Писатели пишут

16

Заснул-то я сладко и безмятежно, но долго это состояние не продлилось. Сами посудите: скрючившись в три погибели, да ещё с душком этим, веющим снизу. Но тем не менее отдохнул и силы восстановил. Около часу прокемарил, по моим расчётам. Точно-то знать я не мог — без часов. И поэтому, очнувшись, приступил к бодрствованию — а то так разоспишься да завтрак-то и прозеваешь. Но по косвенным признакам (по интенсивности движения за окнами и на лоджиях тыльной стороны здания, которые были хорошо видны из моего укрытия) я определил, что ждать мне ещё часа два, два с половиной. Чем бы их занять?.. Ну конечно! Когда и утешить себя поэзией, как не в такой ситуации!..

Я раскрыл сборник стихов Куинбуса и отдался на волю потока бегущих рифм…

Говоря проще, это означало, что я внимательно и старательно прочитал сборник от первой до последней страницы. Это заняло минут сорок-пятьдесят. Затем сосредоточился на трёх стихотворениях, выделенных в содержании красной чертой. Наконец выбрал одно из этих трёх и принялся анализировать его всесторонне…

Примерно через четверть часа я нашёл ключ к разгадке и понял, почему Ракитин назвал Куинбуса «дутой величиной»…

Но вам об этом я сейчас не скажу, друг-читатель. Зачем лишать вас удовольствия решить этот ребус самостоятельно? Вот вам текст означенного стихотворения — дерзайте!..

Ну, а кому невтерпёж или неохота загружать мозги, разрешаю открыть 122-ю страницу…

НОЧЬ ПОЭТА

Ночь, спотыкаясь, гасит фонари, —

На каждом шаге усыпляя прочих,

Лепить тебе до утренней зари

Велит столбцы и лабиринты строчек;

Заносит в одиночество, в провал,

Подбрасывает на волнах вопросов —

И от последней набежавший вал

Меня на остров прошлого выносит.

В бессилье опускаюсь на песок,

Где много я моих построил зданий…

Открыл глаза — а им уж вышел срок.

Невыносимо бремя опозданья!..

Но сам ты от страдания спасён —

Дорога ввысь открыта самым малым;

И если крах иллюзий предрешён —

Терпи и верь в кристальность идеалов.

Пока ты за столом своим один —

Ты жизни полноправный властелин.

17

Занятия поэзией помогли мне скоротать ещё около часа. Так что срок ожидания сократился. Но ещё примерно столько же мне предстояло проскучать. Вам же эта участь не грозит, поскольку я без промедления перехожу к тому, что было потом.

Итак, когда время завтрака, по моим предположениям, приспело, я выбрался из своего убежища и, внутренне входя в образ представителя технического персонала, с деловым видом прошествовал по крыше хозблока и перебрался на соседствующую с ней крышу столового зала. В отличие от первой, совершенно оголённой с боков, последняя уютно пряталась под раскидистым навесом плакучих ив. Это маскировало её от бокового обзора, но не скрывало от наблюдателя, находящегося на верхних этажах. Приходилось пренебречь этим обстоятельством, так как избавиться от него было нельзя. Да мало ли что может делать на крыше столовой человек, издали похожий на ремонтника?.. Я и сам не раз видал там людей, ничем сверху не отличавшихся от нынешнего меня.

Крыша столовой, если вы помните, имела в центре зала четыре просторных окна в потолке, и одно из них, как я давно ненароком приметил, пробито было как раз над столом Куинбуса и его свиты. До него я добрался ползком и обнаружил, что мой расчёт был верен. Между прочим, окно это оказалось раздвижным и сейчас как раз было приоткрыто — на щель шириной сантиметров в десять. Этого я не предвидел и пока не знал, что даёт мне или, напротив, чем грозит эта подробность.

Траурная группа, потерявшая своего вождя, по отношению ко мне находилась внизу строго по вертикали. От их голов (плотная корона Эухении, масляная лысина Гии, редеющая шевелюра блондина… — а змеиная прилизанная головка Грищукова-то и не просматривалась — вот те на!..) меня отделяло метров шесть-семь. Возможность того, что меня заметят и застукают, не исключалась, но вероятность её я считал исчезающе малой: кому взбредёт в голову за едой таращиться в потолок, да ещё такой высокий?.. Припомните сами — часто вы это делаете?.. А вот и Грищуков! Оказывается, он ходил за закусками к «шведскому» столу. Принёс две тарелки кабачковой икры — для Эухении и для себя.

Собственно, теперь я мог и покинуть свой наблюдательный пост, так как наличие в зале Грищукова и Эухении и было всё, что меня здесь интересовало. Но щель между стёклами навела меня ещё на одну мысль: не удастся ли услышать что-либо полезное из разговора за столом?..

Я приложил к щели ухо… Ровный тёплый гул, в котором слов невозможно разобрать, лишь отдельные восклицания… Добавить бы к уху какую-нибудь трубку в роли усилителя — да где её взять?.. Как я ни напрягал слух, из застольной беседы — говорили, кстати, только сидящие рядом Грищуков с Гией, остальные хранили скорбное безмолвие, — точнее, стало быть, из диалога этой парочки до меня донеслось всего три разборчивых слова. Причём непонятно, в какой связи, вне контекста и, следовательно, без всякого смысла. Вот эти три слова: князь, пещера и вертолёт. На всякий случай я положил их в загашник памяти — и отполз от своего наблюдательного пункта. Терять дальше время я не мог.

18

Вы, наверное, не уяснили, зачем понадобилось мне томительное сидение в трубе и вылазка на крышу столовой. А вот зачем…

Мне нужно было убедиться, что Грищуков и Эухения в столовой и, значит, в номере Грищукова никого нет и не будет ещё по меньшей мере минут пятнадцать-двадцать. Дело в том, что я собирался посетить этот номер в отсутствие хозяина. Для чего?..

Вчера, как вы помните, я посчитал исчезновение ракитинского конверта делом рук Гии. Но, поразмыслив, усомнился в этом. Рассудите сами: на что ему нужен этот конверт? Да вообще — с чего б это он заинтересовался моей комнатой? Ведь он и узнал-то о моём существовании только во время нашей стычки в баре. На этого менестреля я грешил лишь потому, что предположил: он мог взять у администраторши дубликат ключа от моего номера. Но почему я решил, что похититель отпирал дверь ключом? Я ведь не уверен был, что она захлопнулась, когда торопился в рощу к Марине. А коль я оставил её незапертой, войти туда мог любой, кому не лень. А кому не лень? Кого интересовал конверт Ракитина? Уж наверное, Грищукова больше, чем барда… К тому же, даже если считать их обоих кандидатами в похитители, «адрес» мне был известен только грищуковский — где проживает Гия, я не знал.

Вот по этим всем причинам я и направлялся в номер Грищукова.

Маршрут я наметил следующий: «моя» пожарная лестница — крыша пансионата — пожарная лестница фасадной стороны («ракитинская») — лоджия Куинбуса — лоджия Грищукова. Самым «простреливаемым» участком был промежуток «моей» лестницы — почти что снизу доверху. Но избежать риска я не мог. Будь что будет!..

Я деловым шагом приблизился по крыше хозблока к «своей» лестнице и только было ухватился за неё, как заметил, что на меня с ближней лоджии второго этажа с весёлым удивлением глазеет какой-то мужик.

— Эй, писатель! — жизнерадостно заорал он. — Ты что — в пожарники подался?

Я узнал парня из шахтёров, партнёра по пляжному футболу; звали его, кажется, Фёдор.

