Лишенные хлеба, воды и огня,
лишенные Родины беглые жители —
почти небожители — третьего дня
сидят на вокзале, войною прошитые.
Их лица темнеют и узятся в клюв,
и горбятся спины, скрывая подкрылки,
лишь детские ручки — вишневые гилки —
обвили их шеи безмолвным «люблю».
Молчание смерти исходит от них —
как перед полётом осенняя стая —
нахохлившись, беженцы в кресла врастают…
Вот — вскрикнул ребёнок и снова затих.
Ни всхлипа, ни голоса — спёрто в зобу,
и гордые женщины, вытянув клювы,
считают цыплят не по-детски угрюмых
и ждут управителей: вдруг, позовут?
Метеки… Метеки!
Чудовищен нож
оборванных связей, сожженных гнездовий —
Ооо… скольких же знали
вокзалы в Ростове,
отдавших Кавказу дома ни за грош…
Вот- вскрикнул ребенок.
Звенит тишина,
лишь эхо из бездны в разверстые дали.
Их, аистов белых, как будто продали —
на всяком бескрылом за это вина.