, чтобы на ней кроме надписи еще были Мстители всей командой. Ксюха попросила Золушку, Белоснежку и Рапунцель. А я вначале хотела, чтобы там были мы впятером и дедушка. А потом подумала, что бабушке Вале и дедушке Жоре станет обидно. Значит надо и их. А еще очень захотелось добавить Полинку. Мы с ней осенью так подружились! Но тогда надо Карину и Марьяну. За день набралось человек двадцать.
Я уже решила, что обойдусь вообще без рисунка и вдруг вспомнила про Филонова. Елена Павловна приносила на урок его альбом. И я поняла, что будет у меня на майке. Контур Донецкой области, а в нем сто, двести, — сколько захочу! — маленьких фоток. Поместятся все! И Пашка сказал, что поможет с фотошопом.
А ночью мне приснилась эта майка. Только в контуре было не сто, а тысяча или пять тысяч лиц. А может гораздо больше, потому что, во сне эту майку можно было приближать к глазам сколько угодно, и лиц становилось все больше и больше. Я проснулась и подумала, вот если бы сделать майку, на которой поместились лица всех, кто живет в Донбассе! А если всех, кто живет на земле? Наверное, если б такая майка была возможной, мир стал бы совсем другим. И не сбылись слова дедушки. А может, они и так не сбудутся?
Дед Мороз, пускай тебя нет! Но если можешь, сделай так, чтобы у нас в Донецке не было войны. И вообще нигде на земле не было. И чтобы дедушка был жив. И мы все, конечно, тоже. Хотя бы те, кто уместился на майке. Нас там только 127.
Очень хочется увидеть, что получилось. Но терпеть всего несколько часов.
Привет Донбасс-2014!
.
Полученный текст шар-стрекоза отметил двумя вспыхнувшими по бокам спиралями — алой и бирюзовой.
Затем снизился к самой голове человека и медленно расплющился, обратившись в металлическое подобие ската. Из его сердцевины вылетел ослепительный тонкий луч, ударивший человека в затылок. Мгновенье спустя луч распылился, рассыпался бесчисленным множеством световых точек, охвативших тело сплошным прозрачным коконом. Прошла минута и тело превратилось в голограмму сумрачно фиолетового цвета различной глубины. Только в центре головы пульсировал бледнорозовый комок, похожий на узкий нераскрытый бутон тюльпана.
Световая сфера окружавшая голограмму, поймав ритм этой пульсации, затрепетала в ответ. И уже совсем скоро розовый бутон раздвинулся, а потом и совсем распустился, занимая широкими лепестками почти всю голову. Но пятна розового начали появляться и в других частях тела, вначале в груди, а затем в животе и паху…
Обстрел закончился. И мир снаружи снова заполнился повседневным фоном. Перекликались люди, протарахтел мопед, терпеливо ныл водяной насос. Вернув привычную форму шар-стрекоза, поднялся к потолку и вынырнул в золотое окно навстречу уже почти полуденному солнцу.
Через несколько минут Андрей Павлович медленно оторвал голову от пола, с трудом сел, озираясь по сторонам и щупая слабой рукой затылок…
.
***
А шар-стрекоза уже кружил вокруг своей оси на той высоте, куда не залетают вертолеты, но где еще не скользят по своим длинным траекториям авиалайнеры. Найти искомое в разнообразии кипевшей внизу жизни, разбегавшейся во все стороны земной канители, было нелегко.
Но шар-стрекоза справился и вскоре оказался на самой окраине Харькова. В несколько зигзагов, сузив радиус поиска до минимума, он замер у окна старой панельной пятиэтажки, прямо перед кошачьей мордой, неотрывно смотревшей на него через стекло…
.
6 (в СССР)
.
Город в этом месте заканчивался. А окно вообще выходило на холмы, перелески и далекие поля, чуть выгнутые к горизонту.
Кошка лежала на подоконнике и щурилась на яркое, совсем еще летнее солнце. На многие сотни и тысячи километров вокруг дома стояла ясная погода. Теплый сентябрь тянулся от Па-де-Кале до Урала и дальше-дальше — до Иртыша и Байкала. И еще восточней, где теснимый тяжелым, уже совсем предзимним дыханием Ледовитого океана, прижимался к самому сибирскому югу.
По всей шири Старого света в этот час сверкали на солнце реки и колыхались леса, по-летнему зеленые на западе, цветные в центре и на востоке материка.
И кошка ощущала гигантский радиус этого счастливого тепла. С подоконника пятого этажа были видны лишь ближайшие километры, но кошкин прищур, упираясь в горизонт, умел разматывать земное пространство дальше и дальше, как гигантский клубок цветной пряжи. И двигаясь вслед, кошка видела изгибы Дона и Волги, сухие степи Прикаспия, низкие цветные склоны уральских гор.
В этом плавном скольжении кошку отвлекали только голоса людей — рваный речитатив то и дело срывавшийся на крик. Между кошкой и людьми было меньше метра. Но их разделяла стена и люди не знали о кошке на подоконнике соседней квартиры. Хотя, если б не преграда, один из них, переклонившись мог ее погладить…
Несколько минут кошка и шар-стрекоза смотрели друг на друга. Он видел всё, что видела сейчас кошка — картинку мира чудесным образом вмещавшую землю от Атлантики до Камчатки. А кошке предстала цветная сферическая голограмма, постепенно погружаясь в которую она оказалась в золотом подвижном тумане. И теперь каждый поворот, малое движенье в любую сторону представляли вход в собственный небывалый мир. Требовалось лишь небольшое усилие, чтобы в него войти. Но кошке было лень, и она предпочла замереть, окруженная клубами слепящего газа, словно находилась в самой глубине солнечного диска.
