(2) 4−6

4

Не корите меня за недогадливость, читатель. Что поделаешь, если раньше я не испытал удовольствия побывать в подобном заведении. О чём, кстати, не очень-то и жалею. Зато теперь, когда я, так сказать, определил своё местоположение в пространстве, мне не только стало повеселее (всё-таки с алкашами иметь дело привычнее, чем с психами), но и извилины мои заработали на малых пока оборотах.

Прежде всего я призадумался: а зачем, собственно, меня доставили сюда, коли пытаются пришить дело об убийстве?.. Или так полагается по каким-то следственным правилам? В самом деле — какой прок допрашивать пьяного? Возможно, какая-то логика в этом была. А затем я предположил, что процесс вытрезвления небесконечен и, следовательно, в ближайшее время, скорее всего к утру, я буду уже «юридически» трезв и готов к дальнейшим контактам. Так что сейчас, пожалуй, самое лучшее — попытаться уснуть, ведь большая часть ночи и так уже позади.

Но попробуй усни в такой обстановке! Одного буяна, кажется, утихомирили. Зато этот новый стоил двух прежних!..

Я неприязненно посмотрел на новичка и…

Тут-то и закрепилось у меня в мозгу то «во-вторых», которое я недопроявил в предыдущей главке. Там, если вы не забыли, я отметил, что свежий клиент «очень хорош» в фигуральном значении этого выражения, но не прибавил (это и есть «во-вторых»), что ещё и в буквальном, так как предстал он перед нами в натуральном виде, попросту говоря, голяком. То есть он, как легко было догадаться по его воплям, — когда его подвергли в дежурке принудительному раздеванию, — оскорблённый этим, проявил исконную широту расейской своей души: мол, раз штаны отымаете, гады, так вот вам и подштанники!..

Прошу прощенья у деликатного читателя за такие неприглядные и не слишком художественные детали, но, с одной стороны, из песни, как говорится, слова не выкинешь, а с другой — упомянутая особенность внешнего облика эпизодического этого персонажа стала мостиком к дальнейшим событиям. Но прежде чем перейти к ним, я обязан извиниться снова, так как вынужден коснуться ещё одного малоэстетичного обстоятельства, относящегося уже к самому рассказчику.

Дело в том, что как только я заставил себя закрыть глаза и отключиться от окружающей обстановки, так сразу почувствовал настоятельную необходимость посетить туалет, чтобы опорожнить мочевой пузырь.

Понимаю, что в детективных романах не принято распространяться о таких физиологических подробностях, — но в жизни куда от них денешься?.. Как сказано у одного современного классика — кто туда не ходит…

И вот как только ощутил я этот… хм… могучий позыв, так впервые с момента своего задержания испытал ужас: ведь я должен был теперь уподобиться усмирённому ныне курильщику. Ломиться в стальную дверь и, на глазах у остальных, слёзно молить всесильного лейтенанта, чтобы он позволил мне выйти справить малую нужду… (Это она только так называется — малая, а когда припечёт, то муки приносит большие.) Да глядишь, ещё и не выпустят, а накостыляют, как тому бедолаге… Нет, ни за что! Придётся терпеть мучительную пытку!..

Понятно, спать я уже не мог и, ворочаясь с боку на бок, заметил вдруг, что этот упитанный, похожий на поросёнка голяк стоит в углу зала лицом к середине и, сосредоточенно глядя перед собой, производит какие-то загадочные манипуляции в воздухе над своим вываленным для всеобщего обозрения «хозяйством». Поначалу меня передёрнуло от отвращения, но, бросив на него ещё один непроизвольный взгляд, я подумал, что манипуляции эти имеют некий пантомимический смысл: он шевелил пальцами так, будто пытался застегнуть невидимую ширинку. Можно было предположить, что он только что отошёл от писсуара и, следуя мужскому рефлексу, приводит в порядок свои брюки, не замечая их отсутствия… А за его спиной виднеется какая-то дверь!..

Я боялся поверить своей догадке! Но когда этот тип, так и не справившись с невидимой мотнёй, бесшабашно махнул рукой («А! Плевали мы на такие мелочи!») и освободил проход, я, как сомнамбула, почти бессознательно слез с топчана, нацепил босоножки и двинулся прямым маршрутом к заветной двери.

5

Не знаю, что случилось бы со мной, если б моя трактовка действий голого забулдыги оказалась иллюзией. Не будем гадать о её трагических последствиях. Не будем потому, что вожделенная дверь легко раскрылась и впустила меня в прекрасный совмещённый санузел, где было не только два стационарных очка, как в добротной казарме, но даже две душевые кабинки. Впрочем, они-то как раз мне были ни к чему: душей мне и так уже досталось в избытке…

Вот он, недостаток жизненного опыта! Будь мне заранее известно об устройстве вытрезвителя — не пришлось бы так мучиться!..

Откатав, как это называется у моряков, балласт, я почувствовал себя заново родившимся. Благотворно повлияла и отъединённость от общества алкашей. Так что я не торопился к ним возвращаться. А ожив, я ощутил прилив крови к загустевшим мозгам, или, проще говоря, начал ими соображать.