— В трубочисты! — не менее жизнерадостно отозвался я. — Впусти к себе — я и тебя сагитирую на это дело.

— Заходи — гостем будешь, — гостеприимно распростёр он руки.

Я одним махом перепрыгнул к нему.

Он пропустил меня в комнату, а я с ходу направился к двери, но не тут-то было.

— Погоди, Андрюха, ты куда? — озадаченно спросил он.

— Да понимаешь, Фёдор, надо мне сбегать в одно место.

— Зачем бегать — у меня в номере сортир.

— Ты меня не так понял. Не в это место.

— А в какое? — он туповато почесал в затылке.

— В другое.

— А пить, что, не будем? — обиженно спросил он.

— Да некогда мне.

— На это много время не надо. Давай хоть по махонькой. Трубы горят после вчерашнего.

Видно, он был из тех, про кого известный женский анекдот сложен: легче дать, чем объяснить, что не хочешь…

— Наливай! — махнул я рукой, надеясь, что так быстрей отделаюсь.

Он, радостно оживившись, дзинькнул стаканами.

— Ну, давай по полному, — предложил он, доставая из холодильника бутылку.

— Что это — чача?

— Обижаешь — горилка. З перчиком.

— Где ж ты достал?

— Из домашних запасов. Специально для гостей храню. Цени!

— Уже оценил. Мне только полстакана, — предупредил я.

— Тю?.. Чего так мало?

— Хватит. Ну, давай, по-быстрому.

— Шоб наша доля нас не цуралася, — провозгласил он, и мы выпили. Я — залпом, он — медленно цедя по глоточку. — На, закуси колбаской, — протянул он мне шмот полукопчёной.

— Спасибо, — ответил я, отгрызая кусок и стремительно жуя. — Сколько ж вы приняли вчера, что трубы горят? — спросил я, чтоб поддержать разговор с гостеприимным хозяином.

— Та немного. По полтора килограмма на грудь.

— Ух ты! — восхитился я.

— Что «ух ты!»? Обычная наша норма. Потому и горят, что мало.

— Ну ладно, Фёдор, пошёл я. Дела, — вскочил я и дёрнулся к двери.

— Та сиди! Только ж начали.

— В другой раз…

Я на ходу протянул ему руку. Он только хлопнул по ней могучей ладонью.

— Ни… С вами, писателями, не посидишь по-людски. Хлипкий народец…

Продолжение образуется

13

Валя обитал неподалёку от меня на том же пятом, так что долго ждать его не пришлось. Услышав приближающиеся шаги, я быстро отпер и дёрнул на себя дверь. Если, как я допускал, она была скреплена печатью, то её нарушение вписывалось в мой план: я ведь собирался создать иллюзию, что попал к себе обычным путем, забрал свои вещи и скрылся в неизвестном направлении. Но печати никакой не было.

Впустив Валю, я снова запер дверь. Разговор предстоял не из самых обыденных, так что я предложил для раскованности:

— Глоточек коньячку не желаешь?

— Давай! — оживился Валя. — Коньяк всегда на пользу. Может, у тебя ещё и кофе есть?

— Увы! — пожал я плечами, — чего нет, того нет.

Мы по-студенчески глотнули друг за другом из моей фляжки, после чего Валя взглянул на меня уже с неким осмысленным интересом.

— Чего это ты так вырядился? Снова в плаванье, что ль, намылился?

— Это бы неплохо… Но…

— И царапина на шее, — перебил меня Зенин, впав после глотка коньяку в игривое настроение. — Смотри, Андрюха, твои бабы тебя до добра не доведут…

Не знаю, на кого он намекал. С Мариной он меня, по-моему, не видел. Наверно, так, для красного словца.

— Валентин! — оборвал его теперь уже я. — Тут дело серьёзное. Кончай баланду травить. Ты знаешь, что за сегодняшнюю ночь в нашей богадельне два трупа?

Валя выкатил глаза. Потом они загорелись хищным интересом.

Я вкратце изложил ему то, что мне было известно. Он быстро кинулся высказать свое мнение.

— Погоди, — остановил его я. — О твоей версии я примерно догадываюсь. Но штука вся в том, что с этими двумя покойниками в переплёт попал уже я. Вернее, с одним…

Валя раскрыл рот…

— Ты?.. — непонимающе переспросил он.

— Меня задержали по подозрению в убийстве Куинбуса. Мне удалось сбежать. Возможно, меня уже ищут… Поэтому нужна твоя помощь.

— Какая? — растерянно спросил Валя.

— Надеюсь, это не будет для тебя обременительным. Вмешивать тебя в это дело я не намерен. Всего два пункта. Первый: захвати и спрячь у себя сумку с моими вещами. Второй: после обеда приди за теннисные корты, на берег речки. Я буду тебя там ждать. И позови с собой, если он согласится, Рафика Апресяна. Я вас там порасспрошу, что слышно обо всём этом тёмном деле. Не более того.

Зенин кивнул с сосредоточенным видом. Потом нерешительно произнёс:

— Слушай, Андрюха, а может, тебе лучше всё-таки пойти к ним самому? Ну, разберутся же они с этим недоразумением.

— Сперва я должен разобраться с ним сам, Валентин. Сдаётся мне, что это дело ещё темнее, чем казалось поначалу.

— Тогда держись, старик! — напутствовал меня Валя и, прихватив мою сумку, покинул мой зачумлённый номер.

14

Пора бы и мне убираться из этого ненадёжного пристанища. Но и сейчас, и во время всего нашего общения с Валей я не переставая в глубине сознания лелеял мысль: может быть, всё-таки позвать её сюда? Но риск был слишком велик. Поэтому телефонную трубку я брал уже не колеблясь.

— Марина, — сказал я. — Ты знаешь, чего я хочу больше всего на свете. Но мы сейчас не сможем увидеться. Если до обеда я ничего тебе не сообщу — приходи на берег речки за теннисными кортами. Я буду там. Постарайся, чтоб никто об этом не знал.

— Даже Зоя?

— Зоя… — о ней я опять не подумал. — А она надёжный человек?

— Она мой друг.

— Тогда… Тогда вот что. Попроси её, чтобы она подстраховала тебя. Была бы поблизости и могла предупредить в случае чего. Ну, если кто-то посторонний появится или что-то в этом роде. Да!.. А если увидите Зенина и Апресяна… Ты знаешь Апресяна?..

— Нет.

— Ну, неважно. Короче, если увидите Зенина и кого-то с ним, то не обращайте внимания. Это мои приятели, я им тоже там назначил встречу… И пожелай мне удачи. Тогда всё будет хорошо.

— Желаю удачи, — тихо говорит она.

— До скорой встречи! — бросаю я и кладу трубку.

15

Теперь вперёд! Прощай, моя невезучая обитель муз! Я окинул беглым взглядом свой номер — не забыл ли чего… Как же! Фляжка с остатком коньяка. На донышке. Прихватить с собой? Зачем таскать лишний груз!..

Я вылил остаток в глотку, бросил пустую фляжку на постель и вышел на лоджию.

Рассвет уже вызрел, но дворик был по-прежнему безлюден. Не все ж такие ранние пташки, как Валя. Большинство здесь любит понежиться в постели, до самого завтрака, а он аж в девять часов. Вот и мне предстояло скоротать где-то эти целых четыре, или чуть меньше, часа. Где — я уже знал.