А чуть погодя, шар-стрекоза, также уловивший близкий речитатив, сместился к соседнему окну.
…
В квадратной комнате размером чуть больше советской кухни сидело трое. Двое на стульях, один на трехногом табурете, приставленном для устойчивости к стене. Руки сидевших на стульях были заведены за спинки и перехвачены в запястьях ремнями. Табурет оседлал темноглазый блондин с круглой сережкой в ухе и сиреневой прядью на виске. Он курил, поставив локти на стол, время от времени стряхивая пепел в один из стаканов, стоявших около пустой водочной бутылки.
И было в комнате грустно-грустно.
— Развяжи, — сквозь зубы сказал худой, в черной рубашке, с вытатуированным на длинной шее сиреневым драконом.
— Развяжу, — согласился блондин. — Куда я денусь, Олежка. Конечно, развяжу. Только прежде хочу разобраться.
Повернулся к связанным.
— Просто хочу понять, где нас развело. Вот, сколько лет мы вместе?
Связанные молчали, но блондин кивнул головой, словно получил ответ.
— Правильно, с первого Майдана. Даже чуть раньше. Десять лет… Как раз в сентябре и пересеклись. Юбилей, однако. А вы и не вспомнили. Я вас, между прочим, поэтому и зазвал…
Он начертил сигаретой в воздухе цифру «10», получив в итоге расплывчатый дымный вензель.
— Киев, Москва, Берлин, Прага… Мы всегда были вместе. И на Майдане, и на Болотной… Враги-то общие. Политики, олигархи, чиновники… Нам же без разницы было, откуда эти жирные твари. Россия, Украина… Мы знали, что у них нет национальности, но есть свой карман. Он для них превыше всего. И нам чтобы чего-то добиться, надо быть вместе… Что теперь?
— Развяжи, — повторил татуированный.
Но блондин ободряюще подмигнув ему, повернулся ко второму связанному — круглолицему крепышу в джинсовой куртке.
— Вот у вас в Киеве революция случилась. Гидности — так, Петя?
Крепыш с трудом разлепил синие губы:
— Что ты в водку намешал, гнида?
— В водку? Мелаксен. Простое снотворное. Не бойся, последствий не будет. Если сейчас голова — бо-бо, потерпи. Скоро пройдет…
Затушил окурок о край стола, сунул в стакан
— Так что же с гидностью вышло, Петя?
Крепыш молчал. Весь его синюшный вид свидетельствовал, что к диспуту он сейчас малопригоден. И блондин перешел в режим монолога.
— Полгода прошло, даже больше. Как оно? Получшело? Воруют меньше, справедливость разрослась. Что изменилось-то?! Сами же в голос орете — погано!
Рывком снялся со стула, присел на корточки перед связанным.
— Где же тогда эти херовы защитники собственной чести? Почему они снова пачками не десантируются на Майдан? Прошлой осенью было невмоготу, а теперь и потерпеть можно? Или никто теперь «фас» не скомандовал?.. Или отмазка появилась — страна воюет. Враг у ворот, сплотиться надо.
— А что не у ворот? — через силу спросил крепыш.
— С Россией воюете, да?.. Спрашиваю — с Россией?
— Сам знаешь.
— Да если бы Путин с вами реально воевал, где б вы сейчас со своим Бандерой были? Во Львове?.. Или уже в Венгрии? Ты же знаешь это, знаешь! Нет никакой войны с Россией!
— А Крым кто взял? А Донбасс? Инопланетяне? — мучительно возразил крепыш.
— Крым Россия взяла, — согласился блондин. — Обиделся Путин на ваш переворот и срезал Украине всё, что в море свисало. А вот Донбасс…
Развел большой и указательный пальцы на расстояние спичечного коробка. Поднял этот невидимый коробок к лицу крепыша.
— Вот этот яблочный огрызок?.. Вам даже Мариуполь оставили, — зло крутнулся на месте. — Если б Россия воевала, такие подарки были бы?.. Или после Иловайска, когда вас хворостиной до Днепра можно было гнать, сел бы Путин договариваться?.. Он же первым за этот стол переговорный прыгнул! Зачем?! Да потому что на хер не нужна ему такая победа. И вообще Новороссия. Спросишь, откуда же она тогда взялась? От таких вот, таких как он…
Блондин быстрым пальцем, словно радист, тыкал в сторону второго связанного.
— Если б не они, слили бы уже Донбасс по-тихому. Десять раз слили. А когда они здесь насмерть уперлись, пришлось и Путину внутрь заглянуть. Не хотел мужик, а пришлось. Крутится теперь, чтобы перед Западом не сильно зарваться и перед страной лица не потерять. Разреши…
Протянув руку, выудил из джинсовой куртки крепыша пачку Винстона
— Мои кончились, — взял пару сигарет и вернул пачку на место. — Спасибо…
Одну из сигарет вставил в зубы. Пощелкал зажигалкой.