Прежде всего я обнаружил, что восхитивший меня санузел (что значит влияние минуты!) далеко не финского образца, а главное — что у него, как и у всего этого барака в целом, давно наступил возраст дряхлости. Затем я рассудил, что какого б он ни был возраста, а система вентиляции в нём, очевидно, предусмотрена, — и без особого труда отыскал вентиляционное отверстие под потолком. После чего, не тратя времени на раздумья, повис на перегородке между душевыми кабинками, подтянулся и уселся на её верхнем ребре — так, что вентиляционная решётка оказалась как раз на уровне моего лица. Она была густо залеплена напластованиями жирной чёрной грязи, копившейся, как мне показалось, столетиями. Без всяких колебаний я рванул решётку на себя и… едва не свалился на пол. Она не то чтобы слабо держалась, как я интуитивно надеялся, — она вообще не была закреплена!.. Впрочем, что тут странного? Скорее, следовало удивляться тому, что вся эта вытрезвительная развалюха до сих пор не рассыпалась. Да и кто бы заранее предположил, что кому-то взбредёт в голову сбегать из вытрезвителя! Тем более через вентиляционное отверстие. Ведь и при высаженной решётке пролезть бы в него сумел далеко не каждый в — поперечнике оно не достигало, пожалуй, и полуметра. Для меня же эта задача была вполне посильной…

Я уже упоминал о своем невысоком росте. А сейчас уместно сообщить и о том, что комплекции я тоже не богатырской. Скорее худой, чем полный. Ну, а кому не нравится слово «худой» — пусть скажут «стройный». Как в свои восемнадцать лет весил я ровно шестьдесят килограммов, так и в сорок имел тот же вес. Так что втиснуться в эту дыру я втиснусь. А вот что будет дальше? Чем заканчивается плавно загибавшаяся книзу оцинкованная труба, я не знал — вдруг там ещё одна решётка?..

Но что толку от бесплодных гаданий! Проверить это можно было только экспериментальным путем.

Решётку я зашвырнул в угол санузла на кучу какой-то ветоши, руками упёрся в ребро перегородки, сунул ноги в дыру и, спиной кверху, стал по-рачьи пятиться назад, чувствуя, как по мере поглощения меня трубой ноги с пологим наклоном съезжают вниз. Нащупать ими, есть ли там решётка, или нет, я не успел. Потому что вместе с этим немудрящим агрегатом рухнул вниз.

6

Рухнул — это, конечно, сказано для красного словца: до земли было совсем недалеко. Иначе бы падение в таком футляре уподобило меня черепахе, которую роняет орёл, чтоб расколоть её панцирь. А так я оказался всего лишь в роли Дон-Кихота, сверзившегося с Росинанта в своих самопальных доспехах. С той разницей, что Рыцарь Печального Образа, помнится, грохался на ровную поверхность, а я угодил на покатую. И если лез я в трубу вперёд ногами, то падал и скользил на спине по склону вперёд уже головой. Ситуация, согласитесь, не из самых стандартных. Пришлось мне с минуту покряхтеть и побарахтаться, чтобы выползти из этого жестяного кокона. И ещё примерно столько же восстанавливать дыхание: диафрагма после лёгкой контузии поначалу упорно работала только на выдох и никак не соглашалась пропустить в лёгкие один хотя бы вдох.

Но постепенно процесс газообмена с окружающей атмосферой восстановился, и я выяснил, что сижу на влажной траве (или, может быть, на влажном мху), у боковой стены барака, к которой вплотную подступают и загибаются вдоль фасада заросли колючего кустарника, обмотанного для прочности проволокой лиан. И что сиденье это чувствительно холодит мои весьма скромно утеплённые ягодицы.

Я резво вскочил на ноги, вдохнул освежительный послегрозовой озон полной, наконец, грудью — и только теперь осознал, что снова свободен!..

С чем сравнить это ощущение вновь обретённой воли!.. Только тот, кто её лишался, может в полной мере оценить его. Я снова стал хозяином самому себе!..

Однако эйфория, вызванная этим открытием, оказалась нестойкой.

Помните известную формулу затюканного ныне Маркса о том, что свобода — это осознанная необходимость?.. Раньше, признаюсь, я тоже не мог врубиться в глубокий её философский смысл. Зато теперь убедился, что бородач был не так уж неправ. Возвратив себе свободу, я тотчас же осознал необходимость: во-первых, как-то спастись от холода (нет, заморозки мне не грозили — тянуло этак градусов на тринадцать-четырнадцать тепла, — но и такую температуру долго не выдержишь, да ещё после хорошего дождя, да к тому же в голом практически виде — сами понимаете…); а во-вторых, — приспособиться к новому для меня социальному статусу беглого преступника.

Я выглянул из-за края стены. Не похоже было, что в весёлом доме сыграли тревогу. В скудном желтоватом свете одинокой лампочки над крыльцом скучал всё в той же позиции «воронок», а «жигулей», доставивших меня сюда, не было.

Словом, всё тихо-мирно, стояла самая глухая пора ночи, и никто не спешил снаряжать за мной погоню. Вероятно, исчезновение моё никем из «сокамерников» не было замечено, ну, а охрана тем более ничего не подозревала — ей-то я вряд ли понадоблюсь раньше шести (или во сколько там у них подъём по распорядку?) утра.

Итак, меня пока ещё, судя по всему, не хватились. И всё равно, несмотря на обретённую свободу, положение моё оставалось аховым. Но о нём успеется поразмыслить позже. А пока — прочь и подальше от этого гнусного барака!..

Продолжение ожидается