Тускловато прошёл у нас День смеха. Если бы не приветствие в «Событиях», посетители сайта могли бы подумать, что 1 апреля прошло не замеченным российскими писателями Дона.
Между тем традиционному Дню смеха была посвящена утренняя воскресная программа радио «Дон-ТР», в которой прозвучали и стихи ростовского юмориста, автора книжки «Когда заржали зори» Ефрема Гордона. Кроме сатирического дарования он был известен ещё и тем, что именно на его голову свалился, к счастью, не тяжёлай пласт штукатурки с потолка в зале Союза писателей (Пушкинская. 114), когда там темпераментно выступал поэт Геннадий Сухорученко.
Теперь Ефрем Михайлович Гордон живёт в Америке, недавно ему исполнилось 90 лет. Позвонив мне однажды, он живо интересовался ростовской литературной жизнью, просил передать приветы всем, кто о нём помнит, что я и делаю охотно.
Для тех, кто не слушает радио по выходным дням или вообще, привожу подборку Ефрема Гордона в том виде, в каком её могли оценить радиослушатели, интересующиеся юмором и сатирой 80-х.
ЗАМОТАЛСЯ
Знакомый мой в Стройтресте служит
производителем работ.
Он день-деньской, как белка, кружит,
делами по уши нагружен,
а их всегда невпроворот.
С утра усевшись в старый «газик»,
у разных ведомств тормозит:
то в банке он, то на стройбазе…
Везде налаживает связи,
божится, клянчит и грозит.
У руководства «на докладе»
сполдня присутствует, причём
по голове его не гладят
и, если с места не наладят,
поздравят с пятым строгачём
Оттуда с мокрым лбом от пота,
когда уже силёнок нет
и нестерпимо есть охота,
он отправляется с отчётом
«О ходе стройки» в Горсовет.
Там, получив головомойку,
спешит домой, живой едва.
Покушав, валится на койку,
не повидав ни разу стройку,
хоть дней до пуска только два.
Когда настал момент приёмки
по истечении двух дней,
за час-другой визиты скомкав,
махнул он к стройке-незнакомке,
чтоб навсегда проститься с ней.
Всё шло в дальнейшем, как обычно:
заполнен был приёмки акт
с оценкой сдаточной «ОТЛИЧНО»…
Он расписался в акте лично,
удостоверив этот факт.
Как это водится, был ужин…
Тут неожиданно впервой
прораб из тостов обнаружил,
что в спешке сдал объект… не свой.
СУЩЕСТВЕННАЯ ПОПРАВКА
На пенсию монтёра провожали…
Заполнен был людьми нарядный зал.
Торжественно все руку ему жали…
Вдруг бригадир явился и сказал:
Мне кажется, ошиблись вы с подсчётом:
его прогулы ежели отнять
от стажа, то придётся поработать
ему ещё до пенсии лет пять!
ЛЮБЛЮ И НЕНАВИЖУ!
В твой адрес грозно шлю проклятья,
шепчу: «О, чтоб тебе пропасть!» —
но, над собой теряя власть,
в твои бросаюсь я обятья.
Ты — кладезь нежности и зла,
люблю тебя и ненавижу!
Но только облик твой увижу —
бросаю все свои дела.
Тобой развеяны мечты,
вконец расстроены все планы…
Всему виной лишь только ты!
Да, ты, диван мой окаянный!
ПО ПРИМЕРУ ДИОГЕНА
Философ Диоген синопский был аскетом,
жил в бочке и писал трактаты в ней.
В Дом творчества не ездил, и при этом
молва о нём дошла до наших дней.
Иным поэтам выдать бы по бочке…
Внекабинетный, может быть, уют
позволит им сложить такие строчки,
которые века переживут.
ИЗ ЮМОРА НАШИХ БОЛГАРСКИХ ПОБРАТИМОВ
Георги Трифонов. Бригадир. Перевод Е.Гордона.
Семь человек в моей бригаде.
Хороший, в общем-то, народ.
Играют трое на эстраде
и есть один экскурсовод.
Два паренька — на авторалли,
один — футбольный бомбардир.
Лишь я один точу детали…
А что поделать — бригадир.
Георги Константинов. Веская причина. Перевод Е.Гордона.
Нет у меня машины, дачи…
Но, к счастью, я не пессимист.
Вблизи меня, как тень, маячит
мой персональный пародист.
За мною он — в огонь и воду,
меня в обиду не даёт,
но справедлив и мне в угоду
он никогда не подпоёт.
Лишившись полностью покоя,
мне посвящает каждый день.
И за моей следить строкою
ему нисколечко не лень.
Как строгий критик неустанный,
в стихах заметит недочёт.
Моей поэзии изъяны
берёт немедля на учёт.
Немного времени проходит —
и вот уж он оставил след:
повторно в качестве пародий
мои стихи выходят в свет.
Обидно чуть. Но всё же лестно.
Должно быть, ясно, почему:
тем, что имею я известность,
обязан только лишь ему.
Чтобы не оставаться в долгу перед другими острословами, водившимися в Ростовской областной писательской организации (в бытность СП СССР), как послесловие к Дню смеха, изложу кое-что из легендарного смехачества наших коллег по «перу, приравненному к штыку».