Конечно, при дневном освещении риск быть обнаруженным возрастал многократно. Но без риска я не мог осуществить задуманное. Собственно, если я не хотел рисковать, мне следовало сейчас смыться на вокзал (в аэропорт хуже — там смотрят паспорта) и уехать домой. А там ждать, пока меня востребуют так называемые правоохранительные органы. Тогда как-то и готовиться к защите, вплоть до того, что действительно нанять какого-нибудь адвоката — где-то ж они существуют…

Но о таком пути я, честно говоря, всерьёз и не думал. Уехать от Марины? Позволить свалить на меня какое-то грязное дело? Это уж дудки!.. А кроме того… А кроме того я уже довольно ясно чувствовал, что в этом деле — в части именно меня касающейся, заметна чья-то направляющая рука.

Итак, я оглядел двор; не заметив там никаких препятствий своим планам, перебрался на лестницу и, опять же по-кошачьи, сбежал по ней на крышу хозблока. Убежище для себя я присмотрел именно там.

Это была широкая труба прямоугольной формы, с метр высотой, с жестяным навесом над ней, на манер готической крыши, и с двумя прорезями по бокам, смахивающими на амбразуры. В целом это сооружение можно было сравнить с башенкой крепостного бастиона. Внутри этой трубы я и устроился. Оказалось, что это вовсе не печная труба, как я по незнанию подумал, а вентиляционная — для выхода кухонных испарений. Так я невзначай стану специалистом по вентиляционным системам. А то и трубочистом…

На внутренней решётке трубы можно было вполне удобно сидеть, а сквозь амбразуры вести круговой обзор, самому оставаясь незамеченным. Кухонный чад снизу — удушливая смесь чего-то кислого, жирного и горелого, — конечно, не услаждал обоняния, но с этим приходилось мириться, а когда становилось невмоготу, приподниматься и прочищать лёгкие свежей воздушной струей, сквозящей через щели.

Просидеть в таком месте три с лишним часа — удовольствие на большого любителя. Но я-то в тот момент как раз и подходил под это определение. Где бы ещё при сложившихся обстоятельствах я мог, наконец, расслабиться и, под воздействием усталости и остатков хорошего коньячка, сладко и безмятежно заснуть…

Продолжение готовится

«У поэта — право вето» —

новая антивоенная публикация в «45-й параллели»:

http://www.45parallel.net/u_poeta_pravo_veto.

Радуюсь и горжусь, что участвую в этом проекте.

Гран-При фестиваля «Дорога к храму» в Иерусалиме получила Надя Делаланд!

Дорогие друзья, спешу сообщить, что мы снова выиграли грант. На этот раз в программе конкурс и мастер-классы для молодых, семинары по литературному наследию нашей организации, публикация альманаха «Дон литературный» с отражением творчества молодых, нас с вами и тех, кого с нами уже нет, допускаются также переводы, критика и публицистика. В заключение (в октябре) Форум и презентация альманаха. Участникам конкурса для молодежи — призы. По итогам конкурса будет возможность опубликовать до 3 книг молодых перспективных авторов — кандидатов в СРП. Готовьтесь участвовать!!!

10

Она сняла трубку сразу, как будто ждала у телефона.

— Алло?..

Секунду я собирался с духом, потом сказал:

— Это я.

— С тобой всё в порядке?..

— Да, — говорю я, стараясь, чтоб голос мой звучал уверенно. — Извини, что разбудил тебя так рано.

— Я не спала.

— Почему?

— Не знаю. Отчего-то тревожно на душе… Я тебе звонила недавно. Телефон не отвечал. Подумала, крепко спишь.

«Ага, — сообразил я, значит, там никого нет… или маскируются, специально не берут трубку?..»

— Нереида, — говорю я совсем не то, что собирался. — Ты не хочешь ещё раз сыграть роль Джульетты?

— Нет, — испуганно отвечает она.

— Правильно… — Я возвращаюсь к реальности. — На рассвете это будет выглядеть чересчур вызывающим.

— Мы же встретимся на завтраке… — напоминает она.

— На завтраке?.. Боюсь, что не получится.

— Почему?

— Ну… Будем считать, что у меня нет аппетита.

— Что ты опять затеял? — спрашивает она с откровенной тревогой.

— На этот раз затеял не я. Затеяли со мной.

— Не понимаю…

— Марина… — Я передумываю посвящать её во все подробности. — Это всё не для телефона. И у меня мало времени. Поэтому выслушай меня внимательно и не задавай вопросов. Первое. Мы не сможем встретиться на завтраке. Второе. Возможно, ты услышишь обо мне всякие фантастические измышления, неважно от кого, — не верь ни единому слову. Третье. Если ты захочешь меня увидеть — я придумаю способ, как это сделать, и дам тебе знать. Ты всё поняла?

— Да, — отвечает она твёрдо.

— И последнее. Самое главное… — Я умолкаю. Знаю, что сейчас это ни к чему и только расслабит меня, но не могу удержаться: — Знай, что я… — Снова пауза. — Ты понимаешь…

— Быть может. Но услышать всё равно хочется.

— Не сейчас. Когда посмотрю в твои глаза.

Она молчит. Потом спрашивает:

— Один вопрос всё-таки можно?

— Можно.

— Тот человек, внизу… Надо сообщить, что он лежит там. У меня камень на сердце. Как подумаю — там так грязно, мокро…

— Ты права, — говорю я. — Мне тоже было бы не по себе. Но его там уже нет. Так что выбрось это из головы.

— Кто же его нашёл?

— Пока не знаю. Но я видел, как его увезли.

— Тогда последний вопрос…

— Да?..

— Хочешь, чтобы я пришла к тебе сейчас?

Голова моя начинает кружиться.

— Да, — говорю я. — Больше всего на свете. Но это невозможно.

— Невозможно?

Я лихорадочно соображаю, что ответить… И чувствую, как улетучиваются мои твёрдость и стойкость. Наконец нахожу некий обтекаемый вариант:

— Если будет возможно, я позвоню тебе примерно через полчаса. Кстати, сколько сейчас времени?

— Четверть пятого.

— А если мне не удастся — жди какого-то другого моего сигнала.

— Есть, капитан! — отвечает она деланно бодрым голосом.

Пора вешать трубку, но я всё тяну резину — так не хочется прерывать эту невидимую связь…

— Марина… — нерешительно произношу я. — Мне пора.

— Анджей!.. — её голос дрожит. — Умоляю: не делай новых безумств. Будь осторожен!.. Ради нас, — добавляет она еле слышно.

— Я постараюсь, Мариночка, — отвечаю я почти весело и резко кладу трубку на рычаг.

11

Я осторожно отворил окно и спрыгнул во двор. Рассвет уже наметился вполне определённо, но в этом закоулке меня вряд ли кто мог заметить. Двигался я неторопливо, но целеустремлённо — так, как ходит уверенный в своих действиях человек. Мало ли кто из обслуги мог в эту пору пересекать двор и подниматься на крышу хозблока, — а что в таком наряде я запросто сойду за какого-нибудь ремонтника, я не сомневался. Единственным уязвимым отрезком моего маршрута был кусок пожарной лестницы от этой самой крыши до моей лоджии, но этот промежуток составлял всего три этажа, и я вскарабкался по балясинам стремительно, как кошка.

Как и многие отдыхающие, дверь на лоджию я держал приоткрытой — для постоянного доступа свежего воздуха. Но если б кто и закрыл её на шпингалет, меня бы это не остановило: я бы влез в форточку, габариты которой это позволяли, или, в крайнем случае, высадил бы стекло. В моём положении я считался уже не с общепринятыми правилами и законами, а только с теми, которые признавал для себя сам.

Однако никакого «взлома» не потребовалось: дверь лоджии была в том же положении, в каком я её оставил. Признаков засады я также не обнаружил.