— Всё Петя. Самое радостное у вас позади. Теперь только невзгоды. Те, кто вами машет, уже всего добились. Они в главных кабинетах, Украине — вечная слава, Россия — враг навсегда. Чего еще нужно?! А быдло которому год назад втирали про честь и достоинство, назад в собачьи будки. И пусть за эти будки теперь платят коммуналку втрое против Януковича. Вот и вся твоя гидность, Петя.
Не вставая с корточек лягушкой перепрыгнул ко второму связанному.
— А теперь тебе пара слов, Олежка. Ладно Петро. Только его увидел, сразу подумал — утечет к свидомым. Десять лет назад уже подумал. Но ты! Что центровой кинет… Ведь это ж всё твое. Забыл?
Попытался расстегнуть рубашку. Не вышло. И сорвав верхние пуговицы, блондин отпахнул ворот так, что на открывшейся белой майке стала видна часть синей надписи — «Нам в СС…».
— Это же твой слоган! Нам в СССР — сильную, свободную, справедливую Россию, — блондин задыхался от воспоминаний. — Ночь проспорили, добавлять или нет четвертое «С» — социальную или суверенную. А ты доказал, что свободная, это не только о людях, но и о государстве. То есть, свободная Россия — значит и суверенная. А справедливость равна социальности. И справедливая страна — есть социальная…
Беспомощно раскинул руки. На карточках, с разведенными руками, он словно исполнял любительскую пародию на грифа.
— Всего два года назад! Сам же говорил, что если нашей власти и нужна сильная Россия, то свободная и справедливая ей поперек горла. Твои слова!
— Два года назад не понимал, а теперь понял, — сказал Олег.
— Что понял? — удивился блондин.
— Что я русский.
— Ну и я русский.
— Я не о крови. Это другое. Каждый, кто любит Россию — крупица русского мира.
— Ты о какой России?.. В которой семьдесят губернаторов из ста надо за воровство сразу к стенке ставить? Где учитель в пять раз меньше полицейского получает? Мелкому жулью строгача лепят, а казнокраду-министру новую работу дают?
— Какая есть.
— Ясно, с ворьем в мерседесах и бомжами в коллекторах.
— Со спутниками и ледоходами, заводами и магистралями. А насчет воров и бомжей — где их нет? — закашлялся. — Кури в сторону Дениска!..
— Извини, — блондин передвинулся вбок, спрятал вниз сигарету.
— Ты же прямой, как лом, — Олег все еще морщился от сигаретного дыма. — Потому и не догоняешь. Посмотри на глобус. Государства — те же деревья, только очень большие. И они на земле, как в тесном саду — толкаются, борятся кронами и корнями.
— Точно, — мелко закивал блондин, — слышал такое. Что мы клетки этих деревьев. И чем крепче наше русское дерево, тем лучше и нам. И что в нашем русском дереве три ствола. Только один, пошел в сторону, потому что другие деревья-злыдни манят за собой. «Давай к нам, перебирайся». А ствол — дурак и не понимает, что корни-то в земле, куда дергаться.
Краем глаза блондин заметил за стеклом карусель цветных огоньков, словно где-то совсем далеко начали пускать фейерверки. Подскочил к окну. Огни исчезли. Зато холмистые перелески, поля, дороги — всё утопало в солнечном свете. Блондин улыбнулся счастливому миру и вернулся в комнату.
— Я и другое слышал. Что Россия — наша мать. А кто ж родной матушке на грехи пеняет? Какая есть, такой и любим. Как первый раз услышал, согласился — что за дерьмом надо быть, чтобы мать осуждать. Потом только сообразил, причем здесь мать?! Это же просто те жирные твари с бабками в оффшорами и детками в Гарвардах талдычат — мы Россия любите нас. А когда…
— Дай воды, — перебил его Олег.
Блондин вышел на кухню, вернулся с полным стаканом. Поднес к губам связанного.
— Еще, — сказал тот, когда вода кончилась.
И все повторилось. А потом повторилось в третий раз. Только после этого Олег облегченно выдохнул и сказал:
— А теперь развязывай.
Но этих слов блондин не заметил:
— А ведь ты врешь, Олежка, — он снова присел рядом с ним. — Про деревья заговорил. А весенние свои речи забыл, выходит? Ты ведь к Мозговому совсем не за русским деревом ехал. Говорил, будет республика народа. Мир без чиновников и олигархов. Честная, справедливая жизнь. Полгода прошло. Какая на хер честь и справедливость? Какое народное государство?
Встал с корточек, сунув руки в карманы замер между двумя связанными:
— Вот так, пацаны. У одних честь, у других справедливость. А присмотришься, что Майдан, что Донбасс — просто эрекция двух национализмов, русского и украинского. Встало у обоих. Думал, что приглашаю друзей, а встретил двух нациков… Обложавшихся нациков. Потому что кинули вас. Свои же кинули. Только по-разному. Как с Петром обошлись, я уже сказал. А тебя, вот Олежка, срезали по этому самому русскому дереву. И не только тебя, весь Донбасс.
Глянул в окно — нет ли огоньков? Как будто нет. На всякий случай подошел поближе, потом присел на подоконник. Одобрительно хлопнул по нему ладонями:
— Советская вещь. Дерево! Хоть впятером садись, — уперевшись, сделал уголок.
Доставая последнюю сигарету, развернулся к Олегу.
— Ты что думаешь, если бы донбасским тогда в мае показали, что через месяц у них будет, они бы на свой референдум пошли? Они что враги себе? Этого они хотели, этого?!