Некоторые эпизоды писательской жизни стали легендами задолго до того, как я оказался в ростовской литературной среде. Ветераны «донской роты» вспоминали, например, отчёт Ашота Георгиевича Гарнакерьяна о поездке в Москву в 1948 году, когда издательство «Советский писатель» выпустило его книгу стихов «Ливни сквозь радугу». Протокол собрания тогда вела обаятельнейшая Надежда Ивановна Глущенко, носившая ещё девичью фамилию Карева. Вскоре после собрания появился «стихотворный вариант» отчёта, сочинённый несколькими остряками. Были в нём такие запомнившиеся мне строчки:
…А когда из Москвы я в Ростов уезжал
(в протокол запишите, пожалуйста, Карева).
Костя Симонов руку сердечно мне жал,
и Твардовский дружить уговаривал.
Ещё одна легенда об Ашоте Гарнакерьяне была поведана мне Леонидом Шемшелевичем, скромно умолчавшим о своей причастности к её поэтизации. Дело было в 49-м году, когда отмечалось 150-летие Пушкина. Гипсовый бюст поэта, подаренный писателям то ли управлением культуры, то ли Худфондом, стоял, как полагалось, на высокой тумбе, задрапированной кумачом. На фоне его выступали поэты, писатели, почётные гости, словом, все, кому надлежало. Во время энергичной, темпераментной речи Гарнакерьяна бюст зашатался и рухнул. Едва стихла суматоха, как по рядам уже ходили написанные на блокнотном листке строки:
Нет, не Дантеса дело это,
Ашота речью Пушкин сбит.
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид.
Сколько помню себя в том, ещё не разделённом надвое СП, атмосфера общественной жизни подогревалась подобными «рыцарскими турнирами» остроумцев, экспромты которых то кочевали по рядам собраний-заседаний, то просто передавались из уст в уста. Определить авторство при этом не всегда удавалось. Вот такую эпиграмму, например, молва приписывала Анатолию Калинину:
Не для забавы и красы
Закруткин отрастил усы:
Он думает, что «Тихий Дон»
Напишет, коль с усами он.
Пишу всё это по памяти, за точность не ручаюсь, впрочем, и сверить не с чем. Тексты не печатались, бытовали на правах устного творчества. А запоминались благодаря чёткости, отточеннеости слога, как, например, услышанное от Вениамина Константиновича Жака:
Они друг друга почитали,
Не удосужась почитать,
Когда ж друг друга почитали,
То перестали почитать.
Немало поводов для эпиграмм и прочих лапидарных изречений давали банкеты, юбилеи, застолья или просто наклонности такого плана. Помнится, в конце 70-х, когда волею партруководства заботливые взоры относительно благополучных южан были обращены к многопроблемному Нечерноземью, оттуда, из Кировской области, приехала к нам группа писателей во главе с ответственным секретарём их областной организации Овидием Любовиковым. Встречающих донских писателей возглавлял зам. председателя правления Петроний Гай Аматуни. Дружеский ужин увенчался рождением поистине исторического произведения:
Неуместна тут ирония,
Ведь такого вы не видели:
Пьёт Овидий за Петрония,
Пьёт Петроний за Овидия.
Авторство приписывалось Игорю Халупскому и Виктору Стрелкову, но не отмахивались от него и некоторые другие ростовские поэты.
Как известно, Стрелков и Долинский много переводили с калмыцкого, нередко бывали в Элисте, участвовали во многих торжествах писателей Калмыкии. В 1975 году им исполнялось по 50 лет, и «друг степей калмык» не остался в долгу перед усердными и талантливыми переводчиками. Им были присвоены звания заслуженных работников культуры республики, а калмыцкие собратья по перу чествовали юбиляров на высшем уровне раздольного степного гостеприимства. В Ростов Даниил Маркович и Виктор Александрович вернулись с подарками и с общим на двоих поздравительным плакатом-шаржем, на котором Стрелков был изображён Дон-Кихотом на Росинанте, а Долинский — Санчо Пансой на ослике. Но главный презент всё же достался Виктору. Он с удовольствием декламировал эпиграмму, которой удостоился на элистинском пиру:
Он не сменит ни взгляд, ни походку
Ни на день, ни на час, ни на миг,
Если даже калмыцкую водку
Переводит на русский язык.
Сочинил эти стихи москвич Александр Маркович Николаев, поэт и переводчик, работавший в журнале «Дружба народов» и тоже гостивший в те дни в Калмыкии. Николаева считали вообще «стрелковедом» за эпиграмму, написанную ранее в Коктебеле или Пицунде и гулявшую потом по столице:
Немало видел я стрелков:
Кто рубль стрельнёт, кто папиросу…
В отличие от них Стрелков —
Стрелок по женскому вопросу.
А десять лет спустя Виктору Стрелкову пришлось открывать своим 60-летием унылую череду «минеральных» писательских юбилеев. Тогда, в сентябре 85-го, партия и правительство уже так сурово заботились о народной трезвости, что в Союзе писателей на Пушкинской стол накрыть разрешили только сладкий.
Однако юбиляр взял реванш, пригласив коллег домой, где обширный стол красовался обилием острых блюд и крепких, изрядно к тому времени вздорожавших напитков.
В разгар застолья принесли телеграмму всё от того же Александра Николаева. Сейчавс уже не припомню её всю, а завершалась она блестяще:
…И ещё я столько лет
Пожелаю одногодку,
Чтобы дожил ты, поэт,
До сниженья цен на водку!
Не дожили, к сожалению, ни адресат, ни автор.
А строки живут. Хотя бы в памяти. Живут и передаются из уст в уста.
У комплиментов судьба короче. Им не хватает смеха, который — знаю по опыту — продлевает жизнь.