Я по-быстрому осмотрел все закоулки своего номера — ничего подозрительного. Открывать входную дверь не стал, предполагая, что она может быть опечатанной.

По моим расчётам, я был в относительной безопасности часов до шести, когда, как я ожидал, мог обнаружиться мой побег. Конечно, не исключалось и то, что это случится раньше. Но на экстренный случай пути отхода у меня имелись. Так что больше часа времени было в моём распоряжении.

Переодеваться я, поразмыслив, не стал: лучше остаться пока в этом, камуфлирующем мою сущность наряде. Взял «парадный» бумажник с деньгами (повседневный, как вы помните, остался на полке у лейтенанта), паспорт, корочки писательского билета; уложил всё в полиэтиленовый пакет и упрятал в нагрудный карман бушлата. Поколебался, не надеть ли джинсы, но они были ещё влажными. На тумбочке я нашёл брелок с ключом от моего номера. Вставил его в замочную скважину — лишние секунды отсрочки на случай, если её будут открывать снаружи. Все свои вещи сложил в дорожную сумку. Всё?.. Что-то мне нужно ещё… Ах да: сборник стихов Куинбуса. Книжицу я сунул в один из наружных карманов.

Худо, что и часы мои остались на полке в компании с бумажником. Без них сложновато уследить за временем.

Теперь оставалось только позвонить. Вы, конечно, опять догадались — кому… Нет, на сей раз мне нужен был Валя Зенин.

12

Если вы подумали, что мой звонок разбудил Валю, то впали в заблуждение: Зенин был ранней пташкой — самым что ни на есть жаворонком. Трубку он снял на втором сигнале и раздражённо бросил:

— Да!..

— Привет, это Андрей. Надеюсь, я тебя не разбудил?

— Ты меня из дверей вытащил, — затараторил Валя, — чего это ты сегодня чуть свет вспопашился? Говори быстрей — я спешу…

— Нашёл вчера место посадки? — спросил я, надеясь, что, сев на своего излюбленного конька, Зенин подобреет.

— Нет, меня спугнули.

— Кто?

— Пограничники.

— Пограничники?.. — какие-то слабые искорки высекла цепочка нейронов в дальнем закоулке моего мозга. — Постой-постой… а какие они из себя?

— Ты что — пограничников никогда не видел? Самые обыкновенные… Один — амбал под два метра, другой — поменьше.

— С усиками?

— Что я, к ним присматривался, что ли? Я их заметил издали и назад повернул. Охота мне с ними отношения выяснять…

Неподалёку действительно дислоцировалась погранзастава, но «чекисты», как правило, не шастали по нашему пляжу, чтоб не мешать творческому процессу обитателей писательского дома.

— Валентин, а ты уверен, что это были именно пограничники?

— А кто же ещё!..

— Мало ли кто ходит в форме. Милиция, например…

— Что здесь делать милиции?..

— Пограничникам вроде бы тоже нечего.

— Ну, не знаю — пограничники, милиция… Мне безразлично. Факт тот, что они мне помешали. А теперь вот ты задерживаешь своими нелепыми расспросами.

— Валя, ты, пожалуйста, извини, но я попрошу тебя задержаться ещё на пять минут. Дело очень важное.

— Ну, ты и с причудами, Андрей! То дрыхнешь сутками напролёт, то у тебя в пять утра важные дела!..

— В общем, зайди сейчас ко мне. Я тебе всё объясню. Только вот что: если увидишь в коридоре что-то необычное… Или если тебя кто-то увидит… Тогда иди своей дорогой и забудь о моём звонке. Учти это.

— Ладно, — досадливо буркнул Зенин и бросил трубку.

Продолжение найдётся

Эзоп не мог не быть рабом:

Чужда гармонии свобода,

Пустая рыхлая порода

Меж вдохновеньем и трудом.

Эзопов труд — Сизифов стон, —

Жизнь неумытую морочить

Во глубине свободных волн

На берегу пустынной ночи,

Чужое платье поновлять,

Как нищий, собирать объедки,

Но никому не отворять

Засов из снов хрустальной клетки,

Служить и вору, и царю

И, потешая тем народы,

Вдруг покачнуться на краю

Бездонной пропасти свободы.

Автору процитированного стихотворения Александру Иванникову исполнилось бы сегодня 59 лет. К глубочайшему сожалению, он полгода не дожил до этой даты. Значение творчества Иванникова нам еще предстоит осознать и оценить. К счастью, для этого есть возможность. Сашина жена (рука отказывается написать «вдова») Татьяна Журавлева, сама замечательный поэт, подготовила к изданию двухтомник его произведений «Ареал кириллик», который уже вышел в свет. Традиционные слова о вечной памяти для поэта — это память о его стихах. Дорогой Саша, мы помним о тебе и любим твои стихи.

7

Идти по дороге мимо «воронка» и крыльца вытрезвиловки я благоразумно не стал, а махнул напрямик — вниз через заросли, сквозь которые, очень кстати для меня, была протоптана тропинка. Крутая и сырая, она заставляла меня оскальзываться, цепляться за ветки, чтоб не упасть, — и всё же разок-другой я проехался на пятой своей точке, выполнив тем самым завет великого поэта пролетарской эпохи*. Трижды я пересекал асфальт серпантина и спустился к подножью горы намного быстрее, чем если бы шёл по дороге. А главное — никто меня не видел.

За время своего скоростного спуска я неплохо согрелся и теперь был в состоянии спокойно оценить ситуацию.

Она по-прежнему оставалась незавидной. В самом деле: беглец, ожидающий каждую минуту погони; гол как сокол во всех смыслах — без одежды, без денег, без документов. Куда ж мне податься-то?..

Возвращаться в пансионат? Двадцать километров по шоссе? Половину марафонской дистанции? Доползу, конечно. Часа за два с половиной. Как раз, чтобы высунув язык попасть в ласковые лапы своих преследователей?.. Если они меня раньше, по дороге, не подхватят…

А что ещё остаётся?.. Где обогреться, найти какие-то шмотки, раздобыть хоть сколько-то деньжат?..

Пока перебирал я эти невесёлые думы, ноги машинально несли меня в сторону моря — что может быть естественнее для курортника, пусть и в три приблизительно часа ночи?!. И когда добрался до приморского парка, понял наконец, что они (ноги то есть) раньше головы нашли спасительный выход, о котором, конечно, прежде меня догадался проницательный читатель: ведь где-то поблизости у причала ночует славный пароходик «Альбиция» вместе со своим не менее славным капитаном — бывшим моим выпускником Пашей Брылёвым.

* Для тех, кто недостаточно знаком с творчеством основоположника советской поэзии, привожу соответствующую цитату: «Хочешь убедиться, что земля поката, — сядь на собственные ягодицы — и катись».

8

Вполне возможно, что на причале обретался какой-нибудь сторож. Вероятнее всего, он видел десятый сон, но к чему рисковать и преждевременно засвечиваться? Я потихоньку вошёл в воду и поплыл, чтобы обогнуть «Альбицию» и взобраться на неё с борта, обращённого в сторону моря. А заодно и обмыться не мешало — после путешествия сквозь трубу и скоростного слалома на скользкой тропе. Босоножки немного сковывали движения ног — но плыть-то было недалеко.

Обнаружив в полуметре над ватерлинией раскрытый иллюминатор кубрика, я негромко позвал:

— Паша!.. — потом, спустя минуту, ещё раз, погромче: — Паша! Брылёв!

В кубрике зажёгся свет, и в иллюминатор выглянула лохматая Пашина голова с заспанными ничего не понимающими глазами.