Он тыкал сигаретой в окно, смотревшее совсем другую сторону от юго-востока.
— Полдонбасса разворотить. Народу положить немеренно. И остаться хер знает с чем. В Украине им, что — погано было? А сейчас, значит, лучше?
Снова сел лицом к Олегу:
— Они же в Россию хотели. У всех в голове: «в Крыму вон проголосовали, их в РФ и перевели. И мы так хотим…» Так ведь организаторам даже вопрос так запретили ставить — «хотите ли в Россию?». Сразу же было видно, никаких присоединений Донбассу не светит…
Выкинул в форточку окурок и вернулся за стол.
— На что купились? Что кто-то себя пяткой в грудь бил — мол, русских в обиду не даст? Что танки-пушки двинет… Так через месяц этих русских заживо сожгли. Загнали в дом профсоюзов и как в топке. И где танки-пушки?.. В начале мая это было. А референдум в середине. Надо же было уже мозги включать.
— Не торопись, — процедил Олег, — запрягают у нас медленно.
— Медленно?! — поразился блондин. — Слепой, да? По всей Украине ваших активистов как мусор прессуют. Может еще скажешь, русская весна? Когда вокруг сплошная русская осень. Ни один нормальный теперь за Россию здесь слова не вякнет. Ни один, понимаешь! Кому оно надо, по тюрьмам гнить… Вот и вся сказка.
Хлопнул ладонями об подоконник. И тут же спохватился:
— Не вся… Потому что будет украинская зима. И русских здесь вообще не останется. Только украинцы с русскими фамилиями. Всё как на Кубани в тридцатые, но в обратную сторону. И станут эти украинцы с русскими корнями первейшие патриоты незалежной. Как сейчас кубанцы — в главных защитниках России.
— Врешь! Вот здесь врешь, Дениска, — радостно ощерился Олег. — Перебежчики будут. Такие всегда найдутся. Но больше народу в маскировку уйдет. Жить-то, сам сказал, всем охота. Но чтоб русский корень забыть… И ради чего? Чтобы…
В дверь дважды коротко позвонили.
— Кто это? — Олег напрягся, — хозяин?
— Не должен, — блондин явно озадачился, — он раз в месяц за деньгами приходит.
Шагнул было в коридор, но передумал. Быстро присел за стулом Олега, распутывая ремни.
Второй звонок был куда настоятельней.
— Торопись, тварь! — прошелестел Олег.
— Щас…
Ремни не поддавались и блондин, метнувшись на кухню, вернулся с ножом. А в дверь уже били чем-то тяжелым и судя по визгливым ноткам металла она поддавалась.
— Сука… Сука-блядь, торопись… — кричал Олег.
— Денис и меня, — извивался на своем стуле Петр.
В прихожей грохотало. Блондин уже резал ремни наотмашь, снимая лезвием кожу с запястий. И в тот момент, когда Олег взмахнул свободными руками, кропя красной росой стены и стол, в дверном проеме возник киборг с черной горошиной ствола впереди себя. И в комнате лопнул воздух.
А всего, что произошло дальше, было достаточно, чтобы сводка дневных новостей пополнилась сообщением, согласно которому: «утром в одном из пригородов Харькова сотрудниками СБУ была нейтрализована группа российских диверсантов. При задержании они оказали вооруженное сопротивление. В результате перестрелки один из диверсантов был ликвидирован, второй с ранением доставлен в больницу. Среди сотрудников СБУ жертв нет. Третий задержанный, Петро Тарасюк уже дает показания…»
.
***
Нейтрализацию российской диверсионной группы шар-стрекоза смотреть не стал. Когда, железная дверь уже кренилась под ударами, он вернулся к соседнему окну. Кошки на подоконнике не было. Вместе с остальной перепуганной живностью (несколько котов и две собаки — такса и пекинес) она обнаружилась под диваном в дальней комнате. Людей в квартире не было, и животные жались друг к другу, прислушиваясь к нарастающему грохоту штурма. На общение кошка явно не была настроена. И шар-стрекоза ушел в небо, поднявшись над городом настолько, чтобы он стал похож на раскрытую для гаданья ладонь. Интересного открылось немало, но шар-стрекоза, слетел к ресторану, отличившемуся накануне ночью. А оттуда сразу же переместился к большому больничному кубу.
.
7 (Палата № 6)
.
В 9−30 Стив Уандер затянул свою единственную узнаваемую на просторах СНГ песню.
.
I just called to say I love you.
I just called to say How much I care…
.
На третьей строчке сосед справа нажал, наконец, нужную кнопку и голос погас.
— Да… Нет, не сплю… Хреново…
Говорил сосед отрывисто, словно не хватало воздуха на длинные фразы.
— Бочина болит. И шея… Не спал всю ночь… Ну под утро слегка покимарил… Нет, не надо…
Слышал бы он это «слегка», подумал Николай. Такого львиного рыка ему встречать еще не доводилось. Сосед храпел так, что должны были просыпаться в смежных палатах. Впрочем, мука был недолгой. В приемное отделение больницы скорая доставила их в начале пятого. Максиму и Стиву повезло — им наложили швы и отпустили домой. У Николая на рентгене обнаружились три сломанных ребра. И уже в половине шестого он был в палате. А в семь медсестра разбудила всех для утренних уколов.
