Мы живём в раю. Его стихи это убедительно доказывают.
У этих стихов есть настолько редкая черта — они никогда не жалуются на жизнь. Видеть и принимать так, как есть. Разглядеть явление с пристальным вниманием. Изучить. И действовать, если это возможно. Собственно, это подробное и глубокое восприятие действительности поэтом — уже действие, оно само по себе преобразует мир.
Книжка начинается прекрасным геофизическим стихотворением
с апокалиптическим пафосом. «Сверхновая».
Когда холодные циклоны уже утихнут над землей,
и станет мхом на южных склонах перегоревший рыжий слой,
замельтешат в пещерах крылья, покинет отмели отлив
уже с одной свинцовой пылью…
Когда, коросту соскоблив,
перетерев бетон на щебень в пространствах всех материков,
пойдет назад лиловый гребень тысячелетних ледников…
Когда из почв, насквозь прогорклых, из глубины, из черноты,
на остеклованных пригорках родятся странные цветы,
в кустарниках пролягут тропы, проснутся шорохи… Когда
в огромных кратерах Европы заплещет талая вода…
Когда в долине Потомака, встречая свой последний день,
разумная полусобака ударит кремнем о кремень,
и задымит трава сухая, восторгом шкуру ознобя…
…тогда нависнет, распухая, распространяя из себя
испепеляющее пламя, слепящий смертоносный жар,
над океаном, полюсами, над вспыхнувшими волосами
непредставимо колоссальный
кошмарный ШАР.
Поэт — это тот, кто не боится писать о войне, о любви, о смерти, о времени. Собственно, именно так и делится на главы эта книга. Автор решается писать о самом сложном. Где и статьи было бы мало. А стихи ведь могут куда больше, как известно. «Уникальный инструмент познания». Просто у него есть уверенность в том, что любая тема по плечу. Самая неподъёмная, за иную и браться бы страшно. Именно стихом. Уверенность мастера. Доверие стиху, который сам знает, куда вести поэта.
Это просто — логика войны — уверяет автор.
— Нам и Лета — по колено, по шнуровку — Стикс!
За прекрасную Елену, за идею-фикс -
шире шаг! За плечи ранцы! Фас, ату и пиль!
Наплевать, что до поганцев десять тысяч миль!..
…С негодующим азартом, манием руки —
азиатским бонапартом двинутся полки,
чтоб не смел тащить на ложе девы молодой
этот мерзко-бледнорожий с рыжей бородой!!!
…Их начнет увещевати — эдак и растак —
благородных демократий жилистый кулак,
чтоб боялся до поноса, сам себе не рад,
черномазый, горбоносый, узкоглазый гад!!!
В стихах может звучать не только музыка.
В них иногда очень к месту лязг и скрежет, сарказм и цинизм —
для полноты картины страшного мира, для неизбежного выхода
на уровень философского, а то и мистического осмысления того,
что ожидает человечество на этом пути. «Главное — величие замысла» —
говорил Бродский. Здесь, в книге Александра Соболева, этот принцип работает по максимуму.
Он точно знает, что рукописи не горят, что все наши строчки вершат где-то там, в иных реальностях, свою главную работу, даже невостребованные здесь — они остро необходимы там. Они, по Сашиной версии бытия, продлевают вдали горные тропинки — ввысь.
они прирастают намертво. Долго ли, коротко —
становятся жилистой плотью наших судеб.
Эфирным движением духа, иной ли оказией
окажется семенами в сыром саду
и то, что впиталось бумагой, и то, что сказано,
и то, что на самом деле имел в виду.
Тут вообще много Розы мира. Мистика уместна в поэзии. Более чем. Не потому ли так смело он повелевает стихиям в своих стихах?
Метафоры его не знают границ, он двигает горы и перемещает воздушные массы
и, взгляд о луну оперев,
используя силу прилива,
мы выплеснем жажду дерев
из лиственных тел терпеливых.
Далеко континенты. Природы цари и питомцы
заняты лишь собой, и посевом драконьих зубов
прорастает история… Но от громадного солнца
изливается встречная сила, тепло и любовь.
Чувствуете масштаб? Стихии послушны поэту. И не только они, о более тонких вещах я боюсь говорить.
Страшно-то как в этом мире.
И вот, в который раз чистилище покинув,
оставив за спиной ужасный мегалит,
играешь в поддавки на тряпках арлекинов —
шутов и поваров хозяина Земли.
И везде, в самых разных стихах, от простой пейзажной зарисовки до медитации над строкой из Каббалы — безудержная метафоричность, никогда не изменяющая мере и вкусу, духу и строю стиха
когда чудовищный томат,
вися на высохшей плаценте,
духовку к ночи накалит —
то ухом бедного Винсента
кровит багровый сателлит.
Богатство языка. Соболев знает много слов, и они ему очень послушны, они любят его. Вообще это такое — развивающее чтение… Когда встречаешь что-то вроде «на другом параллаксе взгляда — сухой кубизм», очень радуешься, что сегодня под рукой интернет.
Он знает много слов, много оттенков, амплитуда этой палитры постоянно прирастает, здесь всё — от астрологических терминов и вплоть до «и теперь ему ломятся нары», от жёсткости и невыговариваемости саркастических фраз до летящей музыкальной строки стихотворения «Медитация на рисовом зерне»
Эти длинные периоды так чаруют:
Белёсый воздух плотен.
Иглы сосен
его сгущают в бусины, да так,
что каждая надета на хвоину,
принадлежа ветвям наполовину,
но тяготея к травам.
У автора сильное чувство родства с растениями — вплоть до интуиции. Это ж надо — в наше сумасшедшее заполошное время — так расточительно-подробно, так по-новому писать о природе, о цветах и улитках, абсолютно старомодно, очень современно, точнее, на все времена…
«Нарушая самодовольство молчания» — писал Александр Мень о Льве Толстом. У Соболева эта мысль проходит рефреном — нельзя молчать. «Молчальник не прав.» «Я хуже, чем, может быть, думает кто-то, но лучше, чем если бы я промолчал»
Не случайно здесь, в этой книжке, присутствует Роден. Изображение страстей и эмоций человеческих, человека в движении, сильного человека, преобразующего мир…
По версии Александра Соболева — homo ludens, человека играющего.
И он готов, коли что, к расчёту,
и он спокоен всегда к награде.
А если спросят, какого чёрта
он тут находится и играет,
во что и с кем, из каких коврижек —
таким об этом и знать не надо.
Когда — подале, когда — поближе —
он слышит голос своей монады.
Она, голубушка, лучше знает,
зачем жильём себя наделила,
почём ему эта боль зубная,
которой группы его чернила.
Свою решимость на красном, чётном
и блок, всегда для него опасный,
он ставит именно против чёрта
во всех личинах и ипостасях.
Он дарит миру с себя по нитке,
мешая аду, поодаль рая,
играя Гессе, Шекспира, Шнитке,
судьбой и жизнью своей играя.