— Кто это? Что случилось? — забормотал Брылёв, силясь очнуться и врубиться в происходящее. Он не узнавал меня. Неудивительно — в такой ситуации.

— Паша, это Андрей Леонидович. Как бы мне подняться на борт?

— Андрей Леонидович? — непонимающе переспросил он. Потом, наконец, узнал меня: — А!.. Андрей Леонидович! Как вы туда попали?..

— Паша, я тебе всё объясню. Но сначала впусти меня. Водичка довольно прохладная.

— Да-да, сейчас…

Он рванул вверх на палубу и спустя полминуты перебросил через планширь лёгкий штормтрап.

Я забрался на борт. Брылёв смотрел на меня как на привидение.

Я попытался улыбнуться.

— Паша, это действительно я, не сомневайся. Найдётся у тебя какое-нибудь тряпьё? — спросил я, начиная выбивать дробь зубами.

— Идёмте, — решительно сказал он, догадавшись, что пытать меня вопросами разумнее после того, как я приду в более пригодное для дружеских бесед состояние.

В кубрике он дал мне полотенце, а когда я хорошенько растёрся, достал из рундука тельник* и брюки «хэбэ»:

— Рыжика имущество. Должно налезть.

Налезло. Хотя и с трудом. Всё же Рыжик был малость похлипче меня.

— А он не будет возражать? — спросил я на всякий случай.

— Да уж как-нибудь договоримся, Андрей Леонидович, — улыбнулся Паша. — Когда-нибудь вернёте.

— Он что — на берегу ночует?

— Да. Он здешний. Прогреться хотите?

— Не повредит. Что-то есть?

— Чача сгодится?

— Вполне.

Он налил мне с полстакана. Я дёрнул их одним махом, задохнулся, почувствовал, как обожгло внутри и жар этот почти мгновенно распространился по всем жилам. Даже в затылок стукнуло. Эта чача была получше той, что мы пили с покойным Ракитиным. Не только крепкая, но и ароматная.

— Ты мой спаситель, Паша! — от всей души высказался я. — Причём во всех случаях жизни: вчера прохладительным спасал, сегодня — горячительным.

— Может, чайку ещё согреть?

— Совсем отлично будет!

Пока он готовил чай, я окончательно ожил, отмяк и ощутил прилив свежих сил и энергии.

Когда мы баловались чайком, я поведал Паше о своих приключениях. Он слушал нахмурившись и перебил меня лишь раз — попросил подробнее описать внешность той парочки, которая меня задержала.

— А что — они тебе знакомы? — спросил я, выполнив его просьбу.

Паша несколько замялся.

— Да так, — неопределённо ответил он. — Напоминают кое-кого. — И на том остановился. Потом, после недолгой паузы, спросил: — И что вы собираетесь предпринять, Андрей Леонидович?

— Пока точно не знаю. Во всяком случае надо вернуться в пансионат. Там же у меня всё осталось: и деньги, и документы, и одежда — куда мне без них?

— А если там засада?

— Не думаю. Надеюсь, меня ещё не хватились. Но это я постараюсь предварительно выяснить.

— Ну что ж! — решительно заявил Паша, — тогда не будем терять время. Туда я вас доставлю за полчаса.

Я, конечно, мечтал о таком варианте, хотя и не знал, насколько удобно просить об этом Брылёва. Но коли он сам предлагает…

— Ты меня здорово выручишь, Паша. Но… неприятностей у тебя не будет?

— Какие там неприятности, Андрей Леонидович! Первый рейс у меня в десять утра. До этого не один раз можно обернуться.

— Спасибо, дружище. Тогда запускай движок.

— А вы становитесь к штурвалу…

Мы плавно отвалили от пирса и потихоньку двинулись курсом на мыс, пересекая залив по хорде. Я держал носом к волне, и нас легонько швыряло вверх-вниз, как на детских качелях. Где-то около двух баллов было. Но не только лёгкой качкой отличался сегодняшний рейс от вчерашней морской прогулки. Тогда я был праздным туристом, ищущим развлечений, а сейчас — изгоем-беглецом, нащупывающим путь к спасению.

* Для тех, кто не знает: фамильярное название всем известной тельняшки.

9

По моей просьбе Паша высадил меня в устье той речонки, где вчера мы пировали с Сашей Заволиным. Мы условились, что в течение дня Брылёв дважды подстрахует меня: пройдёт вплотную с пансионатским причалом вскоре после десяти утра, когда будет направляться в городок с экскурсионной группой на борту со стороны мыса; и между двадцатью и двадцатью одним часом, по окончании последнего своего рейса. Я предупредил, что вместо меня на причал может прийти кто-то другой, чтоб передать мой привет и, вероятно, что-нибудь ещё: хотя бы Рыжикову робу, если она к тому времени уже мне не понадобится.

Вышел я на берег в стороне от пансионата по двум причинам: устье речонки было прикрыто от обзора теннисными кортами, и проникнуть в пансионат я собирался именно с этой стороны. Вторая причина была основной, потому что особенно прятаться не имело смысла: было ещё достаточно темно, небо лишь чуть-чуть серело над горизонтом.

Пока я стоял у штурвала, у меня вызрел предварительный план действий, во все подробности которого я вас пока посвящать не стану. Скажу лишь, что первым его этапом была попытка посетить собственный номер. Но не мог же я, как все пансионеры, спокойно пройти через входную дверь, кивнуть вахтёрше и как ни в чём не бывало отправиться к себе. Не исключено, что там меня уже ждали, а кроме того, в матросском своём наряде (тельник, штаны плюс бушлат, которым на всякий случай наделил меня Паша) я никак не походил на полноправного обитателя дома творчества.

Так что я заранее знал, что прямым путём не воспользуюсь, а отыщу окольный. Какой именно, вы сейчас узнаете.

В начале нашей повести я упоминал, что из окна моего номера виднелся краешек бассейна, который находился с внешней стороны периметра здания. Так что при желании купаться в нём можно было прямо с бортиков. Официально же полагалось входить в него изнутри — пройдя медицинский осмотр, получив разрешение от врача; затем — через душевые, где надлежало вымыться с мылом, надеть резиновую шапочку и тому подобное. После этого вы попадали в предбанник, который я бы сравнил со стыковочной камерой космической станции; оттуда, спустившись по трём ступенькам в воду, покрытую слоем какой-то трухи, вы должны были погрузиться с головой и под стеклянной перегородкой пронырнуть уже непосредственно в акваторию бассейна. Понятно, что после одной такой изнурительной процедуры мне больше не захотелось туда ходить. Да и вообще — разве может этот чахлый водоём сравниться с живым морем! Но это я так, к слову. А суть в том, что именно этим ступенчатым путем, но только в обратном направлении, я и собирался проникнуть в здание.

Воду из бассейна на ночь, естественно, спускали, поэтому сейчас она хлюпала только на самом дне. Я благополучно спрыгнул в нее (по краям высота бортика достигала приблизительно метра, и только к середине уровень дна понижался), подошёл к стеклянной перегородке, нагнулся, пролез под ней — и таким образом оказался уже внутри дома творчества.

Две двери из предбанника вели в душевые. Запирать их не считали нужным, так как запирался на ночь весь боковой коридор, куда выходили эти двери и где располагалось ещё несколько служебных помещений: медпункт, железнодорожные и авиакассы и что-то ещё.

Дверь в основной коридор, как я уже сказал, была заперта, но я и не собирался проходить через неё — ведь тогда мне всё равно пришлось бы идти мимо администраторши. А собирался я всего лишь открыть одно из окон, выходящих во внутренний дворик, куда, если вы не забыли, спускалась пожарная лестница, соседствующая с моей лоджией.

Но я не сразу выполнил задуманное. Потому что на стене коридора увидел телефон. Внутренний, разумеется. (Я, кажется, забыл в первой части упомянуть, что в номерах имелись только внутренние телефоны. Поэтому Эухения и вызывала скорую из вестибюля.) Так вот, вид телефона сразу вызвал у меня искушение позвонить… Вы, конечно, догадались — кому.

С полминуты я колебался: не очень-то деликатно будить человека в пятом часу утра. Но, поразмыслив, всё-таки решился. Во-первых, надо предупредить Марину, что наше свидание за завтраком отменяется. А во-вторых — лучше будет, если она узнает о том, что случилось со мной, из первых уст. А то без меня ей наплетут такого, что у бедной девушки голова кругом пойдёт.

И я набрал номер.

Продолжение запланировано

4

Не корите меня за недогадливость, читатель. Что поделаешь, если раньше я не испытал удовольствия побывать в подобном заведении. О чём, кстати, не очень-то и жалею. Зато теперь, когда я, так сказать, определил своё местоположение в пространстве, мне не только стало повеселее (всё-таки с алкашами иметь дело привычнее, чем с психами), но и извилины мои заработали на малых пока оборотах.

Прежде всего я призадумался: а зачем, собственно, меня доставили сюда, коли пытаются пришить дело об убийстве?.. Или так полагается по каким-то следственным правилам? В самом деле — какой прок допрашивать пьяного? Возможно, какая-то логика в этом была. А затем я предположил, что процесс вытрезвления небесконечен и, следовательно, в ближайшее время, скорее всего к утру, я буду уже «юридически» трезв и готов к дальнейшим контактам. Так что сейчас, пожалуй, самое лучшее — попытаться уснуть, ведь большая часть ночи и так уже позади.

Но попробуй усни в такой обстановке! Одного буяна, кажется, утихомирили. Зато этот новый стоил двух прежних!..

Я неприязненно посмотрел на новичка и…

Тут-то и закрепилось у меня в мозгу то «во-вторых», которое я недопроявил в предыдущей главке. Там, если вы не забыли, я отметил, что свежий клиент «очень хорош» в фигуральном значении этого выражения, но не прибавил (это и есть «во-вторых»), что ещё и в буквальном, так как предстал он перед нами в натуральном виде, попросту говоря, голяком. То есть он, как легко было догадаться по его воплям, — когда его подвергли в дежурке принудительному раздеванию, — оскорблённый этим, проявил исконную широту расейской своей души: мол, раз штаны отымаете, гады, так вот вам и подштанники!..

Прошу прощенья у деликатного читателя за такие неприглядные и не слишком художественные детали, но, с одной стороны, из песни, как говорится, слова не выкинешь, а с другой — упомянутая особенность внешнего облика эпизодического этого персонажа стала мостиком к дальнейшим событиям. Но прежде чем перейти к ним, я обязан извиниться снова, так как вынужден коснуться ещё одного малоэстетичного обстоятельства, относящегося уже к самому рассказчику.

Дело в том, что как только я заставил себя закрыть глаза и отключиться от окружающей обстановки, так сразу почувствовал настоятельную необходимость посетить туалет, чтобы опорожнить мочевой пузырь.

Понимаю, что в детективных романах не принято распространяться о таких физиологических подробностях, — но в жизни куда от них денешься?.. Как сказано у одного современного классика — кто туда не ходит…

И вот как только ощутил я этот… хм… могучий позыв, так впервые с момента своего задержания испытал ужас: ведь я должен был теперь уподобиться усмирённому ныне курильщику. Ломиться в стальную дверь и, на глазах у остальных, слёзно молить всесильного лейтенанта, чтобы он позволил мне выйти справить малую нужду… (Это она только так называется — малая, а когда припечёт, то муки приносит большие.) Да глядишь, ещё и не выпустят, а накостыляют, как тому бедолаге… Нет, ни за что! Придётся терпеть мучительную пытку!..

Понятно, спать я уже не мог и, ворочаясь с боку на бок, заметил вдруг, что этот упитанный, похожий на поросёнка голяк стоит в углу зала лицом к середине и, сосредоточенно глядя перед собой, производит какие-то загадочные манипуляции в воздухе над своим вываленным для всеобщего обозрения «хозяйством». Поначалу меня передёрнуло от отвращения, но, бросив на него ещё один непроизвольный взгляд, я подумал, что манипуляции эти имеют некий пантомимический смысл: он шевелил пальцами так, будто пытался застегнуть невидимую ширинку. Можно было предположить, что он только что отошёл от писсуара и, следуя мужскому рефлексу, приводит в порядок свои брюки, не замечая их отсутствия… А за его спиной виднеется какая-то дверь!..

Я боялся поверить своей догадке! Но когда этот тип, так и не справившись с невидимой мотнёй, бесшабашно махнул рукой («А! Плевали мы на такие мелочи!») и освободил проход, я, как сомнамбула, почти бессознательно слез с топчана, нацепил босоножки и двинулся прямым маршрутом к заветной двери.

5

Не знаю, что случилось бы со мной, если б моя трактовка действий голого забулдыги оказалась иллюзией. Не будем гадать о её трагических последствиях. Не будем потому, что вожделенная дверь легко раскрылась и впустила меня в прекрасный совмещённый санузел, где было не только два стационарных очка, как в добротной казарме, но даже две душевые кабинки. Впрочем, они-то как раз мне были ни к чему: душей мне и так уже досталось в избытке…

Вот он, недостаток жизненного опыта! Будь мне заранее известно об устройстве вытрезвителя — не пришлось бы так мучиться!..

Откатав, как это называется у моряков, балласт, я почувствовал себя заново родившимся. Благотворно повлияла и отъединённость от общества алкашей. Так что я не торопился к ним возвращаться. А ожив, я ощутил прилив крови к загустевшим мозгам, или, проще говоря, начал ими соображать.

Прежде всего я обнаружил, что восхитивший меня санузел (что значит влияние минуты!) далеко не финского образца, а главное — что у него, как и у всего этого барака в целом, давно наступил возраст дряхлости. Затем я рассудил, что какого б он ни был возраста, а система вентиляции в нём, очевидно, предусмотрена, — и без особого труда отыскал вентиляционное отверстие под потолком. После чего, не тратя времени на раздумья, повис на перегородке между душевыми кабинками, подтянулся и уселся на её верхнем ребре — так, что вентиляционная решётка оказалась как раз на уровне моего лица. Она была густо залеплена напластованиями жирной чёрной грязи, копившейся, как мне показалось, столетиями. Без всяких колебаний я рванул решётку на себя и… едва не свалился на пол. Она не то чтобы слабо держалась, как я интуитивно надеялся, — она вообще не была закреплена!.. Впрочем, что тут странного? Скорее, следовало удивляться тому, что вся эта вытрезвительная развалюха до сих пор не рассыпалась. Да и кто бы заранее предположил, что кому-то взбредёт в голову сбегать из вытрезвителя! Тем более через вентиляционное отверстие. Ведь и при высаженной решётке пролезть бы в него сумел далеко не каждый в — поперечнике оно не достигало, пожалуй, и полуметра. Для меня же эта задача была вполне посильной…

Я уже упоминал о своем невысоком росте. А сейчас уместно сообщить и о том, что комплекции я тоже не богатырской. Скорее худой, чем полный. Ну, а кому не нравится слово «худой» — пусть скажут «стройный». Как в свои восемнадцать лет весил я ровно шестьдесят килограммов, так и в сорок имел тот же вес. Так что втиснуться в эту дыру я втиснусь. А вот что будет дальше? Чем заканчивается плавно загибавшаяся книзу оцинкованная труба, я не знал — вдруг там ещё одна решётка?..

Но что толку от бесплодных гаданий! Проверить это можно было только экспериментальным путем.

Решётку я зашвырнул в угол санузла на кучу какой-то ветоши, руками упёрся в ребро перегородки, сунул ноги в дыру и, спиной кверху, стал по-рачьи пятиться назад, чувствуя, как по мере поглощения меня трубой ноги с пологим наклоном съезжают вниз. Нащупать ими, есть ли там решётка, или нет, я не успел. Потому что вместе с этим немудрящим агрегатом рухнул вниз.

6

Рухнул — это, конечно, сказано для красного словца: до земли было совсем недалеко. Иначе бы падение в таком футляре уподобило меня черепахе, которую роняет орёл, чтоб расколоть её панцирь. А так я оказался всего лишь в роли Дон-Кихота, сверзившегося с Росинанта в своих самопальных доспехах. С той разницей, что Рыцарь Печального Образа, помнится, грохался на ровную поверхность, а я угодил на покатую. И если лез я в трубу вперёд ногами, то падал и скользил на спине по склону вперёд уже головой. Ситуация, согласитесь, не из самых стандартных. Пришлось мне с минуту покряхтеть и побарахтаться, чтобы выползти из этого жестяного кокона. И ещё примерно столько же восстанавливать дыхание: диафрагма после лёгкой контузии поначалу упорно работала только на выдох и никак не соглашалась пропустить в лёгкие один хотя бы вдох.

Но постепенно процесс газообмена с окружающей атмосферой восстановился, и я выяснил, что сижу на влажной траве (или, может быть, на влажном мху), у боковой стены барака, к которой вплотную подступают и загибаются вдоль фасада заросли колючего кустарника, обмотанного для прочности проволокой лиан. И что сиденье это чувствительно холодит мои весьма скромно утеплённые ягодицы.

Я резво вскочил на ноги, вдохнул освежительный послегрозовой озон полной, наконец, грудью — и только теперь осознал, что снова свободен!..

С чем сравнить это ощущение вновь обретённой воли!.. Только тот, кто её лишался, может в полной мере оценить его. Я снова стал хозяином самому себе!..

Однако эйфория, вызванная этим открытием, оказалась нестойкой.

Помните известную формулу затюканного ныне Маркса о том, что свобода — это осознанная необходимость?.. Раньше, признаюсь, я тоже не мог врубиться в глубокий её философский смысл. Зато теперь убедился, что бородач был не так уж неправ. Возвратив себе свободу, я тотчас же осознал необходимость: во-первых, как-то спастись от холода (нет, заморозки мне не грозили — тянуло этак градусов на тринадцать-четырнадцать тепла, — но и такую температуру долго не выдержишь, да ещё после хорошего дождя, да к тому же в голом практически виде — сами понимаете…); а во-вторых, — приспособиться к новому для меня социальному статусу беглого преступника.

Я выглянул из-за края стены. Не похоже было, что в весёлом доме сыграли тревогу. В скудном желтоватом свете одинокой лампочки над крыльцом скучал всё в той же позиции «воронок», а «жигулей», доставивших меня сюда, не было.

Словом, всё тихо-мирно, стояла самая глухая пора ночи, и никто не спешил снаряжать за мной погоню. Вероятно, исчезновение моё никем из «сокамерников» не было замечено, ну, а охрана тем более ничего не подозревала — ей-то я вряд ли понадоблюсь раньше шести (или во сколько там у них подъём по распорядку?) утра.

Итак, меня пока ещё, судя по всему, не хватились. И всё равно, несмотря на обретённую свободу, положение моё оставалось аховым. Но о нём успеется поразмыслить позже. А пока — прочь и подальше от этого гнусного барака!..

Продолжение ожидается

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Дерево смерти

1

Когда мы спустились вниз, в вестибюле не было уже никого, кроме взлохмаченной администраторши с совершенно бессмысленным взглядом.

Во дворе ожидали самые обыкновенные «жигули», а рядом с ними светил красными подфарниками микроавтобус скорой. В него загружали носилки с телом… но не Куинбуса, а Ракитина!

Значит, его уже обнаружили. Кто же?..

Какое это теперь имело значение!..

А туша Куинбуса, оказывается, уже в машине. Вот, стало быть, где довелось встретиться бывшим однокашникам…

Санитары захлопнули заднюю дверь, микроавтобус тронулся.

Меня, не слишком грубо, но довольно бесцеремонно, втолкнули на заднее сиденье «жигулей», усатый сел за руль, а сержант взгромоздился рядом со мной. Кстати, когда он устраивался, я обратил внимание, что на его правом погоне красовались две лычки, а на левом только одна. Что за нововведение? Сержант-ефрейтор? Какие-то у них тут, на Юге, специфические знаки отличия…

Мы двинулись в том же направлении, что и скорая, увозившая тела двух, теперь уже бывших, писателей…

Тут я вынужден вновь разочаровать опытного читателя, который, вероятно, ждёт, что герой, усыпив бдительность охранника, саданёт ему локтем в глаз, одновременно рубанув ребром ладони по шее водителя, а после того как автомобиль куда-нибудь более или менее благополучно врежется, предпримет попытку вырваться на волю.

Ничего этого не будет. Увидели б вы детину, что сидел рядом со мной! Вас бы сразу оставили беспочвенные фантазии. Такого и пулей вряд ли прошибёшь!

Но даже не в нём суть!

Дело в том, что я привык действовать либо с позиций разума — предварительно всё обдумав, либо — по чистой интуиции, которая высекает мгновенные чёткие импульсы. Сейчас же для разумных действий у меня просто-напросто недоставало информации, а что касается интуиции, то она в тот момент, очевидно, дремала, ибо никаких импульсов я не ощущал. Как я вам уже докладывал, больше всего на свете мне хотелось спать.

Поэтому я мирно откинулся на спинку сиденья и кемарил вполглаза, не забывая периодически поглядывать в окно, чтобы не потерять ориентировки.

Задавать вопросы своим стражам я считал делом нелепым: во-первых, потому что уверен был, что вразумительных ответов всё равно не получу; во-вторых, — чтобы не раздражать их; а в-третьих и главных, — потому что мне было бы противно с ними общаться.

Один лишь раз в моем «умиротворённом» сознании возник диссонанс: когда я подумал о Марине. Признаться, тут я стиснул зубы, чтоб не застонать. Но тотчас же привёл себе такой успокаивающий довод: а если б наоборот — я остался на свободе, а эти неандертальцы увезли её — насколько невыносимее было бы моё состояние!.. И я тихо порадовался за мою любимую, которая сладко и безмятежно спит в своём шикарном люксе и… почему бы нет? — видит во сне меня, улыбается и мечтает о нашей утренней встрече за завтраком…

Стоп! — прервал я собственные грёзы. До завтрака уже недалеко, а меня-то увозят прочь от места назначенного свидания!

Пора встряхнуться!

Да и о вас пора позаботиться, друг-читатель, чтоб вы не закисли. Долой рассуждения, эмоции и прочую мерихлюндию! Впереди ещё фейерверк событий!..

2

Мы въехали в тот самый симпатичный курортный городок, куда нашу писательскую группу возили вчера на экскурсию. Городок этот состоял по сути дела из одного проспекта, вытянувшегося вдоль дуги залива, и был прижат к ней горами почти вплотную. С проспекта мы свернули вправо, по узкой крутой улочке вскарабкались вверх, крутанули несколько поворотов на коротком серпантине и остановились в глухом закоулке под кроной могучего платана, где уже стоял на приколе серый фургон, в народе любовно именуемый «воронком».

Здание, к которому меня повели, правильнее было бы назвать бараком, а то и сараем. Одноэтажное, деревянное, ветхое, оно мрачно чернело глухой стеной с двумя слабо освещёнными оконцами по соседству с дверями. Зато дверь была двойная, обитая листовым железом.

Миновав тёмный предбанник, мы очутились в тесной комнатке, где за столом сидел немолодой тучный лейтенант, а сбоку от него — седоватая пожилая женщина в белом медицинском халате.

Лейтенант поднял голову от стола, мельком взглянул на меня и кивнул женщине. Та подошла и окинула меня брезгливо-равнодушным взглядом.

— Пьян? — обронила она настолько неожиданный для меня вопрос, что я даже не нашёлся с ответом, а только пожал плечами. — Средняя степень, — констатировала она.

Лейтенант кивнул и записал что-то на лежащем перед ним листке бумаги. Затем приступил к допросу. То есть я так предположил, что к допросу, но всё его содержание свелось лишь к выяснению моих анкетных данных с занесением их на какой-то пространный бланк. Я отвечал коротко и чётко.

Завершив эту часть процедуры, которая особых эмоций у меня не вызвала, он вдруг резко и угрожающе потребовал:

— Всё из карманов на стол.

Я выложил носовой платок, бумажник с несколькими червонцами, какую-то мелочь; чуть-чуть замялся, достав сигареты и зажигалку.

— Сигареты тоже? — спросил я с некоторой долей надежды, что их можно будет оставить.

— Всё, я сказал! — грубо оборвал меня лейтенант.

Я смирился.

Пришлось снять ещё и часы.

Следующая команда вызвала у меня уже более выраженный внутренний протест:

— Раздевайтесь!

Я замешкался, подумав, что ослышался, но жёсткий взгляд здешнего начальника подтвердил реальность его слов.

Я, чувствуя, что протест нарастает, стянул через голову футболку…

— Снять брюки! — подстегнула меня новая команда.

Согласитесь, что снимать не по своей воле брюки, да ещё в присутствии какой-никакой, а женщины, — это довольно-таки унизительно. Но… Я ведь уже решил не тратить энергию на бессмысленное сопротивление. Поэтому, с заметным усилием, но выполнил и эту команду. Естественно, мне пришлось снять и босоножки, так что остался я в одних плавках.

Ну, если и их мне прикажут снять — тут уж хрена! Сидеть по горло в дерьме — ещё куда ни шло, но выполнять приказ: «Ныряй, перекур окончен!» — это уж слуга покорный!.. Пусть силой снимают.

Но до этого дело не дошло. Плавки снимать всё же не потребовали. Содержимое моих карманов лейтенант сложил в гнездо настенной полки, шмотки скатал в ком и засунул в шкаф, босоножки трогать не стал, и я вдел в них свои босые ступни.

Затем он отпер ключом ещё одну двойную стальную дверь, из-за которой донёсся чей-то непонятный вопль, и двое моих провожатых, придав моему телу некоторое незначительное ускорение, направили его в глубь открывшегося за дверью пространства…

3

Ускорение, как я уже сказал, было не слишком значительным, поэтому на ногах я всё же удержался, а удержавшись, как зверь, силой загнанный впервые в жизни в клетку, затравленно осмотрелся кругом.

Интерьер помещения, в которое я попал, меня, по правде говоря, удивил. Я ожидал увидеть что-то вроде КПЗ — небольшой комнатки, как мне помнилось со времён студенческих дежурств в народной дружине. А очутился в довольно просторном зальце, с низким, правда, потолком и лишённом окон. Вдоль стен тянулось два ряда коек, или, точнее, топчанов, что придавало помещению сходство с больничной, скажем, палатой либо с комнатой отдыха на каком-нибудь захудалом вокзальчике во глубине обширного, как выразился классик, нашего отечества. Топчаны были не голые, а с матрасами и покрывалами и в основном пустовали. Под покрывалами виднелись три-четыре головы, да в центре зала, как раз напротив двери, в которую меня втолкнули, сидели трое мужичков угрюмого вида…

Моё появление ничьей реакции не вызвало: то ли меня не заметили, то ли проигнорировали, погружённые в личные заботы.

Вдруг один из троицы сидевших резво рванул с топчана к двери, стал биться в неё кулаками, плечами, затем колотить ногами, при этом истерически вопя:

— Лейтенант! Ну ты человек или нет?! Дай сигарету! Только одну сигарету! Лейтенант! Ну будь же ты человеком! Одну сигарету! Понимаешь! Только одну! — и дальше весь этот набор в различных комбинациях.

Я почувствовал себя очень неуютно, и в голову вползла литературная реминисценция: «Золотой телёнок», бухгалтер Берлага в сумасшедшем доме. Неужто меня к буйным психам впихнули? Мне стало жутковато, и я потихонечку прокрался к свободному топчану, нырнул под покрывало и сжался в комок, стараясь не шевелиться, чтобы не привлекать внимания остальных пациентов. Съёжившись под покрывалом, я ощутил мелкую дрожь не столько от нервного напряжения, сколько от холода. Температура здесь была, как в погребе, а из одежды, как вы помните, на мне остались одни плавки.

Я попытался собраться с мыслями, чтобы оценить своё положение, но тут буйный курильщик снова атаковал стальную дверь, истерически требуя всё ту же одну-единственную сигарету.

На этот раз его вопли вызвали снаружи ответную реакцию. Скрежетнул замок, дверь отворилась, и двое милицейских (не тех, что привезли меня, но не менее крепких и плечистых) подхватили страдальца под грудки и выволокли из помещения, после чего дверь опять захлопнулась и была заперта. Несмотря на свою массивность, она оказалась не полностью звуконепроницаемой, поэтому сквозь неё слышались приглушённые отзвуки топочущей возни. Очевидно, несчастному вправляли там мозги методом интенсивной терапии. Минуты через три дверь ещё раз открылась и прошедший экзекуцию проситель курева влетел обратно и растянулся на полу.

«Однако… — подумал я. — Крутые у них тут приёмчики лечения».

Впрочем, особых увечий потерпевший, похоже, не получил, поскольку самостоятельно поднялся и тихо пристроился на топчан к двум своим товарищам. Никаких следов насилия физиономия его не несла. Чувствовалось, что мутузили его профессионалы своего дела.

Вскоре из-за двери донеслись свежие и более громкие звуки. Кто-то там отчаянно скандалил. Слов, правда, разобрать мне не удалось. Спустя небольшой промежуток времени дверь открылась опять, усилив громкость звучания, и в нашу скорбную обитель усилиями всё тех же двух крепышей был заброшен новый клиент, который, продолжая, вероятно, незавершённую перепалку и не заметив, что его оппоненты уже отсутствуют, верещал оскорблённо-торжествующим тенором:

— На, бери всё, падла! Штаны забрал — и трусы забирай: мне ничего не жалко, гнида!..

«Ещё один буйный, — с тоской подумал я, — тут не соскучишься…» Но присмотревшись к новому пациенту, обнаружил, что он, во-первых, как говорится, в дребезину, а во-вторых…

Нет, «во-вторых» перенесём в следующую главку, потому что уже после «во-первых» до меня наконец дошло то, чего я не сообразил в первоначальном своём шоке: что нахожусь я вовсе не в палате для буйнопомешанных, а в самом заурядном вытрезвителе.

Продолжение предусмотрено