К этому времени привезли в палату и Валеру с гигантской гипсовой гургулей. И теперь он лежал слева от Николая, с оттянутой к потолку ногой.
Оговаривая детали предстоящей передачи, сосед перешел на мову и фразы несколько удлинились.
— Котлети ще залишилися… Ну принеси трохи… В годину тут уколи роблять. Давай пізніше… І помідорів… Ні, компоту не треба.
Николай повернулся к Валере.
— Спишь?
Принятое в ресторане боевое крещение сблизило и уже в скорой он перешел с киевлянами на «ты».
Не открывая глаз, Валера покачал головой
— Не очень-то спится.
— Нога?
— Нога нет. Вообще ее не чувствую, словно отрезали… Разговор наш вспоминаю. Мы же его не закончили.
— Да, из-за него всё, — согласился Николай. — И бычара, как раз, на него притянулся…
— Бычара, просто больной на голову. Хотя ведь тоже понятно с чего.
— Что понятно?
— Откуда его обида. Вы ведь у нас всё забрали. Вот и злится народ. Мы были Русью, вы взяли имя. Потом землю. Три века лучших людей тащили.
— Да никто не тащил. Сами ехали, — нехотя возразил Николай. — А землю, кажется, в 91-м вернули. И с таким довеском.
— Нет больше довеска, — отрезал Валера. — Отняли. Но это дело житейское. Сильные так всегда со слабыми поступают. Но чтобы не сознавать при этом, что ты творишь, и какую дань тебе платят?.. Чтобы даже самые умные были такими простецами. Мол, всё правильно, какие между своими обиды? Может это и черта всех имперских народов, но у вас прямо талант…
Валера покосился, ожидая возражений, но Николай молчал.
— Плохо?
— Вроде нет, — сказал Николай.
— А что молчишь?
— Заметил, как у вас здесь поспорю, сразу кто-нибудь попадает в больницу.
— Интересное наблюдение, — удивился Валера.
— А сейчас мы уже в больнице. Что будет дальше, страшно и подумать.
— А я все же продолжу, — решил Валера. — Вот скажи. Только правду. Что ты ощутил, когда Путин объявил о присоединении Крыма? Радость, так ведь?
— Ну, предположим.
— И таких как ты, в России полное большинство. Процентов девяносто, думаю. Ведь ни тревоги особой, ни страха у вас не было. Не говорю уже о гневе или печали, что обирать взялись, так сказать, младшего брата. Это же ваше понятие — младший брат… У всех только, как говорили в нашей юности, чувство глубокого удовлетворения.
По коридору провезли больного. Каталка замерла на миг около их палаты и Валера замолчал. Но больного повезли дальше.
— А теперь подумай, что в это время чувствовали украинцы. Какой букет переживаний был даже у тех, кто считал Россию именно что братской страной. Представляешь?
— Ну, понятно, понятно…
— А теперь сведи все это вместе… Свёл?
— Свёл.
— Что получилось?
— Валера, у нас с тобой, что — сократическая беседа? Вопросы каверзные…
— Что тут каверзного? Не знаю как у вас в России. Вы же, как-никак, победители. А у нас в Украине масса народа с этой весны стали, скажем, сознательными украинцами. Я вот как раз такой.
— А раньше не был?
— Не был. Уже почти сорок, а никогда не задумывался, кто я. Ну да, живу в Украине, ее гражданин. Родной — русский. И одна из бабушек — русская. Остальная родня — вроде украинцы. Но всё это такая условность. И, в конце концов, какая разница? А в этом марте разница появилась. И я понял, что я точно не русский. Ну, вот совсем не русский. Хотя русский, мой родной. И русская культура — родная. Но родина моя — Украина. Я — украинец. И это теперь навсегда… Коля!
— Да.
— Если не трудно, подвинь утку. Сестра так поставила, не дотянуться.
— Без проблем.
Николай встал, нашел утку и сунул ее в руку соседу.
— Спасибо…
Пристроив посуду под одеялом нужным образом, Валера сосредоточился на процессе.
— Фух, как мало человеку надо для счастья… Сказать, что будет дальше?.. Сказать?
— Ну скажи, — нехотя откликнулся Николай.
Он думал о том, что завтра у него поезд. И во что бы то ни стало надо на него попасть. А как это сделать было теперь абсолютно непонятно.
— У нас ведь, у славян — память короткая, — сказал Валера. — Точно не Кавказ. Максимум — дедов помним, бабок. Изредка какого более глубокого прадеда… Так что пройдет еще лет тридцать и разбежимся окончательно. А через полвека будем совсем чужие. И станет Украина второй Польшей.
— Что так далеко загадывать, — поморщился Николай. — Вот я вчера приехал на конференцию. И где сегодня? Да и ты тоже…
— Укольчики, ребята, — просунулась в дверь голова медсестры.
— Видишь, — Николай обрадовался, дополнительному аргументу. — У тебя сейчас что? — пленарный доклад. За кафедрой должен стоять, аудитория — человек сто. А вместо этого, шприц в задницу. Какие полвека?!
— Хлопцы, живей, — медсестра с четырьмя шприцами, мастерски зажатыми одной рукой, из которой они торчали как сказочные когти, была уже в палате.
И больные ворочались на кроватях, готовясь к неприятной процедуре…
— Как-то вы все зациклены на плохом, — получив свой укол, Николай растирал ваткой пострадавшее место.
— А что хорошего в том, что вы Крым отобрали и на Донбассе устроили?
— Ты же сам сказал — украинцами стали. Двадцать лет не получалось. А теперь разом вышло. Выходит, с нашей помощью. За это, наверное, и спасибо можно сказать…
Вздрогнули даже в конце больничного коридора. Так хохотал с оттянутой к потолку гипсовой грушей, больной из шестой палаты.
— Коля, супер! Три века на корню сушить, отнять лучшую землю, другую разорить. И требовать спасибо. Это по-русски…
.
***
А рой цветных блесток, напоминавших игру солнечных лучей, уже откатился от больничных окон и почти взмыл в разбавленную сентябрьскую лазурь, но обнаружив вблизи новый объект, оказался прямо над молодой плешью курильщика, замершего над перилами одного из больничных балконов.
Лицо его с толстыми губами и длинным волнистым носом было смято мучительным воспоминанием из недавнего прошлого. Может именно оно, чертиком взлетевшее на поверхность сознания, привлекло шар-стрекозу. Миг спустя оно кануло в глубины мозга, и курильщик огорченно задумался, почему он опять забыл купить апельсины отцу, лежавшему третью неделю в хирургии. Но шар-стрекоза уже всё видел.
.
8 (1,5 Е)
.
Голубка опять увернулась. Верткая как ртуть, с капелькой-головой на конце узкого голубого тела, она всегда ускользала от неотступного сизого увальня, олицетворявшего мужскую похоть. В последний миг она оказалась на соседнем квадратике брусчатки, и голубь с размаху врезался в черную длинную туфлю.
Мужчина инстинктивно подобрал ноги, продолжая говорить, шевеля и выгибая страдальческим домиком широкие черные брови.
— Что вы к нам всё время лезете? Оставьте нас в покое. Дайте пожить своей жизнью. Хорошо, плохо, но без вас. Сами разберемся, что нам делать, с кем дружить, куда идти.
— Бедная Украина, — фальшиво посочувствовал собеседник. — Нет жизни от соседки. Стоит над душой…
— Представь себе, стоит… Вот сдохнет ваш Путин со своими генералами. И Украина вздохнет спокойно. А может и нет. Потому что новые генералы появятся. Вот и выходит, пока рядом сильная Россия, покою нам не будет.
— Понятное дело, единственная беда Украины.
— А то нет, Боря! А то нет! Не единственная, но главная. Не украинские же добровольцы на Кубани воюют. Не Украина куски от России режет…
Солнце уже поднялось над домами, тесно облепившими уютную квадратную площадь с ратушей и собором, с разных ее концов, смотревших друг на друга уже пять веков. А может, как утверждали самые смелые гиды, все шесть.
— Боря, но ты же умный. Если б не ваши спецслужбы да бешеные патриоты, которых пропагандой науськали, никакой войны на Донбассе бы не было.
— Фима, ты же вроде тоже не дурачок. Вашей революции гидности без некоторых спецслужб, тоже бы не случилось.
— По твоему на майдан люди за деньги вышли?!
— Кто как вышел, Фима. Как и на Донбассе, кстати. Но Януковича снесли чисто по отмашке. Сам знаешь откуда. Дали б оттуда вашим Яценюкам команду «к ноге», ничего бы и не было. А не будь ничего в Киеве и в Крыму ничего бы не случилось, и в Донбассе. Отсидел бы Янукович срок до конца, а там ставьте кого хотите. Но всей страной ставьте, а не той сворой, что на площади…
— Свора…
— Свора — не свора, какая разница? Я о том, что десять тысяч за всю страну решает…
Они спорили, попеременно прикладываясь к высоким узким, как химические колбы, пивным кружкам. И неутомимые голуби сновали вокруг по сизой брусчатке, что уже вот-вот должна была осветиться солнцем.
Третий, сидевший за круглым белым столиком уличного кафе, пил пиво молча, слушая спорщиков и наблюдая за тем, как меняются туристические группы у входа в собор. Потом вытащил телефон и сделал несколько звонков, в том числе пару весьма затяжных. Прислушался к разговору.
…- Вы такие же марионетки Америки, как Донбасс — России. Куклы, конечно, но себе на уме. Своевольные куклы. Понятное дело, Штаты вам главный друг и советчик. Но где надо вы и не услышите, сделаете по-своему. Донбасс точно также — будет нужда, так ему и Путин не указ. Короче и вы, и Донбасс — сукины дети своих хозяев. Сорванцы, негодники, но свои. С учетом этого и острастка…
Теперь кто-то сам искал третьего. И подхватив со стола айфон, он долго убеждал своего собеседника, в какой-то момент ради полной сосредоточенности, даже отлучившись от столика со спорщиками. Вернулся, присел, снова прислушался.
— Что же в этом случае вы нас хунтой называете?
— Так и вы Путина с Гитлером сравниваете.
— Может и не Гитлер. Но одно, Боря, я знаю точно — если б не Россия, нам в Украине в разы бы легче жилось.
— А-а, как газ бесплатный двадцать лет жрать, так вы первые, а когда…
— Бесплатный?! Боря ты в своем уме…
— Достали, — хлопнула по столику ладонь третьего. Кажется, он впервые вступил в разговор. — Господи, как вы достали.
Воткнув локти в столик, перегнулся к спорщикам.
— Да, посмотрите на себя… Я фигурально, не друг на друга, а на Россию с Украиной. Вы же… ну, как два пятака. Только один большой, другой маленький. Власть, экономика, народ. Один к одному. А ваши обвинения? Ну ведь калька! Зеркальная проекция обид.
Подхватил кружку, сдунув пену, сделал несколько быстрых глотков.
— А что вы с пленными творите? Даже в пытках полная копия. Пальцы сломать, на жопе что-то выжечь, кием по голеням… Пока адрес сайта не увидишь, не поймешь, кто кого потрошит. Вы же одно и тоже, только большое и маленькое. Украина — это Россия без Сибири, то есть без нефти, газа и прочей пушнины. А Россия — большая Украина с хорошей природной рентой. Всё!
Припечатал пустой кружкой стол, словно закончил торг аукционным молотком.
— По факту имеем маленькую Россию, — повернулся к Ефиму. — И большую Украину, — кивнул Борису.
— Насчет Малой Руси — Малороссии, наслышаны, — хмуро заметил Борис. — А вот насчет России — большой Украины…
— А где, по-твоему, место России? Не у края Европы? Не возле Китая? Главное, что и там, и там у края. Здоровенная такая Украина. И обе эти Украины, большая и малая, не против оказаться внутри. Я о Европе, конечно. Только большая уже поняла, что ей не светит, а малая еще нет. И не поймет, потому что… Фима, как у тебя с работой?
— А что такое? — напрягся Ефим.
— На тебя голубь нагадил. Это к деньгам.
Пошла небольшая суета. Окунув в пиво край бумажной салфетки Ефим попытался снять с плеча завиток черно-белой пасты. Но было неудобно. Пришлось подключиться Борису.
— Верный знак, между прочим, — заметил третий. — Почти как пошуршать купюрами на молодой месяц.
Он подозвал официанта и заказал еще три бокала.
— Ребята, вы бы себя только послушали. Третий час сидим. А вы всё — ваши виноваты, нет ваши. Смотрел я на вас и стало так ясно. Нет у вас шансов…
Товарищи хмуро молчали.
— Будете всегда в промежутке болтаться, между западом и востоком. Два центра мировой цивилизации, а между ними вы — как в проруби две… большая и малая.
— Рома, без оскорблений…
— Две щепки Фима, щепки. А ты что подумал? Две Украины. Только малая, вся у края Европы уместилась, а большая как бы еще и до Китая достает
— Почему это как бы?! — не стерпел уже Борис.
— А то Боря, что территорией достает, а вот народом, почти нет. Весь народ твоей большой Украины на западе страны собрался. За малым исключением. Да и то год от года тает… Вот так, оно ребята. Тридцать лет пройдет, пятьдесят, сто. А вы на пару так и будете у края нормальной жизни.
— Откуда ты знаешь, Рома?
— От верблюда, Фима.
— Оно и видно, что от верблюда.
Густо затрепетав крыльями, голубка, уставшая от мужских домогательств, перенеслась с брусчатки на карниз храма. И все трое проводили ее взглядом. Голубь, мгновенье поколебавшись, последовал за ней.
— Не в обиду, ребята, — сказал Роман. И было видно, что ему грустно. — Почему мы здесь вместе? Потому что была когда-то одна очень большая страна. А в ней союзная республика, в которой был город Жданов. А в городе — школа 34.
…
Всё так и было. Там где Таганрогский залив окончательно становится Азовским морем, стоял город Жданов, в 34-й школе которого учились трое. Роман с Ефимом с первого класса. А в пятом к ним присоединился Борис. Тогда же они и стали тремя товарищами. Точней Ремарка они еще не читали и, конечно, были тремя мушкетерами, оставив место Д’Артаньяна вакантным, чтобы не перессориться. А еще они были тремя танкистами и даже недолгое время тремя богатырями.
Но в классе их называли «полтора еврея», потому что это было обидно, а обижать друг друга школьники любят. И потому, что это было правдой. У Бориса Зинченко еврейкой была мама, у Ефима Ярового — отец, а у Романа Белых бабушка по отцу и дедушка по матери (или как сам он говорил: «мама папы и папа мамы»).
Однако полтора еврея — ведь не полтора жида. Просто, констатация факта. И друзья не обижались. А в девятом классе даже решились на общую наколку…
…
— От верблюда, — повторил Роман.
Положил на стол ладонью вниз правую руку. Чуть погодя это сделал Ефим. Последней легла на стол ладонь Бориса. Три ладони, соприкасаясь пальцами, образовали подобие цветка. На нижней фаланге безымянного пальца у каждого тонкой клинописью синело — 1,5 Е.
— Поэтому мы здесь, — сказал Роман.
И это тоже было правдой. С того сентябрьского дня, как они решились на этот общий знак, прошло 27 лет. Школа кончилась давным-давно, как и многое другое. Роман через МГУ, вросший в Москву, сменил ее на Германию в начале 90-х. Ефим, закончив харьковский университет, с места уже не сдвигался, а Борис после Горьковского мединститута попробовав десяток городов, осел в Саратове. Но данный себе зарок, встречать этот день вместе они нарушили только однажды, в год, когда в начале сентября умерла мать Ефима.
— А еще я сегодня понял, — сказал Роман, — что в мире на полтора еврея стало меньше. Избранный народ, того не зная, понес утрату. Кажется безвозвратную…
Наконец утомились движеньем и остальные голуби, дружно сдвинувшись в тень ратуши. Над солнечной брусчаткой носились теперь только радостные воробьи.
— Что в сухом остатке? — Роман посмотрел на друзей. — Один украинец, другой — русский.
— А ты сам? — спросил Борис.
— Я, — Роман выбил пальцами сложную дробь. — Да кто угодно, только не… — помахал рукой. — Как там говорилось, безродный космополит?.. Вот, он самый.
Отвернувшись друг от друга, они наблюдали, как поодиночке выныривают из черного раструба храма туристы и усталым пунктиром тянутся к автобусу, припаркованному на краю площади.
— Если не полтора еврея, то хотя бы три товарища, — неуверенно предложил Ефим.
— Вот за это следует выпить. — Роман нехотя отсалютовал полупустой кружкой.
…
Выпуклая площадь с древней гранитной брусчаткой, ратуша с долговязым шпилем, голубь с голубкой и притиснутые друг к другу дома с музыкальными крышами похожими на скрипки — все это было позавчера. Но только сейчас, куривший на больничном балконе Ефим, понял, что грустные слова Романа о потере избранного народа — реквием дружбе. Утраченного еврейства, особой связи с которым он никогда и не ощущал, Ефиму было не жаль. Но настигла искренняя оторопь от того, что так внезапно оборвалась почти бесконечная славная эпоха, помимо всего прочего заключавшая в себе множество радостных деталей вроде ежегодных встреч на старой немецкой площади, обеспечиваемых исключительно усилиями Романа, далее всех продвинувшегося в том, что теща Ефима, жеманно потупив глаза, называла «бытийственной благодатью».
Вспомнилось, как 27 лет назад, уже перед самой процедурой, он спросил, почему собственно надо ставить «1,5», а не «0,5»? Ведь второе для каждого точная цифра. На что Роман мгновенно возразил: «потому что мы вместе — а значит мы полтора». Что этого целого не стало, Ефим со всей ясностью осознал только сейчас на больничном балконе, еще не зная, что в электронной почте его ждет письмо, час назад отосланное Романом обоим друзьям:
.
Ребята простите, что не проводил в аэропорт. Просто бешеная неделя. Да и год бешеный.
В этот раз наговорились вдоволь. Обсудили всё что можно. А расстались, и чувствую — не хватает пары аккордов. Заключительных. Посылаю их, пока все по свежему.
Кажется, мы были слишком романтики. По крайней мере — я. Но ведь откуда-то была эта вера, что общее прошлое куда сильней тяги социальных миров, по которым нас разнесло. Да мы же и знаем такие примеры — способность людей стоять в полный рост против больших систем, частицами которых они стали. У нас так не вышло. Не дал Бог силы — назовем ее талантом самодостаточности. Значит, так тому и быть.
И еще пара слов о сказанном. Я говорил, что есть две России — они же две Украины, большая и малая. Так вот, на самом деле их теперь три. Третья — Донбасс. Самая карликовая Россия/Украина. И всем трем теперь будет худо. Причем в прямой зависимости от размера. Хуже всего Донбассу, как самому мелкому. Чуть полегче Украине, еще полегче России. Но всем трем будет несладко, а может и просто погано. Уж как вырулит.
Донбасс, не взятый в Россию, останется маленькой антиукраиной, всегда ощеренной в сторону бывшей мамки. Украина будет для Европы собственной карманной Россией — то есть антироссией. Бедной, неприглядной, посаженной у восточного порога на цепь. И как все цепные — обидчивой, злой, гавкучей. Без экономики и культуры, но с армией, что всегда начеку.
Россия, не взятая в Европу, останется антизападом, да и антивостоком тоже. В общем, большой неприкаянной Украиной, вечно боящейся своих сильных соседей. Да и Европа, где я насельником, слишком стара и мозаична, чтобы всерьез ожидать от нее чего-то путного.
Но каждый из нас свой выбор сделал. И ничего трагического в том нет. Хорошо известно, что изнутри, всё не так плохо или хорошо, как это видится снаружи. В благополучной Германии я не столь благополучен, как это может вам казаться. А вы, в своих восточных пенатах, не столь несчастны, как можно было ожидать, наблюдая за вашей жизнью с моей колокольни. Наша последняя встреча меня в этом еще раз убедила. Так что грустить не о чем.
Печально другое. Почти двадцать пять лет назад исчезла страна, в которой стояла наша школа. И город детства изменил имя. Но было наше прошлое, что держало на плаву весь этот канувший в Лету мир. А теперь оно само стало Атлантидой. Аминь.
.
***
Круговерть желтого и охры, которой сопроводил шар-стрекоза эту историю, наверное, соответствовала ее тянущей ностальгии, отдававшей сейчас Ефиму в горло густыми сердечными толчками. Но рассыпался горячим прахом пепел последней затяжки; описав дугу, не дотянул до урны окурок, а шар-стрекоза чуть воспарив над траурным теменем Ефима, приняв привычную зинчико-вертолетную форму, поднялся на высоту самолетов и скрылся вслед за идущим на запад солнцем…
На востоке Украины он появился только в начале ночи, и уже с юго-запада, со стороны Босфора. Он летел по прямой, но в одном месте стремительный прочерк его полета сломался словно спичка. И в сотне километров от намеченной цели он камнем упал на проходивший внизу поезд «Харьков — Одесса